The Phoenix

POV Ханна Клиффорд. Сегодня был мой черёд готовить ужин, поэтому теперь я не могла просто взять и отмазаться от того, чтобы сидеть за общим столом и чувствовать на себе злой, враждебный взгляд Люка, которым он одарил меня при нашей последней встрече в его спальне. Нет, я ни в коем случае не считаю, что это незаслуженно. Я просто не могу выдержать такого напора снова, ведь в прошлый раз я была уверена, что моё сердце с секунды на секунду остановится. Прошло несколько дней с того вечера, а у меня до сих пор немного подрагивают руки каждый раз, когда я слышу за своей дверью недовольный голос Люка, который в очередной раз делает замечание Эштону за какой-то мелкий промах. Я выхожу только тогда, когда точно знаю, что Хеммингса либо нет дома, либо он снова у себя в комнате, занимается эдаким «расследованием» в собственных стенах. Да, этим я показываю свою трусость и стыдобу, но это и так всем понятно. Я не хочу вообще стать красной, как спелый помидор, когда окажусь в одной комнате с Люком, особенно если останемся с ним один на один. Поэтому я с успехом избегаю взаимодействия и продолжаю игнорировать страх, с которым лучше встретиться лицом к лицу. Я, кажется, снова передержала курицу в духовке, ровно как и каждый раз, когда берусь готовить птицу. Это служит мне хорошим уроком, чтобы я прекратила страдать хернёй и приготовила что-то нормальное и съедобное, а не подавала на стол угли, в которых завалялись небольшие кусочки курицы. Но так как больше ничего такого, что можно подать на ужин, я готовить не умею, друзьям придётся терпеть это, если кто-то, конечно, не вызовется на мою постоянную замену. — Эй, ужин готов! — несколько наплевательским голосом прокричала я, чтобы каждый в этом чёртовом доме услышал. Но так как часто никто из них не слышит кроме себя ничего, мне вновь придётся идти к каждому по отдельности и стучать в дверь, чтобы они подняли свою задницу, если не хотят голодать. Сначала я дошла до двери Калума, ведь она была ближе всех, и небрежно постучала по ней костяшками. — Мне плевать, если кто-то из вас уже просто ненавидит курицу, больше ничего более-менее съедобного я готовить не умею, — я моментально оббежала спальни Эштона и Эвелин и уже почти дошла до комнаты Люка, но остановилась прямо напротив его двери, остановив кулак в воздухе. Опешив, я всё же не стала стучаться и к нему. Он, наверное, и так всё слышал, я ведь на весь дом орала. Но никто из них так и не вышел, даже когда я по отдельности «оповестила» каждого. Ну, что ж, будут жевать угли в холодном виде, мне в принципе всё равно. Я расслабленным шагом направилась к столу и, сев на своё место, взяла в левую руку вилку, в правую — нож и начала трапезу. В принципе, всё не так уж и плохо, но вкус подгоревшей кожицы никуда не денешь. Со стороны, где были комнаты Эштона и Люка послышались шаги, и я уже приготовилась выслушивать от мистера Ирвина очередную «очумительную» историю, которых у него, кажется, просто бесчисленное количество. Но без него наши завтраки, обеды и ужины так бы и сопровождались лишь звонкими ударами вилок о тарелки, поэтому я только взбодрилась, когда шаги становились ближе и ближе, и я уже приготовила вопрос к парню, предполагая, как он мог бы ответить. Но вместо радостной улыбки Эштона я увидела лишь угрюмый взгляд Люка, который смотрел в пол и старательно игнорировал меня. Он на мгновенье остановился, как будто думал, стоит ли ему вообще садиться или нет, но всё-таки отодвинул свой стул, на который в итоге приземлился и со скрипом пододвинул к столу. Теперь уйти захотелось мне. Я снова почувствовала, как пульс начинает учащаться, а голод, который прежде не давал мне покоя последние часа два, как рукой сняло. Даже не знаю, нормальное ли это проявление чувства вины или нет. Спустя пять минут невыносимой компании Люка к нам присоединился Калум, и я просто охерела от жизни. Только со мной, наверное, могла произойти подобная ситуация. Я чувствовала, как напряжение со стороны Люка росло просто с космической скоростью, пока Худ с не самым большим желанием потрошил сожженную курицу. У меня было ощущение, что в конце концов Хеммингс просто расплавит его натиском своих голубых глаз, а кареглазый даже этого не заметит. Он лишь пару раз странно косился на Люка, но не обращал на этого должного внимания и продолжал трапезу. Я же в это время уже отложила столовые приборы, попивая из своего стакана апельсиновый сок. В один момент ко мне присоединился и сам Хеммингс, но тихо он действовать даже и не думал. Раздался ещё более громкий звук бьющихся столовых приборов о посуду, после чего парень откинулся на спинку стула, переводя взгляд с меня на Калума, с Калума — на меня. В конце концов он просто раздражённо усмехнулся, после чего гордо заявил: — Это просто какой-то бред, — и он вскочил с места, вновь скрипя стулом, и ушёл обратно в сторону своей комнаты. Тут уже и я не выдержала. — Люк, — я пыталась дозваться до парня, видя, как на меня были направлены все взгляды в столовой, в том числе и только входящих Эштона с Эвелин, которые не успели даже подойти к столу. Но догнать парня я не успела, ведь он прямо перед моим носом закрыл свою дверь, и я слышала, как защёлкнулся замочек. Чёрт бы тебя побрал, Люк Хеммингс! — Люк, пожалуйста. У меня не было и сомнений, что он даже не подумает открывать мне. Но не попытаться я просто не могла, а дрожь в руках пропала с такой быстротой, словно её и не было вовсе. Я с потухшей внутри надеждой стала всячески дёргать ручку и стучать в дверь, надеясь, что он всё-таки откроет. Это было так наивно и тупо, что я чувствовала себя каким-то прилипшим банным листом. Так я и выглядела со стороны, скорее всего, но меня это мало волновало. Меня больше волновало то, что с Хеммингсом у нас всё катится в сущую бездну, и всё лишь потому, что я тупая и не умею нормально пить. — Люк, открой мне, — это уже можно было посчитать за наглость, даже мне так показалось. Но я продолжала дёргать ручку, которая скоро уже и без того отвалился, и дышать сплошными надеждами. Я никогда не думала, что когда-нибудь мне придётся вот так просить кого-то открыть мне дверь, но я делаю это уже второй раз. И, опять же, всё по моей вине, и я хочу постараться её загладить. — Я могу стоять тут вечно. К тому же, у тебя открыто окно, и… Казалось бы — такой тупой довод, который ну никак не сработает и даже не даст какой-то толчок к тому, чтобы что-то сдвинулось с места. Но я услышала за дверью какую-то суету, из-за которой нахмурилась и стала прислушиваться. Разобрать я ничего толком не могла, как и понять природу звуков, но слышала только шаги Хеммингса по деревянному полу, которые прервались где-то посередине комнаты, если меня не обманывает собственный слух. Да сделай же ты уже что-нибудь, чёрт возьми. Хоть впусти, хоть прогони, но перестань же доводить меня до обморока одними своими идиотскими шагами, боже ж ты мой! Но даже несмотря на то, что суета внутри продолжалась, никто открывать мне так и не собирался. Я рада, что меня не видно с первого этажа, потому что картина выглядит максимально печально: я легла на стену, водя по ней костяшками пальцев, и изредка подаю голос, который так и просит открыть Хеммингса эту грёбанную дверь. Я могла бы пригрозить ему, что выломаю её, но у меня не хватит сил даже немного расшатать петли. И он это прекрасно понимает, поэтому вряд ли станет слушать мои угрозы. Но вот в окно пролезть мне не мешает абсолютно ничего. Ну, разве что мой рассудок, который подсказывает мне, что это уже чересчур. — Я знаю, что ты злишься на меня, но ты знаешь, что нам надо поговорить. Люк, я не прошу больше ничего абсолютно, просто открой эту проклятую дверь, и я тебе всё объясню, — ответила мне, к сожалению, лишь тишина, которая начала уже резать мне слух. Выгляжу я, конечно, на редкость жалко. Но объясниться перед Хеммингсом — просто моя обязанность, потому что на его месте я бы хотела, чтобы мне объяснились. Это внесёт мало ясности во всё то, что двигало мною в ту ночь, но так я хотя бы дам ему понять, что это было ничем более, чем просто поцелуем. — Прошу тебя. Это было бесполезно. Я не слышала абсолютно ничего за дверью, где сидел человек, которого я избегала целыми днями. Сегодня я его, можно сказать, впервые с того времени увидела лицом к лицу, и, как оказалось, тут гораздо меньше чего-то ужасного, чего я так опасалась. Просто теперь мне стало ещё больше стыдно (хотя я думала, куда уж больше). Поделом мне, наверное. В следующий раз не выпью ни капли рядом с кем-то, кто решит открыть мне свою душу. Но вдруг справа от меня послышался тот самый щелчок замка, который мне буквально за мгновенье дал понять, что всё-таки не всё потеряно. Уже в следующий момент я увидела крохотный проём, сквозь который было видно лишь полный мрак и ничего больше. Я тут же отскочила от стены и начала пялиться на дверь, как будто не могла решиться, заходить мне внутрь или нет. Это был самый тупой вопрос, который мог возникнуть у меня в голове, поэтому теперь, не задумываясь ни на секунду, я рукой аккуратно открывала дверь, заглядывая внутрь. Я не видела практически ничего, что было вне лучей света из коридора, поэтому заходила в комнату практически «наощупь». Включить свет я не осмелилась, потому что, если бы Люку это было нужно, он бы и сам его включил. Я увидела его у окна, стоящего ко мне спиной, а в руках у него была тлеющая сигарета, которую он в следующий момент потушил о пепельницу. Я почувствовала ужасный запах табака, но не стала обращать на него то внимание, какое было приковано к силуэту парня в трёх метрах от меня. — Послушай, я… — я так долго ждала, пока он мне откроет, и теперь не знаю, что ему говорить. — Для начала: мне жаль, хорошо? — Жаль? Тебе просто жаль? — до этого я думала, что Люк остыл и перестал так злиться, но это было лишь глупой догадкой. — Я это уже слышал и прекрасно понял, что тебе стыдно, правда, не уверен, за что именно: за то, что ты так поступила, или за то, что сказала мне это. — За всё, — я могла бы соврать и сказать, что только за то, что я позволила этому случиться, но тогда бы я попросту соврала. — Я не знаю, не могу объяснить тебе, как это произошло и почему это произошло, но я могу сказать только то, что это было случайно, я этого не хотела, и мне, чёрт возьми, действительно жаль, что я так поступила. Это не отмазки. Я не хочу, чтобы ты думал, что это всё ради галочки. Хоть в комнате и было до жути темно, я всё равно могла видеть все эмоции на лице парня до единой, пока он вновь не отвернулся от меня к окну. Я скажу честно: я дико боялась того, что может произойти через минуту, через тридцать секунд и даже через мгновенье. Может, Люк просто проигнорирует меня и снова попросит уйти из комнаты, а может быть и так, что он просто не сдержит эмоций и выплеснет их прямиком на меня. Я не верила во второй вариант, но тем больше у него была вероятность сбыться. В любом случае, я готова ко всему, ведь поэтому-то я здесь и стою. — Я могу уйти, если ты хочешь, — я видела его дикое нежелание обсуждать это более, поэтому пришлось искать другой выход. — И я правда уйду, тебе нужно просто сказать мне об этом. Но если я выйду из-за порога этой комнаты, то больше не зайду, это я тебе гарантирую. Мне нужно лишь то, чтобы ты понял, что я не воплощение зла, и у меня нет цели ранить тебя с каждым разом только сильнее. Так получается, потому что мы все люди и мы все причиняем друг другу боль, но если ты думаешь, что я делаю это нарочно, то… — Просто замолчи, — так всё и вылезло наружу: он не хочет, чтобы я уходила, но каждое моё оправдание отражается противным эхо в его голове. — Я знаю, что ты собираешься повторять ещё весь оставшийся вечер. От тебя я только и слышу: «Мне жаль». Но ты ещё ни разу не сказала «прости», не видишь здесь никакую загвоздку? Сколько бы я ни злился, но я ведь не такой, блять, ублюдок, чтобы рвать в клочья твои извинения. Хватило бы одного сраного «прости», и тогда бы не нужно было устраивать весь этот цирк, понимаешь? Я не хочу слышать твои оправдания и то, что тебе жаль. Это просто пустая трата времени, Ханна, поэтому либо заканчивай чесать языком, либо уходи сразу же и не делай хуево ни мне, ни себе самой. Меня уже тошнило от такого тона разговора. Я хотела, чтобы всё встало на свои места, и мы перестали вести себя, как малые дети. Меня вымораживает мысль, что у нас всё стоит (по крайней мере, у меня) лишь из-за того, что два человека не могут разобраться в себе и своих чувствах, превращая это в проблему вселенского масштаба. Я просто не могу не отрицать, что всё наше внимание теперь сконцентрировано на взаимоотношениях, ведь именно от этого сейчас больше всего проблем. А больше всего проблем потому, что мы не можем найти общий язык, если нас не связывает что-то ближе дружбы. Это так по-идиотски, на самом деле, что у нас каждый раз всё сводится к отношениям. Но сейчас отношения — первое и самое первое, что руководит нашими чувствами. Тем не менее Люк был прав. Я не извинилась. Я, конечно, не верю, что если бы я с самого начала извинилась перед ним, то он тут же забыл бы обо всём и стал жить дальше. Я знала, что к этому всё и придёт, поэтому старалась не думать, не говорить и уж тем более рассказывать хоть какую-то деталь. Но стоило Люку попросить меня забыть обо всём, как я тут же струсила, и трусость моя завела меня не в самый лучший исход. Чёрт возьми, от меня ведь одни проблемы! Почему я не могу вести себя так, как было бы лучше другим? Почему каждый раз мне нужно всё испортить либо по глупости, либо из-за вспыльчивости? И всё моё неумение контролировать себя сводится к тому, что почему я тут сейчас стою. Отвечать ему я не торопилась. Либо не могла придумать, что говорить, либо не могла перешагнуть через себя и попросить прощения. Да и извинения эти выглядели бы притянутыми за уши, хоть и несли бы в себе самый искренний дух. Я просто не отводила свой взгляд от Люка, который снова повернулся ко мне спиной и смотрел в окно, откуда был виден кусочек трепещущего чёрного моря. Я бы хотела просто подойти и крепко-крепко сжать в своих объятьях, но в ответ я получу только грубый толчок, причём заслуженно, на мой взгляд. Я хочу, чтобы это всё просто закончилось. Хочу жить в доме, где для меня нет воображаемой красной линии, за которую нельзя заходить, и все двери были всегда открыты. И касается оно не только этого дома. — Прости меня, — не знаю, насколько искренне звучали эти слова после тирады парня о том, что я не могу сделать самого банального. Но мне правда было жаль, хоть он это слово воспринимает в штыки. Он как стоял, смотря в окно, так и продолжал, не пошевелив и пальцем. Имеет ли смысл дальше стоять тут и изъясняться в чувствах, если он не может элементарно дать мне знать, что слушает меня? Наверное, нет, но я всё ещё стою здесь и надеюсь, что Люк не станет строить вокруг себя стены. — Я не знаю, как тебе объяснить, что я чувствую себя ужаснейшим образом, и что я никогда, слышишь, ни-ког-да не сделала бы этого в трезвом состоянии. Я сказала тебе, потому что сглупила, но так было честно, даже если ты этого не понимаешь. Не хочу, чтобы ты или я жили и смотрели на мир в розовых очках или с белой пеленой на глазах. Я видела, как он мечется между тем, чтобы попросту подтолкнуть меня в сторону двери или всё-таки дать подойти чуть ближе, чем на три метра. Даже если этого было недостаточно, то я не буду за это на него сердиться. Самым главным для меня было то, чтобы он меня услышал и понял, что у меня, чёрт возьми, не было цели задеть его или просто позлить. Надежда иссякала с каждым произнесённым мною словом, ведь реакции от парня было ноль. Я уже стала сомневаться, слышит ли он меня вовсе, и, как оказалось, слышит. Он кашлянул в кулак, вдохнул полные лёгкие воздуха и сказал: — Сделай мне одолжение: когда в следующий раз подумаешь мстить мне подобным образом, не делай это с кем-то, с кем я делю собственный дом, — звучал он довольно серьёзно, но даже так на моём лице появился намёк на улыбку, которую я тут же скрыла, выдохнув полной грудью. — Такого больше не произойдет. — Не говори заранее. Нельзя описать словами, как я была благодарна Богу за то, что Люк просто понял. Да даже если не понял, то он постарался, ведь в другом случае я бы просто услышала: «Уходи». В груди появилось такое облегчение, которое даже для меня кажется преувеличенным в некотором роде. Вокруг происходит, мягко говоря, пиздец, но вместо этого я больше волнуюсь о нас. У меня, верно, неправильно расставлены приоритеты, но я начинаю иногда понимать, почему так. Я практически свыклась с мыслью, что спокойной жизни у меня не наступит ровно до тех пор, пока компания отца не исчезнет с лица Земли, а вместе с ним и вся та репутация Люка. И, конечно же, ничего из этого нельзя искоренить с полной уверенностью, что оно больше никогда не вернётся: найдётся тот один-единственный, кто не получит ровно никакого наказания, а Люк навсегда останется в глазах людей человеком, который безжалостно убивал других, несмотря на то что у него попросту не было выбора. Обо мне не стоит даже говорить, ведь тут и без слов ясно, что я буквально окружена с обеих сторон. Поэтому я смирилась, что моя жизнь не придёт в порядок ещё очень долгое время, и теперь пытаюсь сохранить то, что у меня есть сейчас. Немногие поймут такого отношения к вещам, как и я зачастую не понимаю себя же, но по-другому объяснить такое просто невозможно. Я рада, что я стала на маленький шажочек ближе к тому, чтобы мою пепельно-чёрную жизнь разбавила хоть капля белой краски. Люк сел на край кровати, а потом подозвал и меня. Сторониться было нечего, но подобный жест казался мне до боли сомнительным и чужим. Однако я всё равно послушно, но несмелым шагом приближалась к нему, словно пересекая его пространство в виде прозрачной стены. И внутри него оказалось гораздо лучше, чем вне. — Ты когда-нибудь думал о будущем? — я думала над его словами о том, что не надо говорить заранее. Это стало мне почвой для вопросов к нему. — О том, что может быть, если ты как-то повернёшь в другую сторону. О том, как сложится твоя жизнь в лучшем случае. Ты думал об этом? — Нет, не особо. Я ведь в настоящем живу, как-никак, — он крутил кольцо на своей правой руке, но не зацикливая на этом своё внимание. — В моём случае бессмысленно думать о том, что могло бы взяться из неоткуда. Я могу думать о том, что станет, когда я спалю к чертам всю смертельную индустрию твоего папаши, но не могу думать о том, как я просто гуляю по парку в своём родном городе. Это ведь невозможно. Поэтому, нет, я предпочитаю не думать о будущем. Вернее, о том будущем, которого у меня не будет. От слов Хеммингса на душе остался какой-то странный осадок печали, которая была мне как бы близка, но в то же время так далека. Его проблемы — часть моей жизни, но вся суть в том, что это лишь часть. А его проблемы — это вся его жизнь. Он не может уйти от них, как могу сделать я, но я не могу уйти от него. Поэтому я сижу в доме бабушки Люка на краю Фримонта, а не в своей сиднеевской квартире, где каждая стена по приезду станет мне чужой. — Обстоятельства немного поменялись в плохую сторону, но я всё ещё не отказываюсь от своих слов. Я всё ещё хочу забыть всё, что было до этого. По крайней мере, сделать вид, будто этого всего не было. И, боже, если ты сейчас опять ляпнешь мне какую-то херь, от которой будет чертовски дерьмово и тебе, и мне, то я просто опускаю руки, — его слова звучали, скорее, в шуточной форме, но этим Люк сделал мне предупреждение. — Мне правда это всё надоело. Я хочу хоть раз в жизни сделать вид, будто всё нормально. Хочу надеть на себя маску с улыбкой и не снимать очень долго, пока не станет совсем херово. — Вместо того чтобы надевать маску, проще самому улыбнуться, разве нет? Наверное, для него — нет. Улыбка на лице Люка — именно улыбка — сверкает настолько редко, что это кажется восьмым чудом света, когда видишь это своими глазами. Он несчастный человек, поэтому улыбка ему несвойственна. Надеюсь, когда-нибудь улыбаться Люк станет гораздо чаще, чем хмуриться и цеплять на лицо маску безразличия и холодности. — Попробуй улыбнуться, когда в тебя вставляют ножи каждую секунду, — он усмехнулся, покачав головой. — Неужели тебе так просто стать счастливой, чтобы улыбка не слезала с твоего лица? — Нет. — В этом-то и дело. Не давай советы, которым не следуешь сама, даже если это могло бы исправить твои ошибки. Ключевое здесь «могло бы». К тому же, как ты можешь говорить, что проще, если находишься там же, где и я? Может, тебе значительно легче, но это не освобождает тебя от тяжёлого груза за спиной. Освободись от него, и тогда, может быть, я к тебе прислушаюсь. Но из нас не счастлив никто, пока что. — И что могло бы тебя осчастливить? Дать глоток воздуха, что ли, или весомую причину, чтобы нацепить на своё лицо настоящую улыбку, а не пластиковую маску, — это было похоже на интервью или допрос, но мне действительно была интересна природа Люка, особенно то, как он мыслит прямо сейчас. То, как он себя ведёт, подаёт, как он думает, рассуждает — всё это для меня один большой знак вопроса. Я не знаю, почему он именно такой, и мне хотелось знать, как он к этому приходит. Чрезмерное любопытство тоже не слишком хорошая вещь, но он спокойно может заткнуть меня, как только я стану выходить за рамки, а я ему не вставлю и слова поперёк. — Не знаю. Чистая банальщина, наверное, — Люк и правда задумался, подперев челюсть рукой. — То, чего у меня не было. Семьи, полной и любящей. И я не говорю сейчас про отсутствие кого-то из родителей. Семья, на мой взгляд, полная, когда каждый из её составляющей представляет из себя настоящего человека с настоящими человеческими чувствами. Такой была только моя мать, и это единственное в моей жизни, о чём я жалею буквально каждый день. Не уберёг в ней не только человека, но и жизнь, — с каждым таким ответом меня всё больше удивляет, как Хеммингс всё ещё держится на плаву, но я не перебиваю его, даже не думаю об этом. Его тембр настолько завораживающий, что ты с изумлением готов слушать всё, что он тебе скажет. — Поэтому, да, я хотел бы иметь семью. Но и это у меня вряд ли будет, так что… — парень вновь крутил на пальце кольцо. — Даже детей? — Чёрт, Ханна, я ведь не совсем монстр, — ответ потихоньку вёл нас к согласию, поэтому от удивления я даже вскинула брови. — Я не хочу жить в одиночестве, состариться в одиночестве и умереть в одиночестве, как бы это эгоистично ни звучало. Пусть я не могу прожить полную и яркую жизнь, но мне нужен хоть кто-то, кто скрасит мне одиночество. Я не думаю, что кто-то, кроме тебя, на это вообще согласился бы, но даже у тебя есть «срок годности», так скажем. У всех он есть, вопрос только в том, когда он истечёт. Суть в том, что для детей, кто поистине считает своих родителей хорошими людьми, которые заслуживают всего, что те отдали для их жизни, — для них нет «срока годности». Если, конечно, не вырос какой-нибудь ублюдок. Но я могу судить лишь по себе и своей матери. Поэтому, чёрт, это глупый вопрос, на самом деле. Слишком очевиден на него ответ. Прошло буквально несколько минут с того момента, как мы только-только начали нормальный разговор, и я узнала больше, чем за все те месяцы, которые провела с ним в одной комнате бок о бок. Я бы не так удивлялась, если бы всё это было свойственно Люку, но… он ведь совершенно не такой человек, за которого я его принимала. И я не знаю, хорошо это или плохо. Я словно сделала какое-то потрясающее открытие, из-за которого трепет в моей душе разрастается с каждой долей секунды. И как только я, можно сказать, свыкаюсь с этой мыслью, то перевожу на него взгляд, и снова происходит всплеск эмоций. Какой же он, всё-таки, непредсказуемый человек, но я не могу не сказать, что это потрясающе. — Мне нравится имя Уилл. Может, если бы у меня когда-нибудь был сын, я так его и назвал, — он с какой-то теплотой во взгляде рассматривал свои руки, и я просто не могла не заметить, как эта тема грела ему душу. Может, сейчас разговаривать об этом немного неловко, ведь мы ещё молоды, по-моему, для рассуждения о детях. Я никогда не собиралась заводить семью раньше 25-30 лет. Но, можно сказать, она уже начинает образовываться, потому что Люк — первый человек, с которым я нахожусь так долго. Да даже среди друзей. Единственный человек, с кем я тесно дружила и проводила почти всё своё время до поры до времени — Хейли. Так бы продолжалось и дальше, если бы не обстоятельства, которые скребут мне душу уже почти пять лет. — Можно у тебя кое-что спросить? — я кивнула в ответ. Он недолго собирался с мыслями, но на меня так и не смотрел. — Ты бы вышла за меня замуж когда-нибудь? Чисто теоретически, — от «чисто теоретического» вопроса моё сердце забилось в разы быстрее, а язык я будто проглотила. Это очень, очень странный и неожиданный вопрос. — Мне просто хочется знать, как бы ты хотела провести свою жизнь и с кем. Я сказал тебе и так слишком много, поэтому и ты можешь ответить хотя бы на это. — Не знаю, — скрывать я ничего не стала, ведь я и правда не знаю. Я никогда не думала над этим и вообще над тем, что наши с Люком судьбы могут когда-то сложиться так, что мы будем обречены жить в обществе друг друга еще не один год. — Может быть. Я правда не знаю. Люк хмыкнул, подняв одну бровь. За окном я продолжала слышать волнующееся море, которое по сравнению с дыханием Хеммингса стало практически бесшумным. По крайней мере, именно так я всё и слышала, ведь всё мое внимание было сосредоточено именно на нём. Я раз за разом прокручивала этот вопрос у себя в голове, не представляя, как бы я ответила в другой момент. Сейчас я точно знаю то, что я ничего не знаю. Мы сидели в тишине не минуту и даже не две или три. Хотя, может, на самом деле время длилось так медленно только для меня, будто я чего-то отчаянно выжидала. Но каждая секунда ожидания себя не оправдывала, ведь он продолжал сидеть, сложив руки в замок, а я продолжала сидеть рядом с ним, подперев своими руками подбородок. Этому разговору рано или поздно должен был прийти конец, но у меня не было чувства, будто эта ночь когда-нибудь закончится. Всё было так плавно, шло своим чередом и, на удивление, так хорошо и расслабленно, что для меня это было попросту необычно. На душе нет ни одного переживания, хоть это и странно. — Мне кажется, что если бы мы постоянно не думали о будущем, то жить было бы намного проще, — он вернулся к началу всего разговора, словно хотел этим что-то мне сказать. — Всё было бы намного проще, если бы мы жили и думали только о том, что происходит сейчас. Не стали бы морочить себе голову вопросом: «А что будет потом?» Всё равно ничего из догадок не станет правдой. Именно поэтому я предпочитаю не думать о том, что будет когда-то там. А вспоминать о прошлом и о содеянных ошибках не хочу тем более. Он снова застыл в той позе, что и прежде, как будто о чём-то размышлял. И буквально через минуту он потянулся к прикроватной тумбочке, открывая верхний ящик. Люк недолго копошился там, а потом достал что-то, что я не увидела из-за темноты и тени, падающей на его руки. Позже я увидела, как он крутил в руке какую-то маленькую вещицу, но на меня так и не смотрел. — Не хочу думать, если поступаю неправильно, — он посмотрел на меня, и только потом я заметила, что это было какое-то пластиковое игрушечное кольцо, которые обычно покупают для детей. — Это, конечно, не кольцо с бриллиантом в пять карат, но я в свои шесть другого позволить себе не мог. Люк поднял его чуть выше, зажимая между указательным и большим пальцами, как бы спрашивая меня взглядом, надену ли я его или нет. Я перестала замечать, как дышала, и дышала ли вообще. Взгляд то и дело перескакивал с игрушечного кольца на Люка, с Люка — на кольцо. Мне всё это казалось одной глупой шуткой, но когда я смотрела на лицо парня, то понимала, что шутками тут и не пахнет. Я никак не могла понять, что же мне делать. Мне даже показалось, что Люк попросту сошёл с ума, потому что-то, что он делал сейчас, выглядело для меня чем-то столь ему несвойственным, странным и вообще непохожим на Люка, что в мыслях проскакивала мысль, что он сейчас не в своём уме. Но потом я постепенно вспоминала о всём том, что он рассказывал мне минутами ранее. Замешательство охватило меня с головы до ног, но больше заставлять его ждать моего ответа я не могла. Я аккуратно взяла колечко в свои руки, надевая на безымянный палец левой руки, после чего оценивающе посмотрела на разноцветные стразы и попросту перестала понимать, что происходит. — Надеюсь, я ответила на твой вопрос. Даже в такой темноте я увидела, как он улыбнулся. И это не та улыбка, когда у него приподнимается лишь уголок губ, а именно та, когда он бывает, наконец-то, счастлив. Не знаю, совпадение это или нет, но мне тоже показалось, что я была счастлива в этот момент.