The Phoenix

POV Ханна Клиффорд. Ну вот, и снова я здесь. Всё тот же неприятный запах лекарств, всё тот же запах смерти, всё то же желание поскорее убежать отсюда и никогда не возвращаться. Я долго думала, стоит ли мне идти сюда, и мои раздумья затянулись аж на две недели. Ничего толком не поменялось, потому что каждая попытка что-то найти кончалась крахом, именно из-за этого я так долго откладывала поход к матери. Не было абсолютно никакого желания что-то продолжать, ведь… А зачем? Попытка за попыткой, надежда за надеждой, и всё рушилось буквально за считанные минуты. Но мне пришлось взять себя в руки, и вот, я вновь стою у её палаты и тяну себя за пальцы от нервов. Когда-нибудь я прекращу это делать, но, видимо, не в ближайшее время. — Привет, — хмуро здороваюсь с Амандой, а она откладывает книжку в сторону, услышав мой голос. — Я уже и не надеялась, — в голосе появилось ещё больше слабости, но отвлекаться на это не было времени. — Как ты? Услышав вопрос, я застыла на месте, когда в очередной раз рассматривала фотографии на столике у окна. Я почувствовала, как руки начали потихоньку потеть, а всё тело и вовсе как парализовало. Нет, я не должна отвечать на этот вопрос, я ведь с другой целью пришла, верно? — Всё в порядке, — я прикусила верхнюю губу в надежде, что она не услышала неуверенности в моём ответе или откровенной лжи. — Знаешь, я вообще по делу пришла… — когда я повернулась к ней, то увидела, как она лежала с полуоткрытыми глазами и руками вдоль её туловища, и я мгновенно забыла то, о чём хотела её спросить. Платок на голове слегка сполз назад, и я могла видеть её лысину, которую раньше она пыталась тщательно скрывать. Я видела, что ей было больно, но она приковала своё внимание ко мне и игнорировало всё то, что разрушало её изнутри. Натянула лёгкую улыбку на лицо и ждала, пока я продолжу. Но продолжить я просто не могла. Во мне что-то сломалось, что-то не давало проронить и слова по поводу проблемы, из-за которой я к ней пришла. Как она это делает? Я пришла сюда с определённым настроем, а теперь стою перед ней и забыла всё то, о чём так долго думала говорить. — Знаешь, неважно, — враньё. Это было крайне важно, но всё то, ради чего я пришла, затмили её полузакрытые глаза и сползший платок. Чёрт. — Нет, важно. Ты ведь неспроста ко мне пришла, поэтому… — она тихо шептала эти слова, иногда прокашливаясь. — Милая, если тебе нужна помощь, просто скажи. Я во многом тебе обязана, и я хочу помочь. В голове в один миг словно что-то щёлкнуло. Я забыла обо всём, из-за чего беспокоилась, идя сюда, но теперь перед глазами была лишь она. Мне стало наплевать на какого-то придурка, который пытается шантажировать меня, наплевать на Майкла, наплевать на всё, что волновало меня минуту назад. Теперь я видела перед собой лишь мать, которая изнемогала от усталости и боли, всё ещё ставя меня на первое место. Почему-то виноватой в этом чувствую себя я, словно это я заставила её отмахиваться от своего здоровья и приковывать всё своё внимание ко мне. Внутри меня одолевала некая паника, ведь я только сейчас поняла, что передо мной умирает моя же мама. — Всё в порядке, я же сказала, — я пододвинула к её кровати стул и села на него. — Это просто мелочи, не думай об этом, — мой голос дрожал, это было просто невозможно не заметить, но я натянула на лицо дружелюбную улыбку, через которую, наверное, можно было увидеть крик о помощи. Но мать словно не слышала моих слов (либо попросту не верила), наклонила голову набок и ждала от меня правды. — Я со всем справлюсь, забудь. Она с добротой в глазах посмотрела на меня, опуская свой взгляд на мои руки, которые так нервно теребили пуговицы моей джинсовки. Заметив её ухмылку на лице, я тут же прекратила это делать, чувствуя какую-то неловкость между нами, как будто я какой-то ребёнок. Мне казалось, что она читает мои мысли, и от этого мне становилось ещё больше не по себе, словно я не могла утаить от неё ничего. Она отвернулась, уставившись в потолок, закрыла глаза и глубоко выдохнула, скорее, с облегчением. — Ты справишься, — громкость её голоса всё никак не превышала шёпота, отчего мне становилось просто безумно. — Я тобой горжусь. — Нечем гордиться, — я опустила голову. — Я ничего не добилась. Нужно гордиться Майклом, ведь он… у него есть образование, есть невеста, которая наверняка любит его до безумия. У него есть жизнь. А у меня её нет. — Он никогда не сказал бы мне, что справится сам. Я не поднимала голову, потому что, посмотри я хоть на долю секунды в её глаза — всё, конец. Я тут же разрыдаюсь как последняя тряпка, ведь не могу смотреть на то, как человек теряет свои силы. Это страшно — смотреть на человека, который раньше был для тебя примером подражания и силы, хоть это было и давно, а теперь ты видишь, как он лежит, практически обездвиженный, вдыхает воздух через раз, потому что теперь это, кажется, намного тяжелее, чем было раньше. Она лишь изредка сгибает и разгибает пальцы, щупая грубую ткань простыни, а потом снова перестаёт двигаться. Только моргает и выдавливает из себя улыбку, от которой, наверное, её саму уже давно тошнит. Меня тоже тошнит от этой улыбки, ведь она настолько ненастоящая, настолько скрывающая всё за собой, что хочется упасть и биться головой об стену. — Я просто не могу просить тебя о помощи. Посмотри на себя, ты ведь… — я не могла произнести это слово, особенно в её адрес. — Умираю? — из её уст вырвался лёгкий смешок. Ей смешно? Чёрт, я, наверное, никогда не пойму эту женщину. Мне не хотелось ни произносить этого слова, ни слышать его, ведь от этого по моему телу начинал носиться табун мурашек, а конечности начинали предательски подёргиваться от нервов. Но ей никакого дискомфорта это совершенно не доставляло. Аманда смеялась над этим, будто в этом нет ничего плохого или, тем более, страшного, ведь все когда-нибудь умирают. Но мне было страшно, особенно сейчас, когда она лежала передо мной чуть ли не обездвиженная, лишь изредка моргая и через силу поднимая грудную клетку, когда дышала. Я снова опустила взгляд на руки, заметив, как начала снова дёргать себя за пальцы. Ужасная привычка. Но от этого мне становится легче, иногда. А иногда, как сейчас, я начинаю вдобавок трясти ногой не переставая, при этом пытаясь убедить себя, что всё в полном порядке. Не знаю, кого я пытаюсь обмануть, ведь сама прекрасно понимаю, что это далеко не так. Да все это понимают, но мне всё кажется, что это может сработать. — Все люди когда-нибудь умрут, Ханна. Бояться смерти — глупо, никто ведь не бессмертен. — Я не боюсь смерти. Вернее, да, боюсь, но не своей. Мне нечего бояться, ведь просто-напросто наступит мрак, и меня уже ничего не будет волновать. Я боюсь её своими глазами, боюсь увидеть её в чьих-то глазах. Это ведь так глупо, что секунду назад человек дышал, а теперь смотрит в пустоту неживым взглядом. Я не хочу это когда-нибудь увидеть, понимаешь? — я не заметила, как слёзы начали стекать по щекам, а сама я начала хлюпать носом, пока всё это рассказывала ей. Что хуже всего, так это то, что она это услышала, и теперь я не могу взять свои слова обратно. — Когда-нибудь это случится. Я закрыла лицо руками, дабы она больше не видела того, что мне страшно и что я реву как маленькая девчонка. Я не думала, что разговор дойдёт до этого, я и сейчас мало понимаю, как дошло до таких откровений. У меня была цель без единой эмоции узнать, знает ли она что-то или нет, а потом бесследно уйти и забыть о том, что я её когда-то знала. Но я только что практически призналась ей в том, что я боюсь увидеть, как она умрёт на моих глазах. Конечно, это было очевидно, но не всегда стоит озвучивать очевидное вслух, частенько это выглядит жалко и глупо. Вытерев с лица все размытые остатки и без того небольшого макияжа, я подумала о том, что мне лучше уйти. Да, так, наверное, будет лучше для нас обеих. — Знаешь, я лучше пойду, — я начала торопливо собираться и ронять всё, что было у меня в руках, а потом судорожно поднимать это с пола. Я чувствовала её взгляд на своей спине, пока я сидела на корточках и собирала выпавшие на пол вещи из карманов лёгкой куртки. Я словно была под прицелом, отчего становилась ещё более неуклюжей и криворукой. — Останься, пожалуйста, — я почувствовала на руке лёгкий холодок от прикосновения женщины, и меня словно что-то сковало. — Давай поговорим. На секунду я задумалась о том, что она сказала, но тут же отбросила мысль о том, чтобы беседовать с ней по душам и продолжила собирать вещи с пола. — Не о чем разговаривать, — я подняла с пола куртку и, сжав её в руках, встала со стула и направилась к прозрачной двери палаты. Надеюсь, это последний раз, когда мы увидимся. Каждый раз, когда я сюда прихожу, мне становится только хуже, и я даже не могу толком понять почему, но это, скорее, такое воздействие Аманды, нежели проблемы со мной. От её вида мне становится не по себе, будто я не там, где мне нужно быть, делаю совершенно не то, что мне нужно. Может, если бы я сейчас сидела дома и пила горячее кофе, заедая дешёвыми булочками из соседнего супермаркета, мне было бы гораздо легче. Но теперь я, хотя бы, не буду мучить себя мыслью, что я сделала недостаточно. Я сделала всё, что могла, но этот разговор зашёл слишком далеко. Я была в шаге от того, чтобы уйти сюда и больше никогда не возвращаться. — У тебя есть фотографии Энди? — она снова остановила меня на половине пути. — Ты говорила… Ты говорила, у тебя есть собака. Энди, кажется. Я хочу на него взглянуть. Ну вот какого чёрта? Зачем она это делает, а, тем более, зачем я её слушаю? Я молча развернулась и неуверенным шагом прошла обратно к стулу, на котором сидела ещё полминуты назад, и вновь «приземлилась» на него, доставая из кармана куртки телефон. На самом деле, я сама не ведала, что делаю, но мне казалось, что это было правильным и неправильным одновременно. Руки всё так же не могли крепко держать мобильник, поэтому, пока я искала фотографии среди многочисленных документов, которые я фотографировала тогда в доме Райана Харгроува, он несколько раз чуть не выпал из рук, но я всё-таки нашла. Я пробежалась взглядом по фотографии, на которой мой пёс стоит с какой-то отломленной веткой дерева в зубах на фоне парка, где мы с ним часто гуляли, когда были в Сиднее. — Вот, — я снова шмыгнула носом, я потом протянула руку, чтобы показать своего пса. — Я нашла его на улице, а потом всё как-то само получилось, — не заметив этого, я начала глупо улыбаться, листая фотографии Энди одну за другой. У меня их была куча, ведь Энди — единственное решение, о котором я ни на йоту не сомневалась никогда. — Он чудесный, — она смотрела все, что я листала. — Ты с детства хотела собаку, — Аманда говорила это таким тоном, будто пыталась вернуть мне воспоминания. Но это больше походило на констатацию фактов, ведь я помнила каждую вещь, о которой она рассказывала мне на всех наших трёх встречах. — Но вы притащили мне злого кота, — я издала лёгкий смешок, а вслед за мной повторила и Аманда. Когда я нашла очередную фотографию, я хотела показать и её, но увидев, что на ней есть Люк, тут же убрала телефон. — Это… Это не то, извини. — Нет, покажи, — она взяла меня за запястье своей худой рукой и потянула на себя. — Это Люк? — для меня было странно, что она это спрашивает, ведь она, наверное, должна была его знать. Я неуверенно кивнула головой и поторопилась убрать телефон, но мать всё так же держала меня за руку и внимательно рассматривала не то собаку, не то парня рядом с ней. — Я всегда по-другому его представляла. — Ты его не видела? — Нет, — она сделала тяжёлый выдох. — Я не знала ни одного мальчика, которых «обучал» твой отец. Но я знала Люка. Он единственный, кто доставил Дэвиду просто кучу хлопот, и доставляет до сих пор. Он необычный, — она рассказывала это с какой-то теплотой в голосе, словно знала его лично, но не хотела в этом признаваться. — Да, я знаю. Мы так и застыли, рассматривая эту фотографию. Чёрт знает, что я пыталась там высмотреть, но что-то было такое, из-за чего мне хотелось смотреть на неё вечно. Я сделала её совершенно случайно, ещё в Сиднее, а о случайности понятно из размытой руки Хеммингса, который играл с моим псом, а тот, видимо, его случайно укусил. До этого момента я не знала о существовании этого фото, но теперь что-то заставляет меня пялиться на него. Господи, чёртов Хеммингс, какого чёрта он вытворяет даже с фотографии? Я кашлянула, тем самым дав знак, что пора заканчивать с рассматриванием фотографии. Теперь я понимала, что мне точно надо уйти, но что-то заставляло не вставать со стула. Я тупо пялилась в телефон, не смотря на Аманду, и чувствовала что-то очень странное, незнакомое. Это было похоже на огорчение, но что именно его вызвало, я поняла только минутой позже. — Знаешь, — я то увеличивала, то уменьшала эту фотографию пальцами, — мне жаль, что ты не знаешь, что происходит у меня в жизни. Правда жаль. Мне трудно рассказывать тебе что-то, ведь я как будто заново с тобой знакомлюсь, и из-за этого мне тоже очень жаль. Я бы хотела говорить с тобой больше, говорить о том, куда я еду на выходные, что приключается у меня на работе, что я делаю после работы, как живу. Но я не могу. Ты для меня чужой человек, и мне безумно хреново от этой мысли. Я говорила себе, что больше не вернусь к тебе, когда первый раз ушла отсюда, но что-то заставляет возвращаться. Может, эти семь лет я и жила, думая, что ты меня никогда не любила, поэтому и оставила одну, но теперь мне кажется, будто это второй шанс, что ли. Посмотри, я сижу и показываю тебе фотографии со своего телефона, а подкрадись эта мысль ко мне несколько недель назад, я бы подумала, что я свихнулась. Мне кажется, это что-то значит, — с каждым предложением моя речь становилась всё более воодушевлённой, я даже сама едва верила своим словам. Для меня это казалось чем-то революционным, как будто благодаря этому я могла запросто перевернуть свою жизнь и сделать так, чтобы всё изменилось раз и навсегда. Ещё две недели назад я была абсолютно категорична в отношении к Аманде, но сейчас я чувствую, что самое время что-то менять и я могу рискнуть, записав её в свою жизнь. — Давай начнём с начала, пока ещё не поздно. Я посмотрела на неё с улыбкой на лице, но она тут же исчезла. Куртка выпала из рук, а вместе с ней — телефон. Я не слышала ни звука вокруг себя, ведь всё моё внимание было приковано к Аманде, чья грудь перестала подниматься вовсе, а взгляд был направлен в дальний угол комнаты. На лице красовалась всё та же небольшая улыбка, с которой она привыкла встречать меня даже тогда, когда я не была настроена на хорошую беседу. Я сделала глубокий выход, как бы снимая всё то, что грузило меня в последние минуты. — Видимо, уже поздно. Подняв с пола вещи, я вновь встала со стула и вновь направилась к прозрачной двери, через которую могла уйти ещё десять минут назад. Когда я практически переступила порог этой палаты, я просто надеялась, что эта встреча будет последней встречей с матерью, но теперь я знаю, что она была последней. Не замечая на своём пути абсолютно никого, я медленно двигалась в сторону лифта, слыша позади себя суету медсестёр, которые забегали в палату, которую я только что покинула. Никто не стал меня останавливать, это было даже кстати, ведь если кто-то хоть пальцем коснётся меня сейчас, я, наверное, рассыплюсь на мелкие осколочки. Никакой твёрдости в ногах, никакой твёрдости в голове, просто ходячий скелет, который от лёгкого порыва ветра может разлететься на куски. Когда я спустилась вниз, крепко держа куртку в своих руках и не проявляя абсолютно никакой эмоциональной активности, я некрепким шагом шла в сторону зала ожидания, где сидел Люк и ждал меня всё это время. Я не видела, что он делал, пока не увидел меня, но он тут же встал с места и второпях подошёл ко мне, взяв за руки и немного тряся. Я хмурилась всё то время, пока он пытался меня дозваться и добиться какого-то ответа, ведь я не знала, как управлять своим голосом. Мне хотелось что-то сказать, но у меня словно не получалось, но уже через мгновенье после очередного вопроса Люка я ответила: — Моя мама только что умерла.

***

— Ханна, открой, — стуки в дверь не прекращались, как и моё игнорирование. — Сколько ты уже не выходила? Три дня? Хватит уже сидеть взаперти! Открой дверь, иначе я её выбью! Ни одна из угроз Люка не была настоящей, хотя звучали они довольно убедительно. Он знал, что никакого толку от этого не будет, но всё равно продолжал стучать в мою дверь, как будто я тут же её открою и выйду прогуляться. Но в этом он крупно ошибался, ведь мне было абсолютно по барабану на него и на всех тех, кто пытался ко мне зайти, даже уборщицу я выгнала, не говоря о друзьях. Кроме звона бокалов и звука включённого телевизора они ничего так и не услышали, ведь больше я, практически, ничего не делала. Опустошала запасы вина и текилы, ела чипсы и смотрела телевизор, большего мне сейчас не нужно. Мне нужно, чтобы меня оставили в покое, не потому что мне нужно собраться с мыслями, а потому что они все меня уже заебали. Строят из себя психологов и зачитывают мне прямо у меня под дверью, как будто я их слушаю. Их помощь — не помощь вовсе, они лишь показывают, какие же они эгоисты, раз не могут просто отстать от меня и не доставать сутки напролёт, даже когда я сплю. Я сделала очередной глоток вина из бокала, смотря какую-то мыльную оперу по телевизору под удары парня по двери. Как ни странно, во мне не было никакого желания открыть, дать ему по лицу и снова закрыть. Единственное, из-за чего я бесилась, так это из-за того, что барабанщик из него никудышный, ведь он даже не может в ритм долбить в мою дверь, чтобы это было хоть немного не так больно для ушей. В любом случае, открывать я не собиралась, хоть это, может, и было плохой идеей. Но я точно знаю, что его нравоучения ни чуть не лучше. Поэтому, собрав всю свою волю в кулак, я взяла со стола полупустую бутылку вина и наливала себе до краев, тяжко вздыхая от мысли, что женский алкоголизм не лечится. В дверь раздались три сильных стука, а затем недовольный женский голос, который в очередной раз твердил: «Уборка номеров». Ну, раз у нас у обеих настроение не задалось с самого утра, то я могу впустить сестру (судя по её возрасту, сразу мать) по несчастью. Я со скрипом отодвинула стул и лениво поплелась к двери, которую уже через пару секунд открыла и пустила недовольную старушку, которая с грохотом внесла в мой номер ведро со швабрами и тряпками и начала что-то бурчать в мою сторону. Люк в это время стоял и с непониманием смотрел на женщину, которую я впустила чуть ли не с первого раза, а его игнорировала три дня. — Не хочешь и меня пустить? Я, кажется, больше заслужил, — я встала прямо между дверью и стеной, преграждая ему путь своим телом и смотря на него самым пьяным и уставшим взглядом, который он только видел. — Эта дама убирает мой номер, а ты тут только грязь наводишь, — я попыталась закрыть дверь, но он ухватился за неё и не давал мне этого сделать. — Я могу, конечно, твою руку прижать дверью, но выйдет очень неприятная ситуация. — От тебя за километр разит, — он «принюхался» и скорчился, махая рукой у лица, как бы отмахиваясь от прекрасного запаха винишка. — Сколько ты выпила? Я отмахнулась и снова попыталась закрыться от него, и, к удивлению, у меня это получилось. Жаль, дверного глазка у меня не было, так хотелось бы посмотреть, как он от бешенства стоит и ворошит волосы руками, как он обычно делает. Уборщица копошилась где-то в зоне, где должна быть кухня, но из кухонной утвари там только небольшой мини-бар, который я опустошила за одну ночь. Платить за всё это, конечно, придётся мне, но я уже думаю над тем, как по простыни спущусь из окна и убегу в сторону Мексики, лишь бы не платить за всё это. Ну, в крайнем случае я могу взвалить всё на Люка, у которого, судя по всему, вообще целая туча денег, раз он без вопросов оплачивает каждую ночь, проведённую здесь. Женщина протирала пыль с полок и странно косилась на меня, сидевшую на краю кровати и смотрящую в пустоту с грустным видом. Я даже не знаю, отчего мне было грустно, просто я чувствовала полнейшую слабость во всём теле и бесконечное желание пить и пить. США плохо на меня влияют, ведь за проведённый здесь примерно месяц я успела подхватить проблем, увидеть Майкла, пережить смерть мамы и даже приобрести лёгкий алкоголизм. Видимо, мне вообще не стоит выходить из дома, чтобы случайно не оказаться в гробу в один прекрасный день. — Ханна, это уже ненормально, — теперь в дверь со всей мощи бил Калум, который, кажется, был ещё более раздражён, чем Люк. — Мать моя женщина, — я услышала голос уборщицы с другого конца номера, — что же вы им такого сделали? — Понятия не имею, — я упала туловищем на кровать, закрывая лицо тыльной стороной руки. Какая-то доля правды есть в вопросе этой гнусной старушки. Я ведь ни черта не сделала им, чтобы они сейчас требовали от меня чего-то. Никто не приехал и не пытает нас пытками средневековья, даже Аноним затих и ничего не пишет. Так какого чёрта они ко мне пристали?! — Мы выбиваем дверь, Ханна, — услышав это, я издала жалобный стон и накрыла лицо подушкой. — Если рядом кто-то есть, то отойдите. Нет, спасибо, я не буду платить за ущерб, который они нанесут, если Калуму хватит мозгов выбить ногой дверь. Как и в прошлый раз, я лениво поплелась к двери и открыла её нараспашку, чтобы сюда вошли сразу все те, кто хочет и кто не хочет. Худ на самом деле приготавливался «идти напролом» и даже приготовился, но, увидев, что не пришлось применять свои навыки карате, потупил взгляд и нахмурился. Люк вошёл, задев меня плечом, а вслед за ним — Калум, который выглядел слегка растерянно. — Ну и какого хрена?! — Люк был в полном бешенстве. — Три дня, три, мать вашу, дня ты сидела и вообще ни с кем не разговаривала. Я уже подумал, что ты там подохла, неужели так сложно было хоть разок выйти за пределы своей зоны комфорта, вспомнив, что планета крутится не вокруг тебя? Я всячески его игнорировала, делала свои дела и наблюдала за уборкой женщины, которая делала вид, что ничего не слышит. Продолжать с ним спорить было бы бесполезно и доставило бы ненужные хлопоты, ведь нас слышит ещё как минимум одна пара лишних ушей, которая, если захочет, расскажет обо всём кому-нибудь. Да и мне самой не было в радость отвечать ему что-то, потому что единственное, что меня беспокоит — полупустая бутылка вина, стоящая на столе, и недопитый бокал рядом с ней. Происходящее было слегка в тумане, отчего голос Люка уходил на второй план и приобретал второстепенный оттенок. Он не говорил мне ничего нового, просто говорил то, что его больше всего бесит в моей наглости и эгоизме. Ничего нового я бы всё равно не услышала, даже если бы слушала его. Порывшись в задних карманах брюк, которые я надеваю каждый день без на то видимой причины, я нашла двадцать помятых баксов, которым тут же нашла применение. Когда та старушка мыла пол под обеденным столом, я на слабых ногах подошла к ней, протягивая купюру. Она не совсем понимала моих намёков, но говорить с ней мне хотелось в последнюю очередь, поэтому я просто кивнула головой на входную дверь, а там она уже поняла, что к чему. Женщина подняла одну бровь, оглядывая парней сзади, один из которых просто не мог угомониться, взяла двадцатку и засунула в нагрудный карман, пару раз постучав по нему. Через минуту от неё и след простыл, а я осталась выслушивать бомбящего не из-за чего Хеммингса. — Почему ты просто не можешь сделать хоть что-то не ради себя? — Что, напиваться я тоже должна за вас? — я пожала плечами, после чего повернулась к столу и взяла с него свой бокал. — За твоё здоровье. Опустошив его в считанные секунды, я с грохотом поставила его обратно, идя на кухню. Желудок просто кричит о помощи, а игнорировать его будет мне же во вред, а я помню, что где-то у меня завалялись булочки с маком из какого-то дешёвого супермаркета. — Ты понимаешь, что это ни к чему хорошему не приведёт? — Согласна, надо покупать выпивку получше, — я открывала шкафчики один за другим, и только в последнем нашла то, что искала. — О, вот и они. Хотите? Правда, у них, кажется, почти истёк срок годности, но это ведь не так страшно. Вот вино, например, с годами только хорошеет! Почему никто ещё не сделал выпечку, которая тоже будет вкусной спустя десятки лет? — Калум, оставь нас. — Да, Калум, оставь нас. Люка можешь с собой прихватить, он никакой пользы всё равно не принесёт, — я кинула на стол пакет с булочками и принялась его открывать. — Да прекрати ты уже, блять! — он подошёл ко мне вплотную так, что у меня даже не было возможности двинуться в сторону. — Неужели ты не понимаешь, к чему это всё приведёт? Ты ведёшь себя как ребёнок, но тебе давно уже не двенадцать и даже не шестнадцать лет, Ханна! Тебе двадцать один, так какого чёрта ты всё ещё наотрез отказываешься принимать во внимание всё, что я тебе говорю? — Я отказываюсь это принимать как раз таки потому, что это говоришь ты, — я практически выплюнула эти слова ему в лицо, а затем толкнула в грудь и ушла в сторону спальни, где лежал мой мобильник. — Просто оставь меня в покое, Господи! Мне больше ничего не нужно, просто не трогай меня и дай побыть наедине хоть денёчек, Люк! Я тебе не нянька, чтобы каждый день тебя развлекать и забывать о том, что у меня и свои проблемы тоже есть, окей? — Извини, что? — он издал смешок, который больше был похож на нарастающую злость. — Ты — моя нянька? Я надеюсь, это просто твоя пьяная шутка, потому что если это не так, то мне легче начать биться головой об стену. В этом будет толку больше, чем от твоих слов. — Ну так действуй! Действуй! Что тебе мешает? Я ведь тебя так раздражаю, так что тебя здесь держит?! Поверь, мне ты не нужен ни на йоту, ты только ещё больше поганишь всё, что у нас и без того с тобой держится на соплях. Ты проявляешь уважение только к себе самому, а на остальных ты плевать хотел с высокой горы! Почему я должна это терпеть и забывать о том, что я, оказывается, точно такой же человек, как ты, и ставить твои проблемы выше своих?! — я не знала, говорю это я или алкоголь внутри меня, но я уверена, что об этих словах я не буду жалеть ни минуту. — Моя мать умерла в минуту, когда я признавалась ей в том, что она мне нужна! Почему тебе просто сложно оставить меня одну, блять? Ты знаешь, каково это, когда твоя мать умирает, так почему же ты не можешь поставить себя на моё место? — Я тебя умоляю, ты её видела всего третий раз за последние семь лет! — услышав это, я сначала не поверила своим же ушам. Мысль о том, что Люк должен понять и войти в моё положение, испарилась, словно её и не было. Не знаю, что именно я испытывала в этот момент: обиду, злость, непонимание или сожаление к нему. — От этого она не перестала быть мне матерью, — Люк явно не понимал ни меня, ни мою позицию, ведь для него это незнакомо. — Неужели ты настолько гнилой, что не понимаешь одной простой вещи? — Я не понимаю, как можно увидеть человека после всего, что он сделал тебе, а потом сразу же простить, словно ничего и не случилось, — в голове тут же всё встало на свои полки, и я поняла, из-за чего он всё это вообще устраивал. — Ты бесишься, потому что я простила Майкла? — я схватилась за голову и тут же чуть не согнулась в три погибели, потому что логика Люка выносила мне всю трезвую часть мозга, да даже пьяную он сумел взвести. — О, Господи! Какая же я дура! Я думала, тебе просто не плевать, а на самом деле ты за свою шкуру беспокоишься. — Дело не только в этом. — А в чём ещё? Я думала, мы всё обсудили, но ты вместо того, чтобы сказать мне правду, почти три недели ходил и злился на меня, потому что я поверила своему брату, когда он признался мне во всём? Ты… Ты невыносим. У меня ума не хватает понять, как ты мог вообще так себя повести. Люк пытался всячески себя оправдать, но я даже не пыталась его слушать. Я просто отворачивалась каждый раз, когда он подходил ко мне и что-то объяснял. Нет, правда, я могла подумать что угодно, но то, что он всё ещё обижается на меня за то, что я проявила доверие к брату — это край. В душе было странное чувство, это даже не разочарование, это просто какое-то… огорчение? До этой минуты я была уверена, что он попросту забыл про существование этого грёбанного Майкла, но теперь оказалось, что он винит его во всех своих проблемах. Может, кто-то сможет понять Люка и его точку зрения, но для меня это не поддаётся никакой логике и объяснению. — Катись к чёрту, Люк, — я зарылась руками в волосах, шепча четыре эти слова. Он коснулся моего плеча, но я тут же одёрнула его. — Делай что хочешь, но катись ты к чёрту! Проваливай! Я опёрлась руками на стол, опустив голову в низ и не понимая, что делать дальше. Он всё никак не уходил, словно ждал, пока я развернусь к нему и скажу. что всё в порядке. Нет, не скажу. Как что-то может быть в порядке, если он не доверяет мне? О чём вообще может быть речь, если он сомневается в моих решениях и напрочь отказывается поверить хоть одному моему слову. Я хотела крикнуть на него ещё раз, чтобы убирался отсюда, но этого не понадобилось, ведь он сам уже через минуту громко хлопнул дверью, дав понять, что с него тоже хватит.