27 января, 1:07
POV Ханна Клиффорд. Холод, холод, холод… Можно подумать, я застряла в морозильной камере: ни одного теплого предмета поблизости, который бы избавил меня от этих мерзких мурашек, бегущих табуном по всему моему телу. Сложно даже определить, что я вижу перед собой: не то обычный густой куст, склоняющийся под напором ветра, не то дикий зверь, выжидающий момента, чтобы разорвать мои внутренности в клочья. — Эштон?.. — тихо произношу я, будто не хочу, чтобы кто-то меня слышал. — Эштон, пожалуйста… Трясущимися руками трогаю колкие ветви деревьев впереди меня, чтобы не напороться на одну из них в темноте. Я не слышу никакого ответа, что заставляет меня паниковать ещё сильнее. Я знаю, он где-то здесь, сидит под одним из деревьев и не двигается, чтобы нас не заметили. Я боюсь наступить на сухие отвалившиеся ветки, ведь они сразу услышат, что мы здесь. Я не хочу умирать. Делаю ещё несколько неуверенных шажков вперёд, ногой натыкаясь на что-то теплое. Видимо, я нашла Эштона. — Э-эштон? — заикнулась я. — Это ведь ты? Я сажусь рядом, ощупывая землю, и слышу тяжелое и прерывистое дыхание над правым ухом. Новая волна мурашек окутывает меня с каждой секундой всё сильнее. Тревога не дает сделать мне ни одного спокойного вздоха, лишь только доставляет еще больше проблем. Как и паранойя. Мне становится спокойнее лишь тогда, когда мою ладонь резко сжимает чья-то другая, но такая же дрожащая и мокрая. С сердца словно упал камень, когда я поняла, что это не очередной сектант, решивший очередной раз лишить меня надежды на хорошую концовку этого кошмара. — Мы выберемся, — повторяет Эштон себе под нос. — Мы обязательно что-нибудь придумаем. Никто ведь не станет мучить нас голодом и жаждой, ведь так? К-кому мы сдались?.. верно… никому… Из-за кустов позади дерева, около которого мы сидим, раздался то ли шорох, то ли хруст. Независимо от «природы» этого звука, я всё равно поняла, что нам нужно сматываться. Проблема лишь в том, что сматываться некуда. Отовсюду как будто нас сопровождали огоньки фонариков, а то и факелов, словно нас хотели убить или закопать заживо. Но ведь кому мы сдались, верно? Ноги слегка подкашиваются, пока мы пытаемся бесшумно отойти на пару метров от места, где встретились «два одиночества», то бишь я и Эштон, однако из-за неисчерпаемого количества опавших листьев под ногами нам далеко не уйти. Разве что, если мы чудесным образом не окажемся во вселенной Алисы или Гарри Поттера, где есть волшебная яма под гремучим древом. О сказке сейчас стоит лишь мечтать: может быть, это поможет мне не чувствовать той безумной боли от раскаленных прутьев металла, которые прикладывали к нашим ногам. «На кого падет стрелка?» — довольно-таки эгоистичный вопрос, который так и норовит сорваться с языка, мучает меня весь путь до убежища. Ничего нового, инстинкт самосохранения — хоть и не к месту, с моральной точки зрения, — пытается хоть как напомнить о своём существовании в таких экстремальных условиях, когда на кону стоит не жизнь, а смерть. Тут уж, к сожалению, разум не поможет; инстинкты есть инстинкты, их нельзя вырезать из нашего организма, разве что, свыкаться с ними и как-то пытаться объединить с мыслями более разумными, человеческими. Буквально пару дней назад, когда никто и думать не смел о таком извращении, как оставлять ярко-красные метки на коже с помощью каких-то железных изделий различной формы, мне приснился сон. И сон этот был настолько жуткий, пугающий, отвратительный, но в то же время ошеломляющий и удивительный, что я сама, проснувшись, еле-еле поверила в его правдивость. Тут дело даже не в том, что снам свойственно сбываться. Дело в моих моральных ценностях, которые, почему-то, в тот момент поменялись у меня кардинально в связи с ситуацией. Рассказывать смысла нет — тьма тьмущая, если так подумать, но суть лишь в том, как у человека меняются жизненные принципы в зависимости от ситуации: допустим, ты бескорыстный человек, чем мог неоднократно похвастаться, может, не напрямую, но своими поступками уж точно, а тут раз — и вдруг ты становишься тем, кого презирал. Страшно, что такое меня и в реальности постигнуть может. — Не отпускай, — буркнул кудрявый, когда я попыталась отпустить его руку. — Я должна… — с горечью в голосе отвечаю Эштону. — Я хочу жить, и ты хочешь жить. Если мы будем держаться сообща и не отпускать друг друга, то, скорее всего, мои крики будут заглушать твои, когда нас будут жечь на костре. Я могла бы жечь мосты и взрывать петарды, но сейчас я и есть тот самый мост и те самые петарды. Я могла бы достигать недосягаемое, невзирая на препятствия, но я и есть препятствие. Наверное, по этой причине я становлюсь помехой в жизни остальных.Флэшбэк
24 января, 15:47
— Ты мог приготовить что получше, — откусив кусок отвратительного «кулинарного шедевра», я отложила салфетку с ним к плетенной корзине, в которой лежали ещё как минимум полдюжины таких сэндвичей. Эштон покачал головой, насмехаясь над самим собой. — У меня не было великих кулинаров в семье, будь снисходительнее! К тому же, я хотя бы что-то принёс, в то время как ты пытаешься незаметно подложить мне под нос свой давно остывший кофе, чтобы я запил свое ядовитое изделие ещё более ядовитым напитком. Мы в расчёте, — с ноткой веселья ответил он, пытаясь доесть что-то, что далеко не похоже на традиционный сэндвич. С каждым укусом его лицо морщится еще сильнее, а улыбка становится шире, чтобы хоть как-то сгладить впечатление от испорченного пикника. Да, именно пикника. Сразу отвечу на всплывающий вопрос: мы не решили вдруг ни с того ни с сего посетить ближайший парк, наслаждаясь отравленным машинным топливом воздухом и заглядываясь на красивых парней или девушек, с которыми могли бы провести свои одинокие вечера. Вместо такого обычного развлечения, которое каждый из нас может устроить себе хоть три раза на дню, мы выбрались далеко за пределы города в чистую глушь, поэтому компанию нам составляют высокие деревья с густой листвой, а не местные красавцы. Этот отдых нужен и мне, и Эштону, ведь у каждого из двоих свои проблемы, от которых хочется убежать: ему надоела Дестини, постоянно лезущая к нему за слюнявыми поцелуями и с жёстким недотрахом, а я просто отдыхаю от ежедневной суеты с судебными разбирательствами, которыми мой мозг кишит последние три недели. Мы приехали буквально пару часов назад. Нас подкинул какой-то очень странный дедуля, показавшийся нам обоим очень приветливым и дружелюбным. Не знаю, откуда он взялся, но появился в самый нужный момент, когда мы, стоя с огромными рюкзаками за спинами и несколькими сумками в руках на автобусной остановке, пытались поймать какую-нибудь попутку, на которой мы могли бы добраться сюда. Конкретной цели оказаться в глухом лесу не было, но раз выпал такой шанс — ни к чему его упускать. — Как будем проводить ближайшие дни без интернета, телевидения и прочих новых технологий? Тут есть только ты и я, а еще палатка и всякие спальные принадлежности. — Дестини, будь она на моём месте, прямо сейчас прыгнула бы на тебя и забрызгала своими слюнями страсти, — ответила я, смеясь над измученным своей девушкой парнем, который, наверное, даже не хотел затягивать эти связи на такое долгое время. Эштон, чуть краснея, отмахивается, как бы говоря, чтобы я заткнулась. — Прекрати мне напоминать о её существовании. Каждый раз, когда у меня в голове проносится мысль о ней, моя кожа автоматически начинает потеть, типа, о, видишь, тебе и не нужно мочить меня своими ротовыми выделениями, пожалуйста, не надо! — «Ротовые выделения». — Как ты ещё предлагаешь назвать её «слюни страсти»? Я почти уверен, у неё во рту серная кислота, — не знаю, вправду ли вещи, которыми мы сейчас обмениваемся, — смешные, или же сейчас на моих нервах играет незнакомая обстановка, но мне в любом случае нравится то, как мы проводим время. Никаких ссор, ругани, подозрительных звонков, сообщений и прочей лабуды. Просто… просто отличная атмосфера дружелюбия и хорошее времяпровождения скрашивают чуть ли не всё мое представление о жизни в целом. Как раз такого мне не хватало долгое время. Мне не хватало Эштона, его дурацких шуток и милых историй о том, как он подкармливал котят, после чего не мог от них отвязаться, и, конечно же, захватывающих историй, которых у него хоть отбавляй. Впервые за долгое время чувствую себя чьим-то другом и человеком, с которым приятно проводить время, а не которого нужно защищать, как было с Люком. Можно ли вообще описать то чувство свободы, когда ты словно обретаешь второе дыхание и стараешься не потерять эти единственные моменты, когда ты можешь вдохнуть полной грудью без ингалятора? — Нам повезет, если этой ночью нас не сожрут медведи. — В Австралии не обитают медведи, Эштон. На пару секунд замолчав, Ирвин не стал мельчить и решил продолжить шутить на уровне семиклассника: — Никто не отменял кровопролитное похождение коалы и её суровой банды кенгуру, — отпивая из термоса глоток лимонного чая, отвечает он. — Тебе двадцать два года, а ты всё ещё шутишь про опасную банду кенгуру и коалы. — Тебе двадцать один, а ты всё ещё боишься засыпать по ночам без света. — Это плохое сравнение! — Да что ты говоришь?! «Эштон, не выключай на ночь свет», «Эштон, мне страшно», — пародийно ноет парень, пытаясь передразнить меня. Я толкнула его в плечо, после чего он из позы самца всея планеты покатился по грязной земле как камушек. С каждой минутой мне всё больше давит на нервы мысль, что зря мы всё-таки собрались в этот чёртов поход. Ну, во-первых, у меня нет возможности сбежать от шуток этого пронырливого дебила, пытающегося максимально меня застыдить; во-вторых, если нас настигнет какая-то опасность, то убежать будет особо некуда, ведь вокруг нас одни лишь деревья, и занимают они довольно обширную часть местности. Бежать некуда — мы в тупике. Для успокоения моей души хватает лишь напоминания о том, что моя паранойя, на самом деле, заслуженно тревожит меня чуть ли не каждый день моей жизни. Но бывает так, будто тебя накрывает чёрной мантией, в которой ты путаешься и не можешь выбраться, и даже успокаивая себя мыслью «Свет есть, просто я его не вижу», ты продолжаешь бояться того самого «а вдруг..?». — Чертовски плохо, что здесь не ловит интернет, — шепчет Эштон, пока пытается поймать сеть, кружась на месте и резкими движениями перемещая телефон в воздухе. — Скорее, наоборот. Мы можем отдохнуть от социальных сетей, от людей, от поганых новостей, и вообще… — Это из-за Люка? — перебил меня парень. — Не развернись всё так, как есть сейчас, ты бы не поехала сюда. — Нет, не поехала бы, — на выдохе сказала я, не отвечая на поставленный Эштоном вопрос.***
— Пожалуйста, не держи, — всхлипывая, шепчу я, но Эштон словно не слышит меня: его глаза с надеждой смотрят на меня, чуть наполняясь слезами и прищуриваясь, а уголок губ слегка подрагивает как нервный тик. Он продолжает держать мою руку, изредка большим пальцем потирая тыльную сторону, как будто убеждаясь, что это я и я всё ещё здесь. Но и тут есть небольшая ирония: как бы я ни хотела сбежать с этого места, я продолжаю стоять и слепо смотреть на испуганного как мальчишку парня. — Мы не выберемся отсюда, — подытожил он, опуская голову. — Не смей так говорить! Не смей даже думать об этом, — сама того не заметив, я вырываюсь из его хватки и кладу ладони на его лицо, чтобы он услышал меня. — Ты меня слышишь? Не сходи с ума, не думай о них и уж тем более не думай о том, что они могут нам сделать. Они не посмеют. — А что, если посмеют? — Тогда… тогда мы будем делать всё, что необходимо. Ты сильный, я сильная. Мы выстоим. Парень ничего не ответил, лишь отчаянно кивнул головой в ответ на мои убеждения. Поблизости всё так же слышались тихие шаги чертовых сектантов (да, думаю, им подходит это название), но ничего более за ними не следовало. С каждым часом, проведённым в этом богом забытом лесу, меня всё меньше пугает мысль о том, что мы можем просто исчезнуть с этой земли благодаря всего лишь одной паре рук. Может, меня успокаивает идея вечного упокоения, а может и обычное смирение. Впрочем, друг от друга они недалеко ушли; одно отличается от другого лишь тем, что безумие в первом преобладает больше, по большому счёту из-за веры в то, что «человек живёт, пока жива память о нём». Наверное, поэтому все и стремятся к популярности: они хотят жить вечно. Именно поэтому жизнь в нынешнем обществе — сплошное сумасшествие.