The Phoenix

POV Ханна Клиффорд. До самого вечера я ждала какого-то грандиозного скандала. Ни один из компании не стал ничего говорить в мой адрес, да и разговаривать в целом тоже никто не горел желанием. Все молча разбежались по номерам, кроме Эвелин, которая ещё у больницы поймала себе такси и уехала подальше от нас, что было, кстати, к добру. Ещё в машине я ждала, когда же кто-нибудь возьмёт на себя такую ответственность и начнёт отчитывать меня за уход без предупреждения или содеянное. Никто, однако, даже глазом не повёл в мою сторону, просто оставили меня одну наедине с самой собой. Как будто это могло бы что-то исправить. Я уже смирилась с самой мыслью, что дала себе волю и поддалась нахлынувшим чувствам, поэтому весь день смотрела телевизор и ела поп-корн, лениво переключая канал за каналом. С каждым часом чувство злости и вины перед кем-то всё угасало и угасало, в конце концов, часам к девяти я настолько заскучала, что лежание на ковре и рассматривание белого потолка показались мне чем-то сверхинтересным. На нём я вырисовывала в своей голове какие-то жизненные ситуации и вспоминала прожитое, даже с небольшой ностальгией. Раньше единственное, что меня беспокоило, так это хреновые оценки и поступление, и это то, чего я хочу сейчас. А сейчас всё дошло до того, что меня игнорируют собственные друзья, потому что я сходила к умирающей матери, не удостоверившись, что она не марионетка моего отца. Хочется и плакать, и смеяться, но у меня закончились силы выдавливать из себя какие-то эмоции. Да и сами эмоции уже закончились. Вдруг я услышала какой-то шум, доносящийся от двери. Ручка нетерпеливо дёргалась, а сам гость, видимо, решив, что конвульсивное дёрганье не приведёт к ответу, начал сердито стучать в дверь, но не требуя открыть. Может, это Люк, может, Калум, а может и Эштон, но скорее всего Люк. Другим двоим абсолютно побоку, куда я там сходила и что сделала, только один Хеммингс печётся за свою шкуру и сердится, потому что я не спросила его величества, как мне нужно поступать. Из-за отсутствия сил я еле-еле плелась к двери, а когда открыла, в мой номер буквально влетел Люк (как я и говорила), остановившись посреди прихожей, а затем ушёл прямиком к обеденному столу и сел за него. Парень сидел спиной ко мне, поэтому я не могла видеть, что там выражает его лицо, но выглядел он довольно спокойно по сравнению с тем, как пришёл. Я осторожно закрыла входную дверь и на носочках начала подкрадываться сзади, чтобы лишний раз не спугнуть или спровоцировать на ненужный крик, а он сидел на стуле как окоченевший и изредка потрясывал правой ногой. Стол был довольно длинный, поэтому, сев напротив него, я была на достаточном расстоянии от того, чтобы он не смог замахнуться и врезать мне от злости. Я сложила руки в замок и молча наблюдала за его пыхтением, но всё таким же каменным лицом. И взгляда на меня не поднял. Я знала, что вот-вот он возьмёт и начнёт скандалить и говорить со мной в приказном тоне, но продолжала сохранять хладнокровный вид, чтобы не выглядеть лёгкой жертвой. Спустя несколько минут он подал признаки жизни, переведя взгляд на меня, а потом чуть склонился в мою сторону. — Ты хоть знаешь, как сильно рисковала, когда пошла туда? — он прикусил губу и слегка прищурил глаза, что давало ясно понять, что диалог будет не из лёгких. — Это не шутки, Ханна, ты ничего наверняка не знала. Ты хоть понимаешь, что… — Да всё я прекрасно понимаю, — я откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. — А ты пытаешься хоть что-то понять, или только меня осуждать умеешь? Мне позвонила моя мать, сказала, что она лежит в больнице. Что я по-твоему должна была сделать? — Даже не знаю, забыть? — Я бы посмотрела на тебя, если бы тебе позвонила твоя мама и попросила прийти. Очевидно сравнение было не самым удачным. Люк тут же помрачнел и озлобился ещё больше, а я хотела провалиться под землю в эту же секунду. Чёрт, зачем я вообще это ляпнула?.. — Извини, зря я это… — Да, зря. Как тебе в голову пришло сравнивать свою мать и мою маму? Женщину, которая бросила своего ребенка, и женщину, которая потеряла своего ребёнка? — его взгляд прямо на моих глазах стал тусклым и скучающим [по матери], но отходить от темы он не намеревался. — Твоя мать… твоя мать замужем за тем, кто хочет меня убить, а тебя заткнуть как следует, и ты всё ещё горишь желанием смотреть ей в глаза? Что с тобой не так? А ведь правда: что со мной не так? Если бы я ненавидела свою мать так, как думал Люк, то я бы сбросила звонок ещё тогда, когда узнала, кто мне звонит, и уж тем более не пошла бы в эту грёбанную больницу. Но, видимо, я сама не всё о себе знаю, раз даже не задалась простым вопросом: зачем? Даже если её просьба никак не связана с моим отцом, то зачем она позвонила? У неё есть Майкл, который уж всяко лучше меня обходится с ней и не готов высказать ей все свои мысли насчёт неё прямо в лицо. Зачем ей понадобилась дочь, которая в открытую сказала, что не хочет иметь ничего общего? Либо она настолько настырна и глупа, что позволяет себе думать о том, что я одумаюсь, либо она знает меня слишком хорошо, и уже наперёд уверена, что я вернусь? — Наверное, я слишком переменчива в своих решениях. Люк тяжело вздохнул, потирая большим и указательным пальцами переносицу, а затем встал со стула и переместился на диван. Я последовала его примеру, сама того не осознавая, и молча села рядом с ним. В комнате было так тихо, что я могла отчётливо слышать его дыхание, но при этом не замечать своего. При тусклом свете, освещающем лишь какую-то малую часть «обеденной» части комнаты, я могла рассмотреть лишь свои ладони, на которых из интересного было только несколько еле видных родинок. Люк же пронзительным взглядом сверлил ковёр и всё хотел что-то сказать, но не знал как. Я и без того прекрасно понимала, что он хочет вдолбить мне в голову, поэтому не нуждалась в тех же объяснениях другими словами. Поэтому, поднявшись, я хотела уйти, чтобы он побыл наедине с мыслями и чтобы я не мешала ему, но Люк вдруг взял меня за руку и, не подняв взгляда, одним движением заставил опуститься обратно. По спине пробежались мурашки, скорее всего, от холода его рук. Они всегда холодные, поэтому каждый раз, когда он меня касается, я начинаю вздрагивать. Ну, может ещё дело всё в том, что я слишком сильно утрирую такой малый жест и принимаю его за нечто большее, но скорее из-за холода. Да, из-за него. — Отвечая на твой вопрос: да, я пошёл бы. Если бы у меня была возможность, я бы пошёл, но это никак не объясняет того, что ты сделала, потому что… --…наши матери слишком разные, я уже с первого раза поняла. — Не перебивай меня. Да, они разные. Именно поэтому я разозлился. Ни я, ни ты, ни кто-либо ещё не знает, что у неё на уме, поэтому идти туда — было тупейшим, что ты могла сделать, находясь в более-менее безопасном месте. Не я должен тебе объяснять, но ты ведь, чёрт возьми, сама не понимаешь! — Я всё прекрасно понимаю, поэтому прекрати строить из себя моего родителя, — я всё равно поднялась с дивана, выражая своё негодование. — Мы с тобой ровесники, а ты ведёшь себя со мной так, словно старше меня на все десять лет и в жизни познал намного больше, чем я. — Именно так оно и ощущается, — Люк пристально смотрел на меня и выглядел победителем в этом споре, но я снова не сдержала себя и дала волю «сначала делаю, а потом думаю». — Ну да, теперь дурдом наделяет мудростью восьмидесятилетнего мудреца, живущего в горах, — я скрестила руки на груди и отошла от него, ещё раз проклиная себя за слишком длинный язык и медленную соображалку. Я закрыла глаза и, ещё сто раз описав себя не самыми хорошими прилагательными, сжала ладони в кулаки и повернулась к парню. — Я не хотела. — О-о-о, ещё как хотела, — он, на удивление, не стал разыгрывать сцену и просто посмеялся над моей глупостью. — Ну давай, ещё раз обвини меня во всех смертных грехах и напомни обо всём, что я тебе не рассказал в лицо. Ты ведь этого сейчас хочешь, да? Я уже привык слышать от тебя, что я просто сумасшедший и поэтому хладнокровно убиваю всех, кто встанет на моём пути, а ещё напоминание о моих самых худших четырёх годах в жизни. Меня этот трюк уже не трогает, поэтому тебе стоит перестать постоянно винить меня во всём, окей? Я нахмурилась, пока слушала его изречение, и, немного подумав, выдала: — Если бы тебя это не трогало, ты бы сейчас не пытался мне это доказать. — Знаешь, когда меня это трогало? Когда я взял нож и готов был тебя зарезать. Вот тогда меня это трогало. А сейчас меня трогает лишь то, что ты действуешь согласно своим мыслям, которые больше похожи на ветер, и даже не думаешь о последствиях, — он вновь завёл эту шарманку, и уже в который раз подобный спор казался мне бессмысленной тратой времени. Мы по-разному смотрим на мир и в то же время в чём-то сходимся, но чаще — расходимся. — Я думаю! — Если бы ты думала, ты бы не пошла. — Я пошла, потому что она моя мама! — я была в шаге от того, чтобы расплакаться, хоть мне и не хотелось показывать какие-то эмоции по отношению к матери, которую я с трудом называю «мамой». — Представляешь, я не всю жизнь её ненавидела. Мне просто захотелось увидеть мою мать и узнать в ней маму, но давай, тверди дальше, что я не думаю ни о ком из нас. Это уже ничего не изменит, я была у неё и она сказала мне, что умирает. Я это узнала и теперь не могу перестать чувствовать этот тяжёлый ком в животе, когда вспоминаю то, как она это сказала, — он с трудом слушал меня, пытаясь перебить меня в любом удобном случае, поэтому я продолжала говорить. — Ты не можешь обвинять меня в том, что я захотела увидеть человека, с которым жила долгое время. И мне, правда, не нравится, что тебе нужно это объяснять. Так бы ты продолжил ругань, которая происходит буквально каждый раз, когда мы с тобой сталкиваемся, и меня это уже бесит, поэтому теперь просто замолчи и засунь куда подальше свои предостережения и возмущения, либо катись к чёрту из моего номера. Я предпочту, если ты сделаешь второе, потому что, когда я смотрю на тебя, начинаю злиться и хочу всадить в тебя нож. Он не стал долго думать и уже через пару секунд я услышала хлопок двери. На душе тут же стало легче, но ничуть не лучше, потому что я всё была зла на Люка и на себя. На Люка — потому что он в каждом моём вдохе видит что-то, что мешает ему спокойно жить, а на себя — потому что я снова дала волю эмоциям и не закончила спор ещё тогда, когда он только-только начинался. Я даже не совсем понимаю, зачем впустила его, а не проигнорировала сильные стуки в дверь и беспрерывное дёрганье ручки. Таких вопросов у меня куча, и ещё ни на один я не нашла аргументированный и чёткий ответ. Я несколько минут стояла на месте и прокручивала в голове все наши споры на моей памяти. От этого на душе становилось только хуже, а сама я уже стала злиться ещё сильнее, и это выглядело довольно забавно. Я сама выдумываю себе поводы позлиться, но ведь, как мне кажется, это могло бы послужить идеальным выговором в сторону Хеммингса! Я не стала медлить и уж тем более останавливать себя, когда поняла, что это самый подходящий момент очередной раз высказаться Люку насчёт его эгоизма и идеальная возможность поорать на него и не получить ничего в ответ. Зачастую я не понимаю саму себя. В один момент я не испытываю никаких эмоций вообще, а уже в следующую минуту готова разнести задницу абсолютно всем и припомнить все старые обиды и повесить на них, как выразился Хеммингс, все смертные грехи. Я мало чего могу с этим поделать, потому что сначала мне кажется, что ни один внешний фактор не сможет повлиять на моё настроение, и я уверена, что так будет всегда, а потом что-то раздражает меня настолько сильно, что я испытываю в один момент сразу двадцать эмоций и ни одну из них не могу держать под контролем. Что ж, сейчас именно такой момент, когда я настолько заведена и взбудоражена, что готова пойти к самому президенту и высказать ему всё, что думаю о его правлении. Я уже стояла перед его дверью и точно так же требовательно стучала в дверь, готовая начать уже прямо отсюда. Я не слышала ни шороху с той стороны, поэтому продолжала долбить по железу, говоря, что нам нужно кое о чём поговорить. Ни Эштон, ни Калум не стали покидать номер, чтобы выведать ситуацию, поэтому я могла не беспокоиться о посторонних зрителях. В конце концов, я услышала щелчок замка и на минуту остановилась. Люк открыл дверь на распашку, встав около неё и не поведя и взглядом в мою сторону, дал мне знать, что я могу говорить всё, что хочу. — Это правда, сейчас ты меня бесишь одним своим видом. Но когда ты ушёл, я начала злиться ещё сильнее, потому что вспомнила почти каждую нашу ссору. Они все были почти одинаковыми, но всё равно я поняла, что в этой истории злодейка не я, которая постоянно обижает тебя. И ты не злодей, но ты очень умный манипулятор и знаешь, что и как делается, поэтому почти всегда вину чувствую я, а ты либо просто уходишь, либо ничего с этим не делаешь. У тебя есть всё: твоя внешность, твой характер, из-за которого ты одним только словом можешь заставить кого-то заткнуться или взбеситься, что я и сделала, а ещё у тебя есть хорошая чуйка, которая позволяет тебе приблизить к себе даже тех людей, которые тебя ненавидят, и скорее выбрали бы свою смерть, чем оказаться с тобой в одной комнате. Да хоть на Калума или Эвелин посмотреть. Первый хотел тебя убить голыми руками, а вторая чуть не упала в обморок при одном твоём виде. Но они всё равно теперь не чувствуют себя так, как чувствовали первый раз. Почему-то они смирились, а Эвелин вообще каким-то чудом на следующий день после встречи с тобой ещё и на одной машине прокатилась, — я очень быстро тараторила это всё и ходила туда-сюда по комнате, активно жестикулируя руками и часто нахмуриваясь, а Люк в это время стоял и внимательно (или нет) слушал и не перебивал. — Я не знаю, правда ли ты настолько хороший человек, раз так быстро можешь привязать к себе людей и показать им их же ошибки, не делая из себя плохого, или же ты просто прекрасный манипулятор. Я не знаю, кто ты, и от этого становится тошно, потому что я колеблюсь между двумя этими вариантами и не знаю, кто ты именно. Легче было бы принять второе, чем первое, ведь тогда я бы оказалась права в том, что пыталась тебе объяснить за всё время. С плеч упало за раз как будто килограмм сто груза, и я почувствовала себя свободнее. Это долго копилось внутри меня, и даже как-то странно, что я озвучила свои мысли, в некоторых даже немного боялась признаться самой себе. После того, как я всё это выплеснула на Люка, мне захотелось уйти. Уголок его губ слегка дёрнулся, а он хмыкнул и опустил голову. Я непонятливо нахмурилась и хотела уже двинуться в сторону двери, как Люк подошёл ко мне и, взяв моё лицо в свои руки, сказал: — Это всё? — он внимательно рассматривал черты моего лица, которое выражало полнейшее недопонимание, и ждал ответа. — Это всё. Он снова хмыкнул и опустил свои руки, отойдя на полшага назад. Я не совсем поняла, что это всё значит, а уж тем более начала задаваться этим вопросом, когда он оставил меня одну в прихожей и ушёл куда-то вглубь номера. Я услышала треск посуды и приготовилась к тому, что он возьмёт какой-нибудь осколок и ткнёт в меня им. Но вместо этих кровавых воображений в реальности Люк пришёл лишь со стаканом, в котором была какая-то прозрачная жидкость. Парень протянул стакан мне, а я немного попятилась назад, учуяв крепкий запах. — Что это? — Пей. — Я не буду пить, пока ты не скажешь, что это. — Это текила. Если ты думаешь, что я там что-то намешал, то ты ошибаешься. Когда ты выпьешь её, у тебя будет лёгкое головокружение, потому что крепче пива ты явно ничего в своей жизни не пила, либо пила лишь разведённое водой или льдом. И то, что ты слегка качнёшься, не значит, что я тебя чем-то отравил, тем самым пытаясь заткнуть и заставить забыть всё, что ты сказала. Поэтому просто выпей. Сначала легче не станет, но когда ты найдёшь у меня в спальне ещё целую бутылку, то тогда, может быть, ты расслабишься. Я недоверчиво взяла из его рук стакан с неприятно пахнущим для меня напитком и сделала глоток, после чего пошёл некий жар по всему телу. Уже через минуту я выпила весь стакан, который принёс Люк, но мне не полегчало, как он и говорил. Поэтому я бесцеремонно прошла вглубь номера, который слегка отличался от моего расстановкой мебели и некоторыми мелочами в декорировании. Глазами я сразу же нашла бутылку, которая стояла на тумбочке около кровати Хеммингса. — Если я буду пьяна, ты не посмеешь ничего со мной сделать. — Ни в коем случае. — Ты просто отведёшь меня в свой номер, а если кто-то спросит, почему я целый день торчу в четырёх стенах, ты ничего не скажешь. — Буду нем как рыба, — я повернулась к нему и увидела его лёгкую улыбку, а затем взяла ту самую бутылку и налила себе целый стакан, понимая, что меня ждёт один из самых странных вечеров в моей жизни.

***

— А потом, когда он полез ко мне целоваться, я учуяла этот омерзительный запах изо рта, поэтому отвернулась и как следует прокашлялась, а парнишка так оскорбился, что в момент выбежал из комнаты! — я рассказывала Люку свою историю о первом ухажере, постоянно запинаясь и говоря очень медленно, развязно и лениво, как и подобает в стельку пьяным людям. Он пустил небольшой смешок, пока я не могла остановить свой громкий и пьяный смех. — Я его после этого не видела, кстати. Он, вроде, в другую школу перевёлся. Я напрочь отказывалась принимать, что напилась в край, поэтому продолжала пытаться говорить что-то внятное и более-менее понятное Люку, пока он, будучи трезвым как стёклышко, дружески подхихикивал и старался следить за тем, чтобы я не нашла ещё одну бутылку где-нибудь под его кроватью и не выпила ещё и её. Я вообще не помню, чтобы когда-то напивалась до такой степени. Как и сказал Люк, крепче пива я не пила ничего, даже по праздникам вместо шампанского или вина предпочитала газировку или яблочный сок. Никто и никогда не видел меня в таком виде, но теперь у меня есть один-единственный свидетель, которому больше я не дам такой радости, как увидеть меня пьяную в щи. — Тебе нужно прилечь, — Хеммингс поднялся с пола и протянул мне руку. Я резко замахала головой и нахмурила брови, так же махая руками, в одной из которых была пустая бутылка. Вернее, одна из пустых. — Нет, нет, нет! Со мной всё в аб-со-лютном порядке, тебе не нужно нянчиться со мной и укладывать спать как маленькую. Вообще, мне и на полу хорошо, поэтому выключи своего заботливого парня и сядь рядом. Сейчас я расскажу ещё одну очень забавную историю! Он устало вздохнул, но всё же сел обратно и принялся слушать Бог знает какую по счёту историю из школы. Насчёт некоторых из них он уже был в курсе, поэтому каждый раз, когда он дополнял мои предложения своими деталями, я каждый раз в улыбке открывала рот и спрашивала «Кто тебе это всё рассказал?», на что он пожимал плечами и продолжал слушать мою пустую болтовню. Я в самом деле не знаю, откуда он мог знать эти истории, если, по сути, в школе с ним никто, кроме меня, не дружил и даже не пытался контактировать. Вряд ли он случайно услышал их в разговоре между одноклассниками. Обо мне никто случайно не вспоминал, а настолько позорных историй, чтобы обо мне и не забывали, у меня, вроде как, не было. Но, в любом случае, даже если Люк и дружил с кем-то втайне от меня, то он слишком хорош, чтобы выдавать его имя спустя столько лет. — Теперь ты расскажи что-нибудь! — я толкнула его в плечо, а когда он отрицательно покачал головой, я обиженно надула губы, что больше походило на неудачную встречу с пчелиным ульем. — Ну дава-а-ай! Я вообще не слышала ни одной твоей истории из школы. Не может быть, что ты всю жизнь был таким депрессивным говном. Ты что, в начальной школе тоже всем читал нотации, когда они шкодили, пока не видела учительница? — Ну, не то чтобы нотации, — он посмеялся и опустил взгляд на пол, — но одноклассники меня не любили за мою слишком сильную правильность и послушность учителям. — Ты был послушным?! — удивившись, громко сказала я. — Такого просто не может быть! Послушный Люк Хеммингс. Куда ты дел того воспитанного малыша, который уважал всех и порицал за непослушание? — Что-то разве поменялось? — до этого момента с его лица не слезала улыбка, что случалось довольно редко, но в один момент он будто вспомнил что-то грустное, и от улыбки остался лишь один приподнятый уголок губ. — В восьмом классе я познакомился с Ребеккой Томсон. Она была новенькой, и, знаешь, она была той, на кого парни обращали внимание. Но она не была какой-нибудь распутной девкой, она просто часто улыбалась и дружила со всеми, кто шёл к ней навстречу. Это было так странно. Я как будто влюбился, но даже думать не мог о том, что мы могли бы стать друзьями, не говоря уже о каких-то планах на будущее. Может, это было из-за того, что мне было лишь четырнадцать, и единственное, что меня волновало — отпустит ли мама вечером меня поиграть с друзьями на баскетбольной площадке. Но не в этом суть. Она первая пошла мне навстречу, и для меня это было дикостью, типа, знаешь, это ведь девчонка, почему она не проводит своё время с новыми подругами? Мы дружили довольно долгое время, полгода для такой ветреной девушки — очень даже большой срок, я не надеялся даже на месяц. И как-то она сказала, что хочет убежать в лес прямо посреди школьного дня. Любому другому, кто был бы на её месте, я бы начал причитывать о том, что у нас будут неприятности и что лес в целом — место небезопасное, но её я даже не стал упрекать. Она попросила прикрыть её, пока она сама будет, как она сказала, «танцевать под листьями деревьев, забыв, что позади неё есть целый мир». Естественно, я прикрыл её и был уверен, что она вернётся с минуты на минуту. Но прошло даже не пятнадцать минут с того времени, как она обещала вернуться. Прошло четыре дня, прежде чем её нашла группа поисковых спасателей. Оказывается, она просто споткнулась за одну ветку и сильно ударилась головой о пенёк. Она просто споткнулась, и всё поменялось. Мой мозг, наполненный до этого рассказала шквалом шуток и смешных историй, о которых не терпелось рассказать, вдруг просто забыл обо всём, что было до этого. Я так внимательно слушала его, что даже перестала слегка покачиваться на месте, и застыла в одной позе, слушая, как он рассказывал о своей, наверное, первой любви. Да, это очень хреново с моей стороны, но даже при таких трагически сложившихся обстоятельствах я посмела чуточку, самую малость испытать неприязнь к той Ребекке из-за чувств Люка. Я знаю, это настолько тупо, что невозможно даже описать, но он это рассказывал с такой грустью в голосе, таким напрягом, что о простых друзьях так не говорят. Это очень глупо, злиться на девочку, которая просто с ним дружила, но во мне как будто что-то сломалось. Люк не рассказывал ничего, что касалось его жизни, и поэтому я считала себя его единственной и даже не представляла, что у него уже были отношения, что он когда-то был влюблён. Я моментально отбросила все мысли о том, чтобы злиться на ту девочку, и в груди как будто образовался холодный ком, не дающий мне покоя. Что со мной делает алкоголь? — Извини, я взвалил это на тебя без твоего же согласия. Извини, — он начал качать головой и махнул рукой, чтобы я не брала в голову этот момент из его жизни. Глупо было думать, что один мах рукой поможет пьяной девушке забыть обо всём сказанном. Завтра, может, я и забуду, но сейчас у меня с сердца никак не уходит это неприятное, холодное чувство. — Она правда такой была? — Люк сначала не совсем понял, о чём я говорю. — Танцевала под листьями деревьев, забыв, что позади есть целый мир? Я увидела, как у него как будто что-то сломалось, но он не отводил взгляда от моих глаз. Я не помню, когда последний раз видела, чтобы он грустил, но такой взгляд я помню с той ночи, когда сказала, что ему нужно сделать для возвращения Калума. Глаза цвета аквамарина в какой-то момент потускнели и потеряли свой особый блеск, который можно было заметить лишь тогда, когда парень был хоть чуточку приободрен. Я чувствую себя неуютно из-за мысли, что это всё произошло по моей просьбе, но что было — то прошло, я не могу взять свои слова обратно и продолжать смеяться так, словно ничего и не было. — Да, она была именно такой. Это стало причиной второй волны моей грусти. Люк описывал её так, словно она была чем-то вроде алмаза среди известняка. Это заставляет меня почувствовать себя именно известняком, а не чем-то драгоценным в его жизни. Она дала ему ценный урок в жизни, а я что? Я только больше всё усугубила, и именно из-за меня он оказался в больнице, а из-за моего отца ему подвернулась такая возможность. Наша семья всё только портит, какими бы благими намерения ни были. Позади меня завибрировал телефон, но я не стала обращать на это внимание. Мало ли, Эвелин или Аманда, я не хочу отвлекаться на них в такой момент. Это ведь даже могут быть Калум или Эштон, которые волнуются за наше внезапное затишье и боятся, что Люк меня тут уже зарезал и где-то за городом уже потихоньку поджаривает мои органы на костре. Меня нисколько не трогал этот дребезжащий телефон, но Люка, напротив, он довольно сильно раздражал. — Ты не хочешь ответить? — После твоего рассказала единственное, что я хочу, так выпить ещё чего-нибудь. Я поднялась с пола и на ватных, затёкших ногах поплелась на кухню, где я уже успела со своим приходом приглядеть ещё одну симпатичную бутылочку с недорогим вином. Предпоследнее слово должно было меня как-то оттолкнуть, но я была лишь сильнее заинтригована, представляя, какое на вкус недорогое вино, пролежавшее в погребе от силы полгода, если ему там вообще было выделено место. Так как нужных бокалов не было, я достала из шкафчика простые стаканы. До сих пор не до конца понимаю, как в таком дорогущем номере не удосужились поставить хотя бы по два бокала для обыкновенного вина, без всяких вычурностей и излишней роскоши. Выпитый алкоголь так и не выветрился из моей головы, поэтому я весь путь до спальни внимательно смотрела на свои ноги и мне показалось, будто они выглядели не так, как обычно. Теперь я понимаю, почему я никогда не выпивала больше двух бокалов. Поведение от пары бутылок текилы у меня точно такие же, как у других от ЛСД. — И как ты это объяснишь? — Ты про что?.. А, это пятно… Чёрт, а откуда оно? Это что, губная помада? — ч принялась внимательно рассматривать свою белую футболку и увидела на ней алое пятно как от помады. — Я что, поцеловала себя в грудь? Люк психанул и кинул что-то на кровать, затем подошёл ко мне и, забрав из рук бутылку и два стакана, взял за плечи и посадил на ту же кровать. — Надеюсь, пока ты не будешь травить свой организм ещё большим количеством алкоголя, ты хоть немного протрезвеешь, а потом сможешь объяснить мне, что это значит, — он взял телефон и показал его мне экраном к лицу. Сначала из-за небольшого помутнения в глазах я ничего не увидела, а затем над пропущенным звонком и сообщением начали появляться знакомые цифры. Вернее, знакомый порядок. Я с трудом могла рассмотреть даже фотографию на локскрине, а он добивался от меня ответа по поводу какой-то СМС-ки и какого-то звонка. — Ну и что за шоу ты устроил? Подумаешь, позвонил кто-то. Это наверняка моя мать, хочет, чтобы я подкинула ей денег на лечение, хотя даже с ним она всё равно скоро умрёт. — Сомневаюсь, что твоя мама стала бы писать о том, что ты делаешь всё правильно, так ещё и упоминать себя в третьем лице. Сначала я не поняла, о чём это бешеный говорит вовсе. Но после долгого рассматривания экрана я увидела номер, который чуть ли не заучила наизусть, и внизу сообщение всё с той же манерой в разговоре, как у Анонима. «Молодец, что никому ни о чём не говоришь. Всё идёт так, как и должно. Твоя мама гордилась бы тем, какую честную дочь она вырастила»