The Phoenix

POV Ханна Клиффорд. — Ханна… — с сожалением сказала девушка, пододвигаясь ко мне, чтобы утешить, но я тут же отодвинулась. — Не надо. Не смей, — меньше всего мне хотелось принимать от неё сожаления, которые для меня всё равно ничего не значили. — Мы не будем это обсуждать. Ты сделаешь вид, что мы об этом не говорили, и ты не будешь говорить об этом. Никогда и ни за что. Мне не нужно, чтобы меня жалели или спасали от того, что уже случилось. Встав, я отошла от неё и схватилась за голову, обретя желание выдрать все свои волосы от злости и, в какой-то мере, безысходности. Я не стала сразу впускать ребят, дав себе небольшую передышку и полную перезагрузку эмоций, которые накрывали меня ещё большей волной каждый раз, когда я переосмысливала, что только что сделала. Теперь мне кажется, что это было самой худшей идеей из всех, которые у нас были. Так хочется забрать все слова обратно, но я не могу. Я вообще, по сути, сейчас не могу ничего сделать. Всё, что просил Люк, я сделала, а что мне делать дальше — без понятия. Я собралась с силами и нехотя открыла дверь, в которую по очереди зашли сначала Калум, носящий на своём плече Эштона, а за ним — Люк, который первом делом взглядом как бы спросил, как всё прошло. Я прикусила губу, дабы случайно не сорваться и не начать новую истерику и всплеск эмоций, и закрыла дверь, прижавшись к ней спиной. Никто не знал, как начинать беседу и стоит ли вообще. Что касалось меня, так я вообще не хотела обсуждать ничего из того, что произошло в последние минут пятнадцать, и хотелось лишь того, чтобы все, кто сейчас стоял здесь, — ушли. Но, к несчастью, в любом случае минимум на ночь здесь останется Люк, но зато он не станет сам ни о чём спрашивать чисто из своего наплевательства. Я никогда никому подобного не рассказывала, поэтому чувствую себя так, словно из меня вытащили все мои внутренние органы и зашили, отправив в добрый путь. — Ладно, всем лучше разойтись, — с неким презрением Люк, всё с тем же подозрением смотря на Эвелин. Калум, вдохнув поглубже, снова перекинул руку своего соседа на своё плечо и поплёлся к двери, поспешно пытаясь открыть её; Эвелин в это время стоит столбом и единственным подвижным в её теле сейчас являются только глаза, которые так внимательно следят за каждым шагом Худа. — А ты что, не в счёт? Выметайся. — Люк… — Что? Мало у нас из-за неё проблем? Или не договорила что-то? — Люк был полон негатива и отвращения в сторону девушки, которая, по сути, не сделала ничего вообще. — Я приехал сюда не для того, чтобы ещё и с ней разбираться. Я думал, что ты это понимаешь. — Никто не знал, что так получится, так что прекрати вести себя так, словно она зарезала всю твою семью и вдобавок подожгла ваш дом, — процедила я сквозь зубы. Он ведёт себя так, словно это ему пришлось рассказывать всё в мельчайших деталях, чтобы не поймали на «выдумке» или «лжи» и забыли совершенно всё то, о чём ты рассказывал только что, зацикливаясь на одной оговорке. Пусть я не чувствую себя свободно после того, как рассказала Эвелин всё, что было тайной на протяжении долгих лет, но мне всё равно незачем агрессия Люка на пустом месте. — Хватит, — вмешалась Эвелин. — Да, может, вы не каждого посвящаете в свой «клуб», но я ведь не чужая. Я ведь твоя подруга, Ханна, — я слушала это с полным скептицизмом, а Люк отреагировал на это со словом «Началось». — А что? Я не понимаю, что в этом плохого. Мы с тобой дружили все эти два года, были лучшими друзьями, но внезапно всё оборвалось, и ты мне даже не сказала, в чём дело. Просто исчезла и слова не сказав, а потом внезапно объявилась, чтобы я просто подержала у себя твою собаку, не сказав ни «привет», ни «пока». Если бы ты мне рассказала, я бы что-нибудь сделала, как-то помогла… — О-о-о, да брось, — я даже не стала воспринимать её слова всерьёз, чем просто плюнула ей в лицо. — Ты бы ничем не помогла. Не надо строить из себя мою спасительницу только из-за того, что мы с тобой когда-то там дружили. Рассказывать тебе это, если ты сейчас отреагировала так, словно ты сама видела, как якобы он расстреливал всех тех людей? Это просто бред. Не нужно рассказывать сказки о том, какая ты верная подруга и что поддержала бы меня в любой ситуации. Да, может, в какой-то иной, но только не в этой. И я прекрасно понимаю тебя, и ты это понимаешь, но, пожалуйста, не обманывай сама себя. Два года — это ничто по сравнению с тем, сколько это держалось лишь в узком круге людей. — Если я не могла помочь тогда, я могу помочь сейчас, — её голос стал увереннее и начал звучать убедительнее, чем она даже заставила меня её слушать без чувства её наивности. — Ты мне рассказала, и теперь я могу помочь! Если уж вы и вынуждаете меня остаться, ведь я, якобы, могу сдать вас полиции, то должны принять мою помощь, а не лишать права голоса. — Ты ничем не можешь помочь, — Люка так же, как и меня, возмутила самоуверенность этой девушки, которая думала, что знала больше нас. — Да даже если можешь, то чем? Ты можешь снять с меня обвинения, ложный диагноз и прозвище, которые мне дали как какой-то собачонке? Единственное, чем ты можешь помочь, так это не лезть куда тебя не просят. А теперь ты должна уйти. И не вынуждай делать меня это с ножом в руке. Она, недолго посмотрев на нас с возмущением, всё же ушла из номера, но усугублять не стала и тихо закрыла дверь за собой. Теперь я жалею, что не выпила ни грамма спиртного в том клубе. Лучше бы я валялась в бессознательном состоянии на полу как Ирвин, чем выясняла отношения с девушкой, которая считает, что может чем-то помочь ситуации, на результат которой даже я не могу значительно повлиять. — Чёрт! — громко сказал Люк, а затем пнул какой-то стоящий рядом с ним предмет. — И что нам делать? Зря мы её отпустили, ведь она может… — Она не расскажет, — сказала я, распаковывая один из чемоданов с одеждой. — Не расскажет. Если бы хотела, уже давно ушла бы отсюда и сообщила кому-нибудь, но она осталась и продолжала спорить с нами. Я не доверяю ей на все сто процентов, но больше чем на половину уверена, что она не будет вести себя как крыса. Может, и вправду сможет чем-то помочь, если она просто не вешала нам лапшу на уши, чтобы мы поверили. — Может. Но я всё ей не доверяю. Она слабохарактерная, как только что-то произойдёт — смоется, даже не попрощавшись. В глубине души его слова даже казались для меня некой правдой. Я не знаю эту девушку так хорошо, чтобы знать наверняка, что она будет делать, а что — нет. Для меня ясно только то, что она бывает довольно трусливая местам, а что может быть в целом — я даже не подозреваю. Пусть мы, как она говорила, дружили на протяжении двух лет, это не делает её моей лучшей подругой, с которой я советуюсь по поводу любой мелочи. Мы хорошо сосуществовали вместе, но до такого не доходило не разу. Может, с её стороны и была какая-то инициатива, но я совершенно закрывалась от неё и до последнего не говорила даже улицы, на которой я живу. Наверное, это одна из причин, почему я ненавижу разговор о моей жизни и о жизни Люка. Единственным утешением оставался сон, который бы избавил меня от всего этого налетевшего на меня дерьма, которое просто растворяется среди ярчайших снов. Поэтому, подготовившись ко сну, я валюсь на кровать с облегчением в груди. Я на несколько часов могу забыть о том, с чем сталкиваюсь каждый день и о чём мне каждый день приходится жалеть, и поэтому, наверное, ночь — моё любимое время суток. Я не пытаюсь отвлечься от дурных мыслей, я просто засыпаю, и оно само по себе растворяется, будто на самом деле ничего и нет, и всё, что меня беспокоило, — лишь навязчивые дневные мысли, которые вводят меня в полнейший стресс и вызывают желание что-то сделать с собой или с людьми рядом со мной. Но даже сейчас, когда наступает моё любимое время, меня всё ещё донимает беспокойство и всё те же навязчивые мысли, одна за одной. Непонятно, что беспокоит меня на сей раз, потому что внутри полнейший бардак, который разбирать бессмысленно. Завтра наступит новый день, но проблемы останутся те же, поэтому какой с него толк — с порядка? Это просто обезболивающее, а мне такое решение проблем ничем не поможет. Лежа в темноте и смотря в потолок, я понимаю, что сейчас мне совершенно не до сна. Хотелось делать что угодно: готовить, рисовать, танцевать, или даже просто пить текилу прямо из горла у большого окна в пол, но точно не спать. Может, это всё из-за того, что я в Лос-Анджелесе, о чём мне не снилось даже в самых сказочных снах, а может, я просто устала жить, отдавая проблемам весь свой день, а ночью утешая себя сном. Я могла бы прямо сейчас подскочить с кровати, собраться и пойти куда-нибудь, что меня останавливает? Совершенно ничего. А ещё я хочу поговорить. Мне безумно не хватает разговоров на самые странные и увлекательные темы. Я устала говорить о том, что будет, ведь мне хочется говорить о том, что есть сейчас. — Люк? — неожиданно для самой себя произнесла я. — Ты спишь? — сначала ответа не последовало, лишь какое-то шуршание с его стороны. — Нет, — недолго думая, я поднялась с кровати и в обнимку с одной из своих подушек пошла к Люку. Я не знаю, зачем это делаю, но мне почему-то захотелось этого. Мой разум не поспевает за моим телом, поэтому меня накрывает чувство некого смущения собственными действиями, когда я сажусь на край его дивана. Он не спешит сесть рядом и продолжает лежать, смотря на меня и дожидаясь от меня чего-то, а я и не знаю, зачем это сделала. На секунду это показалось мне правильным и самым подходящим, но потом моя уверенность начала постепенно скатываться вниз по наклонной. — Знаешь, — я не была уверена, о чём именно хотела поговорить, но какие-то слова так и норовили вырваться из меня, — я всегда думаю, как бы я жила, если бы мои родители не ушли. Я не страдаю по собственным сюжетам в моей голове, мне, правда, интересно, как бы я жила? Были бы мы полноценной счастливой семьёй, или рано или поздно бы они всё равно ушли из дома, не дав двум детям-подросткам указаний, как надо жить в этом мире взрослых? Может, я бы отмечала День благодарения или Рождество со своей семьёй, а не перечеркивала эти даты в календаре? Всё могло было бы быть так, или мои родители настолько эгоистичны, что не стали бы думать о собственных детях ни через год, ни через десять лет? Парень слушал меня, не перебивая, и мне даже показалось, что он уснул. Но он слегка кашлянул, после чего поднялся и сел рядом со мной в той же позе, что и я, и так же смотря в стену. — Я отмечал День благодарения и Рождество. Мало того, у меня была целая куча отличных Дней Рождения, на которых я чувствовал себя счастливым и полноценным ребёнком. Мои родители были лучшим, что у меня было. А потом пришёл Дэвид и отнял это у меня. Когда он заставлял меня убивать людей, которые просто оказались не в том месте и не в то время, я тоже думал, что было бы, если бы он взял кого-то другого? Была бы обречена другая жизнь, но не моя. Я постоянно об этом думаю. Каждый день. Каждую минуту. Я думаю, что мог не пойти в парк в тот день, и тогда бы сейчас мы здесь не сидели и не обсуждали это. Может, и тебя бы это не коснулось, кто знает. Но теперь я просыпаюсь каждый день не потому, что люблю жизнь, а потому, что я безумно хочу убить его. Я не хотел убивать тех людей, я хотел убить его. Я каждый день просыпаюсь с мыслью и трепетом на душе, что когда-нибудь смогу взять его за шкирку и дать ему по заслугам. Разве это нормально? — В этом нет ничего неправильного, как бы это ни звучало с уст дочери этого подонка, — я мрачно усмехнулась. — Он испортил тебе жизнь, ты в праве испортить жизнь ему. Я тоже думаю об этом каждый день. И с каждым днём всё сильнее хочу придушить его собственными руками, — я думала, что этот разговор будет вестись на более радостных тонах, но тема как всегда затронуло самое больное. — Невероятно. Я хочу убить собственного отца. Я хочу убить его за то, что сломал столько жизней. Знаешь, когда я думаю об этом, я зачастую сама не верю своим словам. Мой отец — виновник всей преступности в Сиднее, если не во всей Австралии, — из меня вырвался нервный смешок, после которого я не могла прекратить смеяться. — Это такой абсурд! Мой отец заведует всеми убийцами, которые погубили тысячи жизней. Просто ве-ли-ко-леп-но! В конечном итоге я просто залилась смехом, который походил на нервный срыв. Чёрт, но это ведь и вправду смешно! Всё, что со мной происходит, — это вина моего отца, который четырнадцать лет навязывал мне, что любит меня и не даст в обиду. Из-за продолжительного смеха в уголках глаз уже начали скапливаться слёзы, но я никак не могла себя остановить. — Он… Он говорил, что любит меня, — говорила я, стараясь одышаться. — Он говорил, что любит меня. Мой отец говорил мне, что любит меня, и делает это со мной, — со временем мой смех начал переходить всё в более и более отчаянный тон, и я была лишь в паре слов от того, чтобы начать плакать. — Он держал меня в лесу в заложниках и оставлял ожоги на ногах, но говорил, что любит меня… После этих слов меня словно ударило током. Я не стала снова смеяться, я не стала плакать, я просто выпрямила спину и не двигаясь сидела на диване рядом с Люком, который что-то говорил мне в это время. Он держал меня в лесу в заложниках и оставлял на ногах ожоги, но говорил, что любит меня… — Что? Какой лес? — спрашивал Люк, но я всё так же сидела и не двигалась, обнимая свою подушку. — Ханна, о каком лесу шла речь? — Это уже неважно. Извини, что разбудила. Я… спать пойду. Доброй ночи, — я говорила это с таким отстранением в голосе, что казалось, будто я под гипнозом, но я мыслила довольно чётко. Только, вот, весь разум затмевали шрамы, которые у меня остались по всему телу, и которые никто никогда не увидит. Только я и Эштон, только мы будем знать, что там произошло. Я поднялась с дивана Люка и медленно поплелась к своей кровати, аккуратно легла, накрывшись одеялом, и пустым, испуганным взглядом смотрела на окно передо мной, за которым в одном лишь городе происходило столько всего, что становилось дурно. Да, это плохой идеей было… Я хотела лишь поговорить о чём-то хорошем, хоть раз в полгода, но я всё равно облажалась и даже немного рассказала ему то, о чём ему не следовало знать. Это подливает масла в огонь, поэтому я бы предпочла, чтобы его только-только потухший костёр не начинал разжигаться снова. Я лучше потерплю, но не буду нагружать его. Укутавшись в одеяло, закрыла глаза, решив наконец-то поспать, но меня отвлёк звук вибрирующего телефона около моего лица. Это наверняка оператор, поэтому я сперва не обращаю внимания, но затем вместо сообщений на телефон поступают звонки. Один за другим. Сначала я и впрямь думала, что это либо человек, который ошибся номером, либо Калум с Эштоном не знают, чем занять себя поздно ночью. Но когда я повернула телефон к себе экраном, чтобы выключить звук, я увидела сообщение, над которым было два пропущенных от того же номера. «Вы бежите от поезда»