***
Вечером в Чертоге устраивают ужин в честь очнувшегося владыки Рохана, и гостям милостиво позволяют присутствовать за трапезой. Леда сидит между Дэнетором и Арагорном и пытается впихнуть в себя хотя бы ножку ягненка, но ее воротит и от запахов, и от вида еды, так что она несчастно жует пучок какой-то вонючей травки, которая, на удивление, не вызывает в ней приступов рвоты. Кульбиты собственного желудка, даже списанные на новоявленное ее положение, беспокоят ее сильнее, чем следовало бы: она уже давно не может нормально есть, и как это скажется на том, что в ней растет, Леда не знает. Кто растет. От неожиданной поправки самой себя ей хочется плакать. – Где же Бильбо, – вздыхает Арагорн, косясь на женщину лукавым взором, – который присмотрел бы за тобой и заставил съесть хоть кусок мяса. Леда хмурится и молчит, так что он подсовывает ей под нос тарелку с порезанными кусками крольчатины. – Поешь. Ты голодала несколько дней. Ей хочется открыть рот и сказать ему, в чем дело, но ее волнует, что своими речами она заставит переживать всех еще сильнее. В таком случае никакого похода до Хельмовой пади ей не видать. Пока Леда поджимает губы и стискивает пальцы под столом, Арагорн вздыхает еще раз и с видом всезнающего мудреца выуживает из-за пазухи кожаную флягу с узором лориэнских эльфов. – Я подумал, тебе он понадобится, – говорит он в ответ на изумленный взгляд Леды. Она радостно улыбается и приникает к узкому горлышку ртом, чтобы выпить пару капель мирувора. Знакомый медовый привкус стекает по ее горлу и растворяется в недрах ее организма, неся за собой тепло и странную, ни с чем не сравнимую наполненность. Леда облегченно прикрывает глаза, не замечая ни хитрых глаз Арагорна, ни подозрительных – Дэнетора. Только после этого в Леде просыпается интерес. Она осматривается, находит взглядом Леголаса и Гимли – те яро спорят друг с другом о чем-то, что не имеет никакого отношения к интересующей ее теме, – потом замечает Гендальфа, сидящего рядом с троном Фенгеля. Король облачен в роскошного вида кафтан, а его жилистые руки увешаны столькими золотыми кольцами, что свет факелов, отраженный в них, затмевает собой даже холодный свет белого плаща мага. Фенгель смотрит перед собой, почти не касается еды, и хмурится на всякое слово волшебника. Его колкие холодные очи находят Арагорна, режут его со странной неприязнью, потом плывут к Дэнетору и покрываются льдом еще больше. Леды его взгляд не касается, но она все равно ежится и отодвигается подальше на широкую резную скамью, пряча себя за спину гондорца. – Есть у Фенгеля дети, кроме Тенгеля? – спрашивает она, прерывая тягучие мысли следопыта. Арагорн, даже если бы и захотел, уже не может удивиться резким вопросам провидицы и ее привычке скакать с темы на тему. Он хмыкает, прежде чем ответить. – Да, младшие дочери. Они сидят рядом с королем. Видишь? Леда присматривается и только теперь замечает слабое сходство между королем Фенгелем и сидящими подле него двумя девушками – обе светловолосые и голубоглазые, они кажутся подобием Эовин, дочери Эомунда и Теодвин, но ее нет еще и в помине в этих краях и в это время. Леда прикидывает, смогут ли дочери Фенгеля взять на себя роль воительниц в будущей битве и одолеть короля-чародея собственными силами, но вывод ее не радует: они малы и нежны. Они не справятся с этой ролью. Леда чувствует себя властителем чужих судеб, и на самом деле ей хочется укрыть всех на свете от злой участи, но она понимает, что кому-то придется выступить против самого сильного назгула вместо любого смертного мужа. Если не найти Эовин, кому отдавать в руки меч и посылать на поле брани? Слабая догадка брезжит где-то на грани между ее логикой и страхами, и поддаваться ей Леда не хочет. Эта участь не должна лечь на ее плечи, если найдется хоть одна возможность избежать смертельных опасностей в грядущей битве. Только кому поручать опасную миссию? На кого рассчитывать, кроме себя самой? – Не стану я посылать людей на верную смерть, Гендальф-горевестник! – взрывается вдруг голос короля в общем застольном шуме. Все стихают, головы гостей разом поворачиваются к государю, который выглядит теперь мрачнее грозовых туч над Эдорасом. Леда хмурится и кусает губы. – Останешься здесь, – перечит Фенгелю маг, – и навлечешь на себя беду в стократ больше! Думаешь, стены Медусельда уберегут тебя от войны? Думаешь, подданные останутся защищать тебя, когда ты им защиты не предоставишь? Фенгель багровеет быстрее, чем его стража успевает подхватить плетущего угрозы волшебника, и Леда ахает вполголоса, видя это. Арагорн и Дэнетор, не сговариваясь, оказываются на ногах, но мечей при них нет – те покорно ждут своего часа при входе в тронный зал по приказу короля Рохана. Гимли хватается за столовый нож, пока никто не видит. – Остынь, Фенгель, – басит Гендальф, в голосе которого теперь угадываются чужеродные ноты. Стены залы гудят и стонут. Становится так тихо, что слышно, как тяжело дышат в своих латах стражники, как часто бьется сердце Леды. – Я отнял тебя у Сарумана не для того, чтобы слушать трусливые отговорки жадного правителя! Где прежний роханский король, для которого честью было бы пасть на поле боя в кругу верных подданных? Я вижу одного лишь слабого смертного, что боится собственной тени! В застывшей тишине резко скрипят зубы Фенгеля. Некстати в голову Леды лезут мысли о Кили – должно быть, эта сцена воскрешает в ее памяти Торина и Эребор и отголоски прошлых обид, за неучастие в судьбе мира. – Я не брошу Рохан на произвол неизвестности, о которой ты мне вещаешь! – рычит король. – Оставь себе пустые угрозы и наговоры, Гендальф, и дай мне насладиться полной жизнью без указки тебе подобных! Стража больше не рискует хватать Белого мага под руки и выводить из зала, но Гендальф, глубоко возмущенный и оскорбленный, сам покидает его сквозь широкие двери. Под тяжелые взгляды ристанийских воинов Арагорн, Дэнетор и оставшиеся члены братства тоже уходят. Леда оборачивается на пороге, чтобы столкнуться с ледяными глазами Фенгеля, и это вырывает ее из собственного тела, так что женщина спотыкается. – Тише, – грубый голос Дэнетора возвращает ее на землю, а рука крепко стискивает плечо. Леда охает и кивает ему. – Похоже, прав был Гендальф, – недовольно добавляет гондорец, – придется нам искать помощи у Тенгеля. Впервые, Леда думает, он не рад мысли о возвращении в родные края. А ей самой страшно предполагать, что ждет их теперь: пугает даже сама мысль о ночном переезде, потому что, кажется, оставаться в Эдорасе на одну даже ночь им небезопасно. Они молча шагают длинными темными коридорами, вдоль стен которых редко полыхают факелы, и направляются к своим палатам, чтобы забрать вещи и двинуться в долгий путь. Гендальф молчаливо возглавляет их шествие, Арагорн переглядывается с Дэнетором и хмурится. Леда молчит. – Могли бы оставить политические разговоры на послеобеденное время, – ворчит недовольный Гимли. – Я не успел даже пригубить того роханского пойла из чарок короля! Ему вторит звонкий, удивительный в этом напряженном вечере, смех Леголаса. Который обрывается, едва вся их компания достигает конюшен. – Отправляйтесь в Гондор, – говорит Гендальф, оборачиваясь к Арагорну, едва они переступают через порог. – Вам предстоит сложная миссия. Леда думает, что каждая их миссия – сложная, но вслух ничего не говорит. Тревога стягивает ее сердце в свой злополучный узел уже сейчас, и ей не хочется знать, что он предвещает. – А ты как же? – хмуро отзывается Арагорн. Быть лидером их отряда опять он не желает, не теперь, когда Гендальф вернулся. Со стороны он все еще кажется неопытным юнцом, но в глазах, что смотрят на волшебника испытующе, горит неуемной энергией и сила, и доблесть и мудрость, несвойственная юношам его возраста. – Я должен держать путь на восток, – произносит Гендальф. Объяснение звучит туманно и как всегда не дает ответов на немые вопросы, но теперь Леда не намеренна пытать мага расспросами. Теперь ей хочется лишь одного - спокойного сна. Гендальф седлает своего белоснежного скакуна и смотри сверху вниз на изумленных спутников. – Встретимся в Гондоре через пять дней. Я прибуду с восходом солнца. Леде это не нравится, но сказать она ничего не успевает: холеный жеребец ржет под волшебником и срывается с места стремительнее кометы. Белая вспышка гривы расчерчивает воздух прямо перед глазами девушки - и конь уносит белого мага прочь с земель Эдораса, оставляя и без того обнищавшее братство позади. В неожиданной тишине голос Дэнетора звучит грубо: – Путь будет долгим. Советую всем набраться сил и терпения.***
Скользкие пальцы Голлума оказываются неожиданно сильными; стискивают ему шею так, что нечем дышать, и Кили тщетно пытается разжать хватку худого костлявого существа, больше похожего на утопленника. Фили это дьявольское отродье успело отбросить назад, на камни, и теперь Кили видит только злобные, пропитанные ненавистью глаза в пол-лица и кривой шепелявый рот с остатками желтых зубов, из которого смрад несется, как из могильника. – Они украли! Украли нашу прелес-сть! – раздается из глубин худосочного Голлума, так что Кили даже успевает поразиться, откуда в немощном теле столько силы. Ненависть и безумие сплетаются в нем воедино, а вот гном устал и изможден бесцельными поисками, поэтому несмотря на все предупреждения жены, несмотря на то, что к нападению он был готов, сейчас может проиграть полумертвому. – Они заслуживают смерти, о да, моя прелесть! - слюна брызжет из бледного рта во все стороны, глаза горят, хотя они пусты и бесцветны. Кили сдавливает тонкие кисти рук Голлума и с немалым трудом сбрасывает их со своей шеи. Воздуха не хватает. – Мерзкий выродок! – рычит Фили и набрасывается на Голлума со спины, оттаскивая от брата. Кили рвано втягивает ртом морозный влажный воздух, прежде чем прийти на выручку. Вдвоем они кое-как перехватывают тощее существо за обе руки и ноги и стягивают остатками эльфийской веревки. Как только петля затягивается на его шее, Голлум замирает и прекращает всякие попытки вырваться из гномьих рук или вырвать им обоим глаза. – Жаль, Бильбо не перерезал тебе горло, когда была такая возможность! – зло выплевывает Кили, приставляя к горлу Голлума меч. Сталь тускло блестит в редком свете неполной луны и царапает бледную кожу тощего, как сама смерть, охотника за кольцом. – У них когти! Мы не хотим когтей! – Голлум распахивает и без того огромные глаза и таращится на Кили с выражением вселенского ужаса. Правильно. Пусть боится его и не пытается больше сорвать с шеи проклятую вещицу. – Ну и что с этим делать? – подозрительно тянет Фили, с удовольствием наматывая на разбитые костяшки пальцев тонкую веревку. Очередной моток заставляет Голлума взвыть от боли и дернуться вслед за обтянувшей его шею жгучей петлей. – Тащить за собой, – тяжело выдыхая, отвечает Кили. Фили смотрит на него с очевидным недоумением. – Ты шутишь, должно быть... Перспектива ему нравится ничуть не больше, чем брату, но, к сожалению, он уже знает, что без Голлума им теперь не обойтись. Леде очень не понравится, что они с Фили заблудились, что они повторяют путь неизвестного хоббита Фродо, что Голлум оказался рядом в тот самый миг, когда Кили решил, что им придется плутать среди одинаковых горных отвесов до самой смерти. Сейчас они снова приближают судьбу, уготованную по версии Леды вовсе не им. Голлуму придется стать их проводником до Мордора. Кили только надеется, что он сумеет почуять ложь из его мерзких уст до того, как он приведет их в логово какой-нибудь твари. – Пойдешь с нами, – бросает Кили застывшему в немом ужасе Голлуму. – Проведешь нас к Мордору. Безопасным путем. Хорошо, что он знает будущую историю благодаря жене. Плохо, что миновать опасностей по дороге все равно не может. Голлум медленно кивает, кашляет и снова кивает. Молчит, тяжело дышит, задыхается от стянувшей шею веревки. Фили не щадит его и не доверяет выбору брата, но сейчас он, похоже, не смеет командовать: Кили знает гораздо больше, чем говорит. А в нынешнем положении это знание обязывает ему довериться. – Пойдем, – отрезает Кили и поднимается с холодной земли. Фили отмечает его усталость, как чувствует и свою собственную, но опять же решает промолчать. Веревка натягивается в его руке, как только гном оказывается на ногах. – Не-ет! – протяжно воет Голлум. – Сжальтесь, хоббит-сы! Сжальтесь, слишком жжетс-ся! – Хоббитсы? – хрипло отзывается Фили. – Никакие мы не хоббиты, ты, отродье! Ему едва удается сдержать свой пыл и не вздернуть неожиданное существо на петле. Кили смотрит на них обоих как-то устало и отрешенно, так что это остужает и Фили. – Нам точно нужно вести его за собой? – Мы блуждаем в этих горах уже третий день. Он знает короткий путь. И знает паучьи пещеры, из которых никто не выбирается. Об этом Кили решает пока промолчать, невольно копируя поведение своей жены. Эта мысль приходит ему в голову уже на рассвете, когда они с Фили и Голлумом оказываются за пределами каменного лабиринта из горных пород. Перед ними расстилается болотная топь, укрытая желтоватым туманом, и на вид, и на запах кажущимся ядовитым. Пересекать ее сейчас не имеет смысла: они слишком устали, им нужно отдохнуть, да и бродить при свете дня по вражеским землям - не самое лучшее решение. Кили сгружает немногочисленные пожитки у отвеса скалы и разводит слабый костер. Фили деловито пристраивает тяжелый камень – обломок скалы, не иначе – на конец веревки, отмеряя достаточную длину, чтобы Голлум не мог добраться до них. Тот стелется к ногам гномов, шипит, кашляет и шепчет что-то на своем языке, к которому Кили невольно прислушивается. – Убьем их, как только заснут, о да, прелес-сть, а потом съедим, мерзкие хоббитс-сы... Не хоббитсы, нет, Голлум, Голлум! Кили становится не по себе. – У этого выродка двоение сущности, – задумчиво бросает он Фили, когда брат оказывается рядом. – Чего? – удивленно переспрашивает гном, и Кили приходится напрячь память, чтобы вспомнить дословное объяснение, которое он слышал от Леды совсем давно, еще в прошлой жизни. – Двоение сущности, – повторяет Кили. – Мне Леда рассказывала, он... - гном запинается, хмурит брови. Он делает вид, что вспоминает, хотя губы ему не дает разжать памятная боль: Леда рассказывала о Голлуме в библиотеке Эребора одним поздним вечером, когда все уже спали. Она только что отыскала свитки с описанием первой войны и отказывалась покидать царство книг. Кили остался с ней и уснул под треск поленьев в жарком камине напротив длинного дубового стола, на котором и примостился. Леда читала полночи, будила его жарким шепотом, говорила невпопад о каких-то королях людей, извинялась, гладила по волосам и снова шептала, читая вслух... – Все начнется с Голлума, Кили, помяни мое слово! – говорила она, пускаясь в объяснения своих теорий со всеми тошнотворными деталями, которые никак не хотели запоминаться в голове у Кили. – Все уже началось с него. Бильбо не нашел бы кольцо, если бы не этот мерзкий тип! У Толкиена ему такая роль отведена важная, что меня это пугает. Ты слушаешь? Он опасен, жесток, к тому же, страдает раздвоением личности... не смотри так на меня, это медицинский термин! Ой! Когда Леда вскрикнула и схватилась за живот, Кили проснулся окончательно от испуга. Это было беспокойное время: ей было плохо, он ничем не мог помочь, матушка докучала своими чрезмерными требованиями. Чуть позже им пришлось пережить горе, к которому они не были готовы, но тогда, в библиотеке, одной поздней ночью Кили не думал о том, что их ждет. – Раздвоение личности, – поправляет гном сам себя, насильно вырываясь из воспоминаний. Они режут прямо по сердцу, они перекрывают ему воздух, мешают дышать. От них слишком больно. – Леда рассказывала, что этому выродку кажется, будто он у себя в голове не один. Он сам с собой разговаривает, в нем два Голлума. Один слабый, другой сильный и злой, но они оба жестокие. Фили слушает и, похоже, думает о сумасшествии брата. Не перепутал ли Кили эти истории со сказками, которые его мудреная жена рассказывала своим племянникам? Там было слишком много небылиц такого рода, о которых в этом мире ни разу не слышали, так что сейчас Фили легко может поверить в еще одну, о странном существе за их спинами. Кили качает головой, надламывая свою половинку лембаса. – Ты прислушайся к нему, братец. Этот Голлум с головой не дружит, уж точно. – И зачем тогда мы тащим его за собой? – удивленно вспыхивает Фили. – Бросим тут помирать, мы же из лабиринта вышли уже. – Нельзя. Нам через топи самим не пройти, тут провожатый нужен. Он нас по тропе безопасной проведет, а дальше уже посмотрим... Смотреть тут не на что, думает Фили, недовольно укладываясь спать. Шепот сумасшедшего существа с «двоением сущности» служит ему убаюкивающей колыбельной, от которой снятся одни кошмары.***
Она плачет и тянется руками к животу. – Больно, больно... Ойн молча перебирает свои склянки, а Вегда качает головой. У Кили весь мир рушится перед глазами. – У нее выкидыш, дорогой... Когда он находит в себе силы, чтобы взглянуть на бледное лицо Леды, стариков больше нет в их покоях. От беззвучного крика Кили свело горло, и он едва ли может что-либо сказать, а перед глазами все плывет и размывается от слез. Бессознательную Леду он видит слабо, и руки сами тянутся к ней, чтобы обнять, но падают и безвольно виснут вдоль его тела. Как он прикоснется к ней сейчас, как разбудит от навязанного сна? Это горе такое сильное, что Кили чувствует его всем телом, каждой мышцей, оно незримым третьим стоит в их спальне. Он не сможет сказать Леде этого, просто не посмеет. И когда наутро она открывает глаза и видит его, застывшего, в кресле рядом с постелью, Кили не говорит ей.