The Phoenix

POV Ханна Клиффорд. Дно бутылки из-под пива становится всё виднее с каждым моим глотком, затем через пару минут вовсе опустошаю ёмкость. Депрессия… Можно ли так назвать моё состояние? Нет. Всё ли в полном порядке? Тем более нет. Странное чувство не покидает меня с того момента, как я увидела место своей работы пылающим во всей красе, если можно так сказать. Я буквально пересмотрела всю свою жизнь за день или два, потому что после того, что я видела, нельзя было сказать, что у меня нет никаких проблем. Скорее, их намного больше, чем материальных, но это даже, наверное, к лучшему. Теперь никаких взаимодействий с теми, кто ранее меня раздражал до глубины души, но затем практически признаётся в любви, никаких разногласий с начальством и, конечно же, никаких проблем из-за моего отсутствия по вечерам. Под этой «проблемой» я имею ввиду Люка, на которого держу немалые подозрения в случившемся. Когда я стояла там и смотрела, как потихоньку маленькое здание рушится, Кит рассказал о том, что видел перед пожаром, а точнее он видел некого в чёрных одеяниях, высокого и стройного. На кого же мои догадки могли ещё упасть? Уж точно не на невидимого воображаемого друга парня, с которым он может общаться во время моего отсутствия. Никто, ни я, ни Хеммингс, не разговаривали друг с другом с того момента, как я покинула квартиру, оставив его в бешенстве от моей выходки. Я даже была удивлена, что только половина ужина лежала в мусорном ведре, а другая половина, видимо, была скормлена бездомным собакам. Стоит отметить, что Люк и не старался со мной заговорить, что не составляло ему большого труда. Из-за его капризов, которые он проявлял около двух недель назад, мы видим друг друга только по ночам, когда ложимся спать, и по утрам, когда кто-то из нас просыпается первым. Даже если взять того же Энди, то он более разговорчивый, чем его временный друг, с которым пёс неплохо подружился за всё это время. Я почти на мели, и осталось у меня в кошельке около трёх сотен баксов, на которые не так уж и долго можно спокойно прожить. А единственным стимулом вставать из кровати или с дивана является бутылки с пивом, одну из которых я только что выпила. Я будто отстранена от всего мира, когда смотрю телевизор и незаметно для себя выпиваю не одну, а даже две или три бутылки за весь день. Что-то похожее на апатию, но полного отсутствия и умиротворения мне не достичь ещё очень долго, а в бóльшей части это из-за моего соседа, который изнуряет меня день ото дня, выжимая все соки из моего организма. Будь я такой, как несколько лет назад, то уже сошла бы с ума, и, возможно, делила бы с Люком одну психиатрическую клинику. Эта молчанка длится на протяжении двух с половиной недель, как только я поздно ночью вернулась с места происшествия, а затем даже не старалась смотреть на Люка, что ходил по квартире, будто ничего не произошло. Такое отношение ко мне даже иногда выводило, но когда я вспоминала, что живу ни с кем иным, как с Люком Хеммингсом, который известен на всю, мать его, страну, то сразу успокаиваю свой пыл, потому что, что кричать, что не кричать, толку ноль. В любом случае он заставит меня почувствовать себя какой-то соринкой в его мире самолюбия и равнодушия, которая может просто попасться ему под ноги, а он даже не заметит этого. Порой, я даже не понимаю, почему, как только ему понадобилась моя помощь, он сразу прибежал ко мне, а потом и вовсе решил довести меня до такого, что я хочу сама сбежать из собственной квартиры, которая является являлась моим единственным укрытием. — Люк Роберт Хеммингс, меня заебало уже играть в эту чёртову молчанку, так что, пожалуйста, принеси свой наглый зад в гостиную. Нужно поговорить, — ни с того, ни с сего, я сказала эти фразы, даже не зная, о чём именно собираюсь разговаривать с парнем, в голове у которого лишь сплошное насилие. — Уже давно стало ясно, что ты не выдержишь и месяца, чтобы не разговаривать со мной, — спустя минуту или две светловолосый вышел из моей комнаты, появляясь при свете дня, что для меня огромная редкость. — И о чём же ты хочешь поговорить? О том, как ты меня ненавидишь или новые сопли о трудной и тяжёлой жизни, которая тебя не щадит ни в одну секунду твоего пребывания на планете Земля? А, может, придумала что-то новое? Что бы то ни было, давай, я внимательно слушаю, — Люк встал рядом с диваном с противоположной стороны от меня, и только через некоторое время после его вопросов я повернула голову и увидела то, что заставило меня содрогаться при первом же взгляде на него. Он был только в серых спортивных штанах и без футболки, которая могла бы закрыть обзор на его торс. Любая девушка на моём месте начала бы думать о том, о чём бы не стоило, но я вспоминаю тот день, который, как и остальные в тот год, отпечатался в моей памяти. Невозможно даже представить, что с того момента прошло четыре года. Но даже через такой, казалось, большой промежуток времени я помню запах его одеколона (которым, кстати, он пахнет до сих пор), его слова и содрогание, с которым Люк произносил их, когда я держала в себе те же с начала учебного года. Ничего тогда не предсказывало печального окончания подростковой истории, но теперь мы находимся в таких же обстоятельствах, как и тогда. Я не в силах сказать и слова, а слёзы будто сами вот-вот польются из глаз, выдавая меня за сентиментальную девочку, ревущую просто так. Хеммингс садится рядом со мной, но не настолько близко, чтобы нарушать личное пространство друг друга. Что же у меня сейчас на душе? У меня на душе невыносимая боль, с которой я смотрю на парня, о котором, возможно, мечтала, когда была совсем наивной маленькой девочкой. Но кто же думал, что мои интересы зайдут настолько далеко? Не могу говорить, что я ненавижу его всей своей душой и желаю ему скорейшей смерти, потому что если так будет, то это станет чистой ложью. Это трудно — сидеть рядом с ним, будто ничего никогда не было, и будто те четыре года совсем далеко и глубоко зарыты в моём сознании. Я не знаю, зачем же говорю всё это, потому что сейчас не было ничего, что могло бы смотивировать меня на такие заявления. Возможно, воспоминания о той сложной ночи не хотят уходить, да и я, в общем-то, не хочу их отпускать. — Эй, с тобой всё в порядке? — слова парня ударяют меня, как нож в спину: глубоко и болезненно. — Чёрт, нет, — качаю головой из стороны в сторону, обхватывая ладонями лицо, чтобы не заплакать. — Нет, нет, нет. — Что? — Я однозначно не в порядке, — я не могу сдерживать эмоции, которые нахлынули, как волна во время шторма. Я даже ничего не могу поделать с тем, что сейчас испытываю. Хочется просто-напросто лечь на свою кровать и лечь лицом в подушку, чтобы никто не видел всего, что копилось во мне очень долгое время, всего, что так яростно вырывается наружу. Если сравнить моё состояние с каким-то происшествием, то можно смело сказать, что мои чувства — торнадо, увеличивающееся с каждой минутой, а сама я — это небольшой городок, потерпевший немалую катастрофу. Люк видит всё, что со мной сейчас творится, и мне даже легко от мысли, что он не собирается ничего делать. Легко, потому что малейшее действие с его стороны вызовет усиление вихря, разрушающий стены моего некрепкого построения. Я не закатываю истерики, я не реву так сильно, насколько только способна, нет. Просто прикрываю ладонями лицо, чтобы не казаться слабой, хотя бы для него. Может, Хеммингс и понимает, что я не для этого звала его, а, может, он думает, что тепепь он мой носовой платок, но, даже если один из этих вариантов верен, он никуда не уходит. Смотрит, как на его глазах рушится мой маленький городок. — Люк? — Что? — насколько же он безразличен, даже сейчас. Его тон говорит о том, что ему всё надоело, но разве он не может быть просто хорошим актёром? — Скажи честно: зачем ты пришёл ко мне? Я не про сейчас, а про тогда. Когда ты взялся из неоткуда, ворвавшись ко мне в жизнь и портя её день ото дня? — Неужели ты даже не трудишься вспомнить, когда твой брат приехал сюда? Я уже говорил, мне нужно укрытие и… — Я тебе не верю. Не знаю, почему, но я тебе не верю. Ни капельки. Ты хорошо играешь на публику, но тебе всё равно не закрыть открытую книгу, которой ты будешь являться всю оставшуюся жизнь. Так, объясни, с чего ты решил, что если придёшь ко мне так, как ты сделал, то я даже не задумаюсь о том, почему ты всё ещё здесь, а не в обезьяннике, куда тебя посадили бы, если б поймали? — Люк смотрит на меня, и в его взгляде явно читается гнев, злость ко мне, но он опять же пытается этого не показывать. Иногда я даже задумываюсь, всегда ли его безразличие для него было превыше своих эмоций? — Я сказал тебе всё, что ты должна знать. Остальное не касается тебя никаким боком, поэтому даже не старайся выпытать у меня какую-либо информацию, потому что пытать могу только я и только тебя, — если бы его слова были настоящими, то слышала бы я такую дрожь почти в каждом слове, что он произносил? Он встаёт с дивана, направляясь обратно в мою комнату, но я не могу оставить всё так, как сделал это он. — Знаешь, почему я не уверена в твоих словах ни на один процент? — мой голос стал увереннее и громче, что привлекло его внимание, отчего он остановился прямо напротив коридора. — Потому что, будь это правдой, ты бы ни за что не рассказал мне её. Соврал бы что угодно, но не то, как всё есть на самом деле. И ты сделал это прямо сейчас и тогда, когда появился на пороге этой квартиры. — По-твоему, мне нужно лгать той, которая любым способом выбьет из меня правду? Что же, давай, покажи, как ты будешь доказывать свою правоту. Я посмотрю на это. В голову пришла одна мысль, о которой я, возможно, очень сильно пожалею, но зато буду уверена в своих словах. Вставая с дивана, преодолевая расстояние между нами, встаю перед ним, произнося: — Будь я неправа и ты не лжецом, то сейчас бы ты мог остановить меня и уйти, но ты этого не сделаешь, поэтому, — говорю, следя за его реакцией, которая появляется только на последнем моём слове, и это было, скорее, недоумение, чем негодование. А я тем временем думала, подходящая ли это идея, но не стала медлить. Люк хочет что-то произнести, но я беру его лицо в руки и, встав на носочки, и целую так, как не целовала никого и никогда. Сейчас сложно сказать, у кого буря внутри: у меня или у него. Руки невольно падают на его широкие плечи, а ладони теперь соединяются на шее. Хеммингс, долго не думая, не останавливается, отвечая на мои действия своими, прижимая меня ближе к нему. Чёрт, я не могу не поддаваться его соблазну, когда между нами такая близость, которой никогда не было и в помине. Думаю, ни у одного из нас не возникает даже мысль о том, чтобы остановиться, хотя воздуха начинает катастрофически не хватать, из-за чего мне приходится делать небольшие вздохи между тем, как наши губы вновь и вновь соединяются, образуя нереальное чувство, которое просто невозможно описать словами. И вот, наступил момент, которого я так не хотела: я отпрянула от Люка, смотря в его небесно-голубые глаза, которые кажутся лишь иллюзией в этом чёрством мире. Даже нет никаких мыслей в голове, только воспоминание о том, что было буквально пару секунд назад. Очень трудно принять, что я сделала это, и сделала по собственной воле. Именно поэтому я буду терзать себя мыслью, что позволила желанию овладеть мной. Я опустила взгляд на пол, потому что не могу смотреть на него без слёз, в которых могу однажды задохнуться. Мне стыдно, что я позволила этому случится, но мне не стыдно за то, что я испытывала в это время. Единственное тепло, которое было у меня в руках (даже не важно, в каком значении), я думала, что, вот, я так близка к своему счастью, но на самом деле я просто слепо за ним гналась, чтобы настигнуть и поймать за хвост. — Вероятно, это было моей грубейшей ошибкой, — чуть всхлипываю, так и не поднимая на парня свою голову. Неловкое молчание сводит меня с ума. Каждое мгновение заставляет меня пожалеть о содеянном, потому что я сделала плохо не только себе, но и человеку, на чьих (возможных) чувствах сыграла похоронный марш. — Да, ты права, ты совершила огромную ошибку, — Хеммингс сделал шаг назад, произнеся эти слова голосом, который я ещё не слышала. — Надо было оставить тебя здесь одну, молчанка была намного терпимее.