***
Уже через часа два я опять стояла напротив её палаты и никак не могла зайти. На этот раз я поехала одна, никто меня не подталкивает пройти к ней, кроме меня самой. Она вновь читала тот второсортный роман что и вчера, и на голове был тот же платок. Единственное, что поменялось, это её кардиган, а на столе уже не стояли те фотографии, что я рассматривала. Возможно, она знала, что я приду снова и вместо разговоров с ней буду отвлекаться на воспоминания, которые кажутся мне кадрами из чужой жизни, никак не из моей. Мне нужно преодолеть расстояние в несколько метров, и дело будет за малым. — Я принесла для тебя яблоки. Не помню, есть ли у тебя аллергия на апельсины, поэтому не стала рисковать, — я несмело зашла в палату и всё с тем же холодом в голове начала разговор. Мне очень не хотелось смотреть на её измученное лицо, потому что это заставило бы меня проявить хоть капельку теплоты, а от одной мысли, чтобы сюсюкаться с ней, у меня был позыв на рвотный рефлекс. — Я рада, что ты пришла, — я всё же посмотрела на неё и увидела ту же улыбку, что и вчера. Ей однозначно стало хуже, но жаловаться мне она вряд ли будет, учитывая, с какой физиономией я к ней наведалась. — Присядь, ты, наверное, долго ехала. — Всё в порядке, я постою, — наверное, я выгляжу так, словно визит к ней я воспринимаю как должное, отчего, хоть и незаметно, тускнеет огонёк радости в глазах. — Как продвигается твоё лечение? Не знаю, правда ли я хотела это знать, но почему-то ведь задала именно этот вопрос. Она начала бегать глазами по палате, наверное, потому что не ожидала такого вопроса. Я что, в её глазах совсем монстр? Хоть она мне и не нравится, но она же моя мать, как никак. У меня не настолько чёрствая душонка, чтобы я не испытывала абсолютно ничего, стоя перед ней и смотря на то, как она потихоньку умирает. Она уже не вылечится, это очевидно, но я всё ещё отношусь к ней так, словно она будет жить ещё очень долго, и ещё очень долго я буду задаваться вопросом, почему она не может позвонить мне хоть один раз в месяц. — Врачи говорят, что в лучшем случае у меня есть ещё месяц. Но в худшем, пара недель, не больше. Их прогнозы постоянно меняются, потому что мне внезапно в какой-то момент становится хуже, а они это предвидеть не могут. Не будем о грустном, — выслушивая это, у меня перед глазами застыли два слова. Две недели. Она и вчера говорила, что ей осталось недолго, но почему-то я не восприняла это так, как сейчас, хотя вчера я шла по собственному желанию, а сегодня — по принуждению. — Расскажи мне что-нибудь. Я хочу знать, как живёт без меня моя дочь. Ей рассказывать всю мою автобиографию с того момента, как они уехали? Я не понимаю, о чём именно она хочет услышать. Как у меня в жизни всё пошло по дерьму? Наверное, нет. Но мне больше нечего рассказывать, единственное счастье, которое я испытываю, так это то, когда я глажу Энди. Его морда — единственное, что не внушает мне тревогу. Просто милая собачья морда. О, как раз об этом ей и расскажу. — Я завела собаку. Энди. Он милый, когда не разносит всю комнату в пух и прах, — мама слегка посмеялась, и её смех, на удивление, немного поднял мне настроение. — Когда я нашла его, он был совсем крохой. Удивительно, что он всего за полгода вымахал до гигантских размеров. Он, кстати, с нами приехал. Перелёт дался ему с большим трудом, но сейчас он чувствует себя отлично, особенно на прогулке, когда встречает других собак. — Уверена, он просто прелесть, — она слегка прохрипела эту фразу, затем откашлявшись и снова приложив к лицу маску. — Да, так и есть. Вот теперь у меня снова ступор. Я снова не знаю, о чём с ней разговаривать. Мы совсем разные. У меня в представлении она была как озлобленная тётка (непонятно почему, ведь в детстве она была добра ко мне и терпела все шалости), а сейчас она снова по-домашнему добрая и даже милая, как бы трудно мне ни давалось сказать это слово. Аманда не отвечала мне в той же манере, как разговаривала с ней я вчера, поэтому мне даже немного стыдно, что я так повела себя. Не знаю, манёвр ли у неё такой, — быть доброй и улыбчивой — или она так и осталась той, кто меня вырастил. Не знаю. Но уже через десять минут неловкого разговора мы нашли общую тему для разговора, которая могла резко поменяться на что-то другое. Мы активно беседовали и даже смеялись, что было для меня огромным шагом, и уже я не чувствовала себя так, словно я здесь не по своей воле. Мне нравилось говорить с ней о всяких мелочах и смеяться над смешными ситуациями. Даже не было чувства, что я не в своей тарелке, наоборот — было так комфортно, словно я сидела холодной зимой у камина, укутанная в два пледа и с чашкой какао в руках. Но не по себе, хоть и чуть-чуть, всё-таки было. Её голос казался мне чужим и родным одновременно, вот от чего становилось немного холодно на душе. Но я подавляла в себе эти навязчивые мысли, потому что такой момент, когда мы можем поговорить о чём-то — редкость. — Мам, а помнишь, когда… — я хотела рассказать ей что-то, но тут же опомнилась, когда увидела на её лице лёгкий испуг. Я назвала её мамой? — А, впрочем, неважно, не очень-то и интересная история. — Нет, расскажи мне, — она одобрительно кивала головой, не спуская с лица улыбки. — Я хочу, чтобы ты поделилась со мной хорошим воспоминанием. — Я хотела спросить, помнишь ли ты, когда мы с Майклом качались на качелях, и Дэвид настолько сильно его раскачал, что он упал с них, но поняла, что это не то, что я хочу тебе рассказать, — радость на моём лице с каждым словом всё больше потухала, особенно при упоминании отца. — Ты зовёшь его Дэвидом? — мама слегка огорчилась, но не стала упрекать меня в этом, потому что сама всё прекрасно понимала. — А меня ты зовёшь Амандой? Я не стала ничего отвечать. Наверное, она восприняла это как «да». Но на самом деле, до этого момента она была для меня то матерью, то Амандой, и даже пару раз мамой. Для меня нет разницы, как называть её, кроме последнего, но она, видимо, немного обиделась. Да чего уж тут скрывать, я бы тоже расстроилась, если бы мой ребёнок называл меня по имени. Я снова не знала, о чём с ней говорить. Что за женщина такая? Почему она сама не может предложить тему для разговора, или её больше интересует разглядывание меня? Да, я понимаю, несколько лет не видела, но ведь это не значит, что теперь нужно рассматривать каждый прыщик на моем лице. Впрочем, мне нужен только повод позлиться, поэтому я, сделав глубокий вдох, спрятала все свои недовольства куда подальше. Прошло уже около получаса с тех пор, как я пришла, а ничего узнать мне так и не удалось. Не хочется начинать тему первой, потому что это будет не к месту и довольно странно — ни с того ни с сего спросить, как там поживает мой отец. Даже не могу до конца осознать, что только недавно я именно у него спрашивала, как дела у матери, а уже сейчас я сижу прямо рядом с ней, и спрашиваю, что там у отца. — Как он? — Тебе правда интересно, или тебе не о чем поговорить? — видимо, её немного задел этот вопрос, хотя ничего оскорбительного в нём нет. — О твоем отце мне хотелось бы говорить в последнюю очередь, так что давай просто пропустим эту тему… — Я хочу о нём поговорить, — сущий блеф. Мне, ровно как и матери, мало что хотелось слушать о его жизни вне закона, где он берет в заложники маленьких мальчиков и воспитывает из них наёмных убийц. — Вы же, как никак, мои родители, а выяснять по отдельности у каждого, как у кого дела, мне не очень-то и хочется. Она снова начала избегать зрительного контакта со мной. Неужели для неё это настолько неловкая тема, что она даже не хочет ответить на один вопрос? Или все дело в том, что он всё же замешан в её желании увидеть родную дочь до того, как она умрёт? Я заметила, как она начала мять руки, и ненароком увидела, что на безымянном пальце нет кольца. Сначала я не придала этому значения, но затем вспомнила, что за всю свою жизнь с ней она ни разу не снимала кольцо. Они развелись? — У тебя нет кольца, — начала я, а мать застыла на месте, медленно поднимая голову и с неким страхом смотря на меня. — Ты не знаешь, как у него дела, верно? Она сглотнула ком в горле, расслабив руки и устало посмотрев на меня. Ей даже отвечать не надо было, чтобы я поняла, что там всё не просто разводом обошлось. Я всё ещё не могла полностью довериться ей и исключить вариант превосходной актерской игры, но что-то мне подсказывало, что пора бы. Ей неприятно было слушать мои вопросы об отце, и это не из-за её волнения, а из лютой неприязни к нему. Судя по всему, всё было настолько плохо, что это стало запрещённой темой для обсуждения. — Почти сразу после того, как ты звонила последний раз. Это был жуткий скандал, так что, если ты не против, я не хочу пересказывать всё в подробностях. Твой отец — страшный человек, я это поняла только после двадцати пяти лет брака, и мне стыдно, что я не сделала этого, когда вы были маленькими. Но несмотря на это, Майкл в нём души не чает, но ты прекрасно понимаешь, в чём дело. Не сомневаюсь, если Люк рассказал тебе всю правду. Он хороший парень, его стоит слушать. — Я слушаю, стараюсь, по крайней мере, — тема, касающаяся Люка, была запретной для меня, поэтому я неохотно отвечала матери, упомянувшей его. Было только непонятно, откуда она знала, какой Люк. Вряд ли отец всех своих подчинённых приглашал на чашечку чая к ним в дом. — Знаешь, зря я завела об этом тему, да и вообще, время для посещений заканчивается, а, судя по характеру медсестер, они вряд ли будут любезно выпроваживать меня из палаты, так что, я лучше пойду, наверное… Я начала с дрожью в руках собирать свои вещи со стола, на котором уже всё по-хозяйски разложила. Я чувствовала на своей спине взгляд матери, будто она вот-вот скажет мне какую-то разоблачающую вещь насчёт меня, что только подтвердит мои догадки о её дипломе об окончании факультета актерского мастерства. Долго провозившись с сумкой, я быстрым шагом, не оглядываясь, уже хотела выйти из палаты, как мать мне вдогонку сказала: — Я знаю, ты не проведать меня пришла. Если я могу чем-то помочь тебе, только спроси. Я расскажу тебе всё, абсолютно всё, что знаю о нём и его компании. Если это поможет тебе и Люку найти его, я хочу помочь. Повернувшись к ней, я заметила её такой… живой. Она не выглядела так, как буквально минуту назад. В ней будто проснулся боевой дух, который был для меня непривычным, но очень радостным и в то же время тревожным. Я рисковала не только собой, когда снова уселась на твёрдый стул, готовая слушать то, что расскажет мне Аманда. Может, это реально такой ход, чтобы запутать меня, я не знаю, но мне почему-то хотелось слепо верить ей и понимать, что мы на шаг ближе к тому, чтобы понять, кто же тот Аноним. Он явно не кто-то чужой, и мне предстоит долгий и сложный путь к его разгадке.***
Я и не заметила, как уже стемнело. После долгого разговора с Амандой, где она рассказала мне некоторые детали и так давно известного мне о Дэвиде, я решила немного проветриться и отправиться в самый центр Лос-Анджелеса. В голосе после больницы творился полный хаос, я буквально стала забывать то, зачем и с каким настроем пришла, но уже через минуту воодушевлялась тем, что выполнила за сегодня даже больше, чем должна была. Пить в честь этого после вчерашнего не особо и хотелось, я не хочу напортачить во второй раз и после этого пребывать в беспамятстве какое-то время. Но, к сожалению, моей прекрасной прогулке было суждено прекратиться, когда без конца начал названивать Хеммингс. Теперь у меня такое чувство, что я нахожусь под его опекой после двух оплошностей. Это дико вымораживает, но, с другой стороны, можно его понять. Он сказал, что если я не вернусь домой через час, то мне крышка. Ну и чем он не похож на озлобленного папашу? Заходя в уже родной для меня вестибюль, я в очередной раз улыбнулась девушке за стойкой регистрации, у которой хорошее настроение — одно из обязанностей на её работе. Я же не смею портить ей настроение, хоть оно и, может быть, уже испорчено кем-то или чем-то, поэтому просто делаю вид, словно у меня всё в жизни прекрасно и я чувствую себя просто отлично. Хотелось бы, чтобы это было правдой. Уже через каких-то три минуты я стояла возле двери Хеммингса, нагло стуча в неё костяшками пальцев. Мне лишь остаётся доложить ему обо всём, а потом я могу вернуться в свой номер и завалиться на мягкую постель, о которой я мечтала целый день. Дверь, как и всегда, впрочем, Люк не стал открывать сразу, и только через полминуты я увидела на удивление позитивно настроенного парня, но его лицо так и продолжало выражать полное равнодушие ко всему и всем. — Проходи, — такая любезность со стороны парня была для меня чем-то новым. Может, его подменили? Иначе как ещё объяснить то, что раньше он молча пускал меня, если не говорил пошевеливаться, а теперь стал таким доброжелательным? Я косо на него посмотрела, пока он с полотенцем на плече проходил вглубь номера. — Надеюсь, ты не занят, — он чем-то гремел на кухне, но я не стала впутываться и зашла в спальню. — У меня есть кое-какие новости. — И у меня, — он зашёл самой глупейшей походкой, которой только мог. Вернее, глупой она бы не была, если бы он был не Люком Хеммингсом. Ему идёт лишь сутулость и твёрдая ходьба, но никак не походка чуть ли не вприпрыжку. В его руках я увидела два бокала и поняла, что этот вечер, как и прошлый, вновь обещает быть весёлым. — Я кое-что нашёл про одного из крыс твоего папаши. Некий Райан Харгроув, как пишут, известный предприниматель, устраивает закрытую вечеринку на следующей неделе, — он поставил на тумбочку у кровати бутылку вина и те бокалы. — Светский приём, так сказать. Причину не назвал. — Да, Аманда что-то упоминала о нём, — сказала я, пока Люк наполнял мой бокал. — Уже? Так быстро? — сначала он нахмурился, а потом обрёл ещё более довольный вид. — Мы обязаны посетить этот приём. Представимся его коллегами и скажем, что нас нет в списке, так как он пригласил нас в последний момент. А там уже как-нибудь адаптируемся и придумаем что-нибудь на месте, когда завяжется разговор. Слушать это было до безумия странно. До этого Хеммингс никогда не воодушевлялся какой-нибудь из своих находок, а сейчас он буквально взрывался от эмоций. Может, он что-то принял ещё до моего прихода? По телефону он не казался таким счастливым, а это, знаете ли, наводит на некоторые мысли. — Это… — я подняла свой бокал, прокручивая всё сказанное Люком и улыбнулась. — Это прекрасные новости. Мы чокнулись стекляшками и выпили всё содержимое залпом. Я уже почувствовала, как ко мне приливают силы, хотя это был только один бокал, и то наполненный лишь наполовину. Царила безумно странная атмосфера. В воздухе как будто так и летало счастье, и я не представляю, как до такого дошло. Ещё утром Хеммингс был готов выгрызть мою глотку, а уже сейчас мы вместе пьём вино, празднуя первую, хоть и неполную, победу. Он поставил бокал на пол, встав с него, и движением руки показал мне, чтобы я делала то же самое. — Вставай, — он поплёлся развязной походкой к другому концу своей спальни, и я даже не представляла, что произойдет в следующий момент. Он включил какой-то старенький магнитофон, из которого звучало что-то наподобие джаза. — Иди сюда. — Что ты делаешь? — я не могла сдержать смеха, когда увидела, как он начал пританцовывать под музыку и подпевать песне. — Люк, ты меня пугаешь. — Не всегда же быть кислым кретином, в конце концов! — Раньше тебя это не смущало. — Заткнись и иди сюда, я хочу с тобой потанцевать под Луи Армстронга. Он протянул руку, и я просто не могла остаться в стороне. Такое бывает поистине редко, когда Люк находится в настолько хорошем настроении. Он глупо танцевал, пока я не могла унять смех, смотря на него. Парень даже пытался закружить меня, но всё закончилось тем, что я чуть не упала на пол. Атмосфера царила прекраснейшая, мне казалось, словно я попала в какую-то сказку. Это было безумно странно, но также мне это безумно нравилось. Я только сейчас поняла, что Люк уже был немало пьян, однако это меня ничуть не разочаровало. Это делает его тем, кем он мог бы быть, это лишь очаровывает меня ещё сильнее. Ему слишком идёт его белоснежная улыбка, чтобы он постоянно прятал его за угрюмостью и раздражённостью. Когда я смотрела на него, я не узнавала того человека, которого видела только утром. Хотелось, чтобы это продолжалось вечно, но это рано или поздно закончится. Ну и к чёрту, такой контраст не должен быть постоянным, иначе в чём заключается это волшебство и магия? Я и не заметила, как с шутливого танца мы перешли к медленному, более серьёзному и спокойному. Моя голова лежала на его плече, а он тем временем осторожно одной рукой держал меня на талию, а второй — крепко сжимал мою руку, как будто боялся, что я уйду. Но мне было слишком хорошо, чтобы куда-то уходить. Магнитофон уже давно затих, и мы просто плавно двигались под тишину и тихие звуки, доносящиеся из-за окна. Лёгкое помутнение в рассудке лишь улучшало всё, ведь меня не доставали мысли о том, что нас ждёт завтра. Более того, меня не волновало, что будет через минуту, потому что мне было важно лишь то, что происходило сейчас. А происходило именно то, к чему мы так долго готовились. — Как думаешь, — своим сладким хриплым голосом начал парень, — что будет, если я тебя поцелую? Мое сердце после его слов пропустило удар, разгоняя кровь по всему телу намного быстрее. А может, наоборот, кровь тоже застыла на мгновенье. Внизу живота было очень странное ощущение, оно мне знакомо, но в то же время так необычно. — Будет то же, что и всегда. Мы пьяны, Люк. Я не хочу этого, если уже завтра буду вспоминать с трудом. — Мы можем сделать это незабываемо. Я чуть отпрянула от него, чтобы посмотреть к нему в глаза. Я почувствовала горячее дыхание на щеке, а затем оно плавно переходило к губам, заставляя внутри всё перевернуться от предвкушение. Сердце билось с бешеной скоростью, будто оно сейчас выпрыгнет из груди и начнёт кричать на весь мир. Мой разум уже был далеко от меня, потому что-то, что называют бабочками в животе, уже заняли всё пространство в моём теле. Никто не осмеливался сделать последний шаг, но это предвкушение было одновременно мучащим и самым невероятным. Ради такого, наверное, люди и влюбляются — чтобы чувствовать это предвкушение. Но меня вновь настигла мысль, что сейчас не время, но я не отстранялась. Точно ли не время? Или это просто моя боязнь — приблизиться к нему? Всё внутри затрепетало, а руки, кажется, уже давно опустились. — Нет, не сегодня, — прошептала я прямо ему в губы, отойдя на полшага и тем самым закрыв своих «бабочек» в тёмном подвале.