***
Я потеряла счёт времени, пока мы ехали в эту чёртову больницу. Она оказалась гораздо дальше, чем мы думали, но время ещё было, потому что Хеммингс в один момент очнулся, но было это так же быстро, как и то, что он снова отключился. Кровь он терял с бешеной скоростью, но нож всё-таки сдерживал его от ещё более сильного кровотечения, от которого бы он мог умереть ещё на половине пути. Мне просто страшно вспоминать, что творилось в моей голове, пока мы мчались по пустой загородной дороге по ямам и пробоинам, которые, к счастью, встречались редко и которые Эштон старался объезжать по возможности. Калум, за пятнадцать минут до нашего приезда, позвонил и сказал, что он уже в больнице, но никаких подробностей за этим не последовало. Он не сказал, что с Эвелин, не говорил, жива ли она вообще, но я надеюсь, что она сильно не пострадала. Однако сейчас мне, стыдно в некоторой степени признать, было не до неё, потому что на моих руках истекал кровью Хеммингс, и я ничего не могла с этим сделать, кроме как менять тряпку за тряпкой, которые оказались в багажнике этой машины. По приезду нас уже ждала целая бригада врачей, которых предупредил Калум. Люк снова пришёл в сознание, но это вновь оказалось лишь на пару грёбанных минут, в которые он всё ещё что-то бормотал себе под нос и называл моё имя. Я молилась, чтобы он прекратил это делать, потому что от этого по щекам без перерыва стекали слёзы и изредка попадали даже на него, но он, кажется, этого даже не замечал. Когда его увезли на каталке, я хотела помчаться прямо за ним, но меня остановил один из врачей. — Мисс, кто вы? — это, наверное, было чистой формальностью, а не чем-то наподобие халатности. — Я его… — с губ почти сорвалось «девушка», но потом я вспомнила про штамп в паспорте, и это заставило сердце стучать быстрее, — жена. Врач странно покосился на меня, но всё равно кивнул в ответ. На улице уже стемнело за это время и значительно похолодало, отчего я начала ёжиться, пока меня провожали до зала ожидания. И это время было, наверное, худшим из всего, что ждало меня в этот вечер. Я сидела в кресле в окружении других людей, что тоже ждали родных и близких с операции. В воздухе витало напряжение, но оно было таким, что каждый здесь так или иначе понимал другого. Я смотрела, как совершенно чужие друг другу люди разговаривали так, словно они давние приятели. Смеялись, шутили, рассказывали друг другу истории. Но большинство сидело, уткнувшись взглядом в пол и сосредоточив все свои мысли на ожидании. Так сделала и я. Мне с самого начала сказали, что ждать придётся долго. Одна медсестра даже предложила чашку кофе, но я вежливо отказалась, потому что не могла подумать о том, чтобы выйти проветриться, не говоря уже о том, чтобы перекусить или что-то вроде того. Нервы были на пределе, ведь я не знала, что будет через час, два, три — а операция явно будет длиться не меньше часов четырёх. Каждый врач, что заходил в зал ожидания, вызывал во мне тревогу: «Вот сейчас скажут, что он не выжил». Но поочередно каждый из этого круга ожидающих удалялся вместе с врачами. Я не смотрела на них, но точно слышала, как кто-то облегчённо вздыхал и благодарил от всей души, а кто-то горько плакал, узнав плохие новости. Я же предпочитала не знать ничего, хотя это, наверное, самое страшное, что может быть. Я знала точно: раз ко мне ещё никто не подошёл, значит, Люк ещё жив. Краем глаза я увидела проходящего мимо Калума, и вид был у него настолько уставший, раздражённый, что я не удивилась, что он меня сперва не заметил. Это к лучшему. У меня нет никакого желания разговаривать с кем-то, тем более обсуждать эти страшные вещи, что с нами приключились. Да и он был слишком занят, расхаживая туда-сюда, и для меня это было странно. Он так из-за Эвелин переживает? Явно не из-за Люка. И стоило мне вспомнить об Эвелин, как внутри образовался огромный, тяжёлый ком, от которого хотелось просто взвыть. Я чувствую себя паршиво. Чувствую себя паршиво из-за Люка, потому что позволила ему пойти на такую глупость и позволила себе не вмешиваться, как он и сказал; чувствую себя паршиво из-за Эвелин, которая оказалась здесь исключительно по моей вине. Она вообще не должна быть с нами, не должна быть здесь, не должна лежать в реанимации потому, что её коснулись наши проблемы. Она должна веселиться на всю катушку в Лос-Анджелесе, танцевать ночи напролёт под музыку с какими-нибудь незнакомцами (хоть это и совершенно на неё непохоже). Она должна проживать свою жизнь, которая была у неё до этой роковой встречи со мной. А я лишь всё испортила. Как всегда. Блять. В конце концов Калум заметил меня, но как-то неуверенно и без особого желания подошёл и сел рядом. Он то и дело стучал ногой, но когда на это начали обращать внимание другие люди, то перестал. Я прямо чувствовала напряжение, исходящее от него, и оно было гораздо агрессивнее, нежели то, что было до его прихода. — Они сказали, что она в порядке, — начал Калум, и я облегчённо выдохнула, сбросив со своих плеч половину груза. — В неё стреляли, но сознание она потеряла из-за того, что ударилась головой. Или кто-то её ударил. Я краем глаза видела, как косилась на нас пара оставшихся здесь человек, но когда я поймала их взгляды, они тут же их увели. Да, они определённо напряглись из-за слова «стреляли», но для меня это стало чем-то обыденным. И это, на самом деле, страшно. Калум, глубоко вдохнув, откинулся на спинку стула, чуть наклонив голову ко мне. — Я сказал им, что было вооружённое ограбление, — еле слышно шепнул парень, отчего я тут же недобрым взглядом на него посмотрела. — Что я по-твоему ещё должен был сказать? — Ты понимаешь, какие у нас будут проблемы, если сейчас приедут копы? — я старалась сохранять спокойствие, чтобы люди не дай бог услышали наш с ним разговор, хоть мы и разговаривали как можно тише. — Не меньше, если бы я сказал, что мы просто развлекались во дворе дома с пушкой. Теперь та половина груза, которая скинулась за счёт Эвелин, налегла на мои плечи с большей силой. Я просто не понимаю одну вещь: мы что, собрали все проблемы, которые только можно было собрать со всего, чёрт возьми, мира?! Повода злиться на Калума как такового не было, потому что он наоборот спас нас от лишних проблем, но я злилась. Я, чёрт возьми, злилась, что он принял такое ответственное решение соврать без моего ведома или вообще ведома кого-либо. Если бы мы сейчас не находились в больнице, я бы ударила его чем-нибудь тяжёлым или побила собственными хиленькими кулаками. Эштон, про которого я вовсе забыла, появился в дверях больницы с двумя чашками кофе. Ему не составило труда сразу же найти нас и с не менее усталым взглядом сесть рядом. Наверное, выглядели мы чертовски плохо, но плохо по-одинаковому. Мы пару минут сидели в тишине, пока Ирвин не спросил: «Есть новости?» Калум вкратце рассказал об Эвелин и о том, что сейчас она стабильна, а я в это время продолжала пялиться непонятно куда, думая, что с Люком. Эштон пытался спросить меня о нём, но я делала вид, словно не слышу, поэтому он больше меня не трогал. У меня было очень, очень сильное чувство, что ещё минутка — и я взорвусь. Капля за каплей терпения улетучиваются с молниеносной скоростью, ведь к нам никто даже не подошёл и не сказал, что же там, чёрт возьми, с Хеммингсом. Прошло два часа, три, четыре, и на этом я потеряла счёт времени. Пытаться смотреть на часы я уже не пробовала — это бесполезно. Они только разочаровывали меня всё больше, ведь я до сих пор сижу и не знаю абсолютно ничего. Я пыталась спрашивать медсестёр, они говорили, что сейчас спросят, и потом бесследно исчезали. Ну, или вовсе забывали обо мне, но в этом я их винить не могу. Они завалены грязной работой, которую кроме них никто не сделает, и спрашивать, как там чей-то родной человек у них попросту нет времени. Поэтому мне оставалось одно: ждать. Хоть ещё час, хоть ещё день — мне всё равно. Я уже давно перестала чувствовать время, текло оно слишком быстро или слишком медленно. Но чаще всего было второе. Те первые два часа длились так долго, что я думала, будто сижу здесь уже вечность. Может, было бы чуть лучше, дай мне кто-нибудь, чёрт возьми, знать, что вообще происходит в другом крыле больницы, где оперируют моего мужа. Я уже давно лежала на плече Ирвина, который положил свою руку на мою ладонь и пальцами потирал мои костяшки, пытаясь как-то успокоить. Калум же несколько раз ходил к Эвелин и узнал, что она уже отошла от наркоза. Ей нужен отдых, поэтому никто из нас, пока что, не заходил к ней, кроме Худа. Он постоянно ходил и проверял обстановку, ведь сидеть так же, как сидела я, у него просто не хватало терпения. Все люди, что ждали своих родных с операций, уже давно разошлись, и от них осталась только эта атмосфера сочувствия. Последний раз, когда я смотрела на часы, стрелка указывала на два часа. Сейчас я вряд ли её хотя бы увижу, потому что глаза слипались сами собой, хоть я и старалась изо всех сил не уснуть. Эштон чуть толкнул меня в плечо, но я наотрез отказывалась поднимать голову, потому что чувствовала себя слишком расслабленно. — Ханна, это хирург, — его слова окатили меня, как ледяной водой из ведра, и я тут же распахнула глаза, словно не дремала ещё секунду назад. К нам навстречу шёл мужчина средних лет с до безумия приятной внешностью, но лицо его сохраняло каменный оттенок. Нельзя сказать, что я сразу поняла, о чём пойдёт речь, но уже начали подкашиваться. Он смотрел прямо мне в глаза, и я боялась там разглядеть слова, которые не хотела слышать всё это время. — Ради бога, простите, что не выходил к вам и не давал знать о его состоянии, — он чуть засуетился, сняв с головы голубую шапочку и разглядывая лица каждого из нас троих. — Увечья оказались куда серьёзнее, чем мы предполагали, поэтому операция затянулась. Некоторые органы были задеты и пришлось собирать их практически по кусочкам, но в целом операция прошла без осложнений. Он стабилен. Мы уже отвезли его в палату, но сейчас ему нужен покой. Я дам вам знать, когда он отойдёт от наркоза. Когда я услышала эти заветные слова, мне показалось, что я вот-вот упаду, ведь ноги подкашивались так, что мне пришлось держаться за Эштона, чтобы выстоять. На лице показалась глупая улыбка, а я то и дело без конца шептала себе под нос «Господи», уткнувшись носом в плечо Ирвина, который в это время гладил меня по спине. Я, наверное, миллион раз поблагодарила этого врача, но мне до сих пор казалось, что этого было недостаточно. Когда он стал уходить, я нелепо улыбаясь смотрела ему вслед, пока не вспомнила кое-что спросить: — Простите, — я пыталась догнать его, но его шаг был слишком широкий. К счастью, он услышал меня и обернулся. — Я-я не знаю Вашего имени… — Морган. Джон Морган. — Доктор Морган, — я словно оценивала на слух, как это звучало, — спасибо. Он улыбнулся мне в ответ, уходя вглубь коридора. Я посмотрела на часы. Была уже половина четвёртого утра. Несмотря на весь выпитый кофе, что принес Эштон, я всё равно чувствовала сонливость. Ноги всё ещё с трудом стояли на полу, не подвергаясь искушению согнуться и уронить меня на землю. Я знала, от наркоза Люк очнётся ещё нескоро, но уходить я всё равно никак не решалась. Может, это из-за страха, что в доме, где я ела, спала, жила в целом, теперь небезопасно. Но если так посудить, нигде не безопасно. Никто не может дать мне гарантию, что сейчас я не споткнусь о какую-нибудь ступеньку и не разобью себе голову. Никто не может гарантировать, что, выйди я на улицу, меня не схватит какой-нибудь маньяк. Никто не может дать никакую стопроцентную гарантию, поэтому я посчитала собственные мыли о прибытии домой до жути наивными. Но перебороть свой страх я просто не могла. Напротив больницы стояла дешёвая гостиница, где за сущие копейки можно было переночевать. Это был огромный плюс, потому что в больнице бы я точно уснула, сидя на этих не самых удобных стульях, а потом весь день жаловалась на ноющую боль в шее. Мне просто нужно поспать. Это и всё. Перед выходом я заскочила к Эвелин, которая мирно посапывала на своей койке, а рядом с ней сидя на стуле уснул Калум, опустив голову вниз и скрестив на груди руки. Прощаться смысла нет, потому что через несколько часов мы увидимся снова, поэтому я лишь напоследок одарила их тёплыми взглядами и ушла из палаты, аккуратно прикрыв за собой стеклянную дверь. Несколько часов мы провели в гостинице. Пока Эштон спал крепким сном, я сидела на кресле и не могла позволить себе уснуть. Я хотела, безумно хотела, но как только веки опускались, меня словно ударяло током. Словно я делала что-то не так или в упор не вижу проблемы. Мысли не витали где-то в облаках, они-то как раз и держали меня ногах, не позволяя даже на дюйм взлететь над землей. Убеждать себя, что всё в порядке, оказалось бессмысленным — миллионы «а что, если» заставляли нервно поёжиться на мягком кресле, в котором я только и чувствовала себя безопасно. Но стоило мне вспомнить о том, что сейчас в нашем доме лежит чей-то труп, окончательно утонувший в собственной крови, к голове приливала кровь, и в висках начинало противно стучать. Сердце ясно давало понять, что если я сейчас не заткну саму себя, то оно остановится к чертям. Однако прежнее желание поспать всё же овладело мной, и я незаметно для себя самой погрузилась в глубокий сон, от которого меня, кажется, ничего не могло оторвать. Меня пробудил резкий звонок по телефону, который подогревали ещё и лучи палящего прямо мне в глаза солнца. В голову прокралась мысль сбросить, но когда я увидела название недавно созданного контакта «Доктор Морган», то сею же секунду подскочила с кресла, тем самым разбудив Эштона. Диалог с девушкой (которая, судя по всему, работала в регистратуре) был непродолжительный, но мне сказали чётко и без промедлений: Люк проснулся. Второпях я собрала все свои вещи, которых и так было не слишком много, и выскочила из номера, не ждав Ирвина. Уже через пять минут я оказалась в больнице, но обстановка здесь не порадовала меня с первых же секунд: впереди себя я видела пару полицейских, что беседовали друг с другом, а затем к ним присоединился ещё один, идя в присутствии знакомой мне медсестры. Я не стала искать этому причины раньше времени, поэтому помчалась прямиком на этаж, где была палата Хеммингса. Ладони начинали потеть от мыслей, что внизу могут делать все эти копы, поэтому я сжимала их в кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Мне нужно поговорить с тем, кто занимался планировкой этого здания. Я только с чёрт знает какой попытки дошла до того крыла и до того коридора, где должен был лежать Люк, так причём я была не единственная, кто так носился из стороны в сторону. Надеюсь, парень быстро поправится, иначе я сойду с ума каждый раз так искать его палату. Но в конце концов мои труды увенчались успехом, и я шла вдоль череды палат, где вот-вот должен был появиться номер Люка. Однако даже этот назойливый запах лекарств не отвлекал меня, когда я увидела впереди себя ещё двух полицейских, разговаривающих между собой и поглядывающих на предполагаемую палату Люка. Теперь-то мне, наверное, и стоит начать волноваться. Я неуверенно шла вперёд, пока двое мужчин не ушли в другой конец крыла. Так же неуверенно я заглянула краем глаза, чтобы убедиться, что это то. И я не уверена, была я этому рада или нет, ведь увидела измученного Хеммингса с побледневшей кожей и несколькими натыканными в него трубками. Несколько не хотя того, я аккуратно открыла прозрачную дверь, заходя внутрь. Люк еле открыл глаза, сглатывая ком в горле. — Боже мой, — из глаз, кажется, хлынули слёзы от одного лишь вида Люка. — Не думаю, что должна говорить это, но выглядишь ты чертовски плохо. Из уст вырвался смешок, но ему было явно не до смеха. Сначала я скинула это на то, что он только недавно отошёл от наркоза и сейчас не совсем соображает, что вообще происходит. Однако взгляд был не затуманенным, а серьёзным, и это заставило меня смыть с лица глупую улыбку и подойти ближе. — Врач сказал, что… — Ханна, — ему явно было больно говорить, — ко мне только что заходили копы. Они хотели спросить меня насчёт того «вооружённого ограбления», из-за которого я пострадал, — слушать дальше мне было просто страшно. — Меня попросили назвать адрес, чтобы осмотреть место преступления. И я сказал, что точного адреса там нет, и смогу показать им только на карте. Каждое слово, вырывавшееся из его уст, давалось ему с огромными усилиями. Почти постоянно он сглатывал, закрывая при этом глаза, и говорил очень медленно, не совсем понятно для чего. Из-за того, что ему больно, или для того, чтобы до меня дошло как можно быстрее. Но при любом из этих вариантов меня бы непременно охватила дрожь по всему телу, как произошло и сейчас. Я села на стул рядом с койкой, наклонившись к Хеммингсу. Он попытался вытянуть шею, чтобы сказать что-то, но и это выходило с трудом. — Избавься от трупа и от всего, что даст им понять, кто я такой. Теперь моя дрожь, с которой я ехала сюда, вернулась, стоило лишь Люку тихо прошептать мне это на ухо. Глаза, верно, могли выкатиться в любой момент, но у меня не было времени, чтобы даже подобрать их в таком случае. Взгляд парня давал понять всю осознаваемую серьёзность, и всякое сомнение в его здравом рассудке у меня вмиг растворилось. — Хорошо… Хорошо, — я повторила более уверенно, хоть уверенности во мне не было никакой. Люк опустил голову на подушку, зажмурив глаза от боли. Мне хотелось остаться с ним и держать за руку, чтобы ему не приходилось справляться с этим в одиночку, но у меня просто не было выбора. Если медлить, то уйти отсюда будет ещё сложнее, поэтому я вскочила с места и направилась к выходу из палаты, преодолевая желание обернуться и посмотреть на Люка. Взгляд мгновенно поблек и смотрел в одну точку впереди меня, поэтому никто даже не пытался — случайно или нарочно — столкнуться со мной хоть плечом. Пусть я и выглядела уверенной в том, что собираюсь сделать, но на самом деле ни черта подобного.***
POV Калум Худ. Меня не покидало чувство, что прошла уже целая вечность с того момента, как мы оказались в больнице. Я и глазу не сомкнул, постоянно спрашивая у медсестёр, как Эвелин, и при этом допивая очередной стаканчик кофе. Она уже давно отошла от наркоза, буквально через пару часов после операции. Пуля, к счастью, не задела ни сердце, ни что бы то ни было ещё. Но из-за того, что Эвелин упала в обморок, её решили оставить ещё ненадолго, пока не убедятся, что с ней всё в порядке. Кажется, они собирались сделать томографию, но постоянно откладывали из-за очереди или более срочных пациентов. Впрочем, это не было большой проблемой, ведь, насколько я понял из нашего общения, она чувствует себя хорошо, за исключением небольших головных болей и чувства тошноты. Наверное, я выглядел со стороны хуже, чем чья-то мамочка. Каждый час приходил к Эвелин, спрашивая, как она себя чувствует, и она каждый раз неловко улыбалась, говоря, что всё нормально. Но на моём лице не было и следа от улыбки. То ли от странной обеспокоенности ею, то ли от мысли, через что нам пришлось пройти в последние часов двенадцать. Я на самом деле жалел, что не поступил как умные люди, то есть Ханна и Эштон, и не отправился в гостиницу на пару часов, чтобы хотя бы немного отоспаться. Вместо этого я носился по больнице от автомата к палате Эвелин и наоборот. Может, я начинаю сходить с ума? Очевидно, так оно и есть, потому что даже Мистер Солнышко (я имею в виду вечно улыбающегося Ирвина) не обеспокоен в такой степени Люком, не говоря уже об Эвелин. Но о Ханне мне стоит молчать, ведь сейчас она как бомба замедленного действия. Прикоснёшься — взорвётся и оторвёт тебе все конечности к херам. К Люку я тоже заходил, когда услышал, что он очнулся. Правда, этот мудак сразу же послал меня на все четыре стороны, говоря, что от моего вида у него начинает ещё сильнее болеть голова, поэтому я не стал даже церемониться с ним и ушёл, пожелав того же, что и он мне. Я, конечно, стараюсь не бесить его и всё такое, ведь у него на животе конкретный такой шов, от которого останется огромный шрам на всю жизнь. И это я не говорю о том, в каком состоянии сейчас его внутренности. Но это уже информация более интимного характера, а от одной такой мысли меня начинает выворачивать наизнанку. Я купил, кажется, уже четвёртый стакан кофе, но никакой бодрости до сих пор не чувствовал. Собственно, чего я хотел, не спав почти целые сутки? Уже на автомате я побрёл в крыло, где была палата Эвелин, чтобы ещё раз навестить её, так сказать. Одуванчик, наверное, уже сама устала от моих визитов, но просто так она не отделается. — И ты снова пришёл, — она говорила несколько устало, не поднимая головы с подушки. — Тебе так сильно нужна компания, что ты решил проводить время со мной? — А ты догадливая, — я сел на кресло рядом с койкой, смотря на Эвелин и делая глоток горячего напитка. — Ханна куда-то уехала, а Ирвин опять запропастился. Наверное, уснул где-нибудь в подворотне и наплевал на всех, — я в очередной раз рассказывал ей бессмысленные новости, всматриваясь в черты её лица, пока она не видит. — Люк, кажется, в порядке. За исключением того, что он полный мудак и отказывается принимать мою помощь. — Он просто устал. И я его прекрасно понимаю, — девушка на локтях приподнялась наверх, но глаза по-прежнему были закрыты. — Голова просто раскалывается. Надеюсь, это просто лёгкое сотрясение мозга и ничего серьёзного. Не хочу лежать тут лишнюю неделю или больше. Я хотел задать вопрос, не помнит ли она ничего из того, что произошло, но никак не мог подобрать слов, хотя это было странно. Она сказала, что всё как в тумане, и последнее, что она помнит, так это вчерашнее утро и отвратительный пережаренный бекон Ханны. Частично помнит, как мы сидели в комнате и как Ирвин вышел, чтобы проведать обстановку, а потом пропал. Вернее, это напомнил Эвелин я, а она лишь послушно поддакивала и говорила что-то вроде: «Да, припоминаю…» Но она не помнит, как ударилась или как кто-то её ударил. Не помнит ни Эштона, который, по его словам, спрятался где-то за углом и чётко показывал Эвелин, чтобы та не лезла, но она его попросту не увидела. Парень пытался донести до меня, что произошло дальше, но я просто не слушал. Сама суть того, что она пошла проверить Ирвина и сама же оказалась жертвой, — удручающая, и я никак не могу избавиться от этого холода в груди, когда смотрю на неё. Это странно для меня, и я всё не могу понять, хорошо это или нет. — Я же просил тебя не идти, так какого чёрта? — она вряд ли помнила тот диалог, но всё равно могла бы мне ответить. Она всё ещё осталась Эвелин, и мне нужно понять, почему у них с Ирвином, самых безобидных людей, которых я встречал в своей жизни, настолько высокие суицидальные наклонности, что они по собственной воле идут проверять убийц в доме. — Эштона могли ранить, и никто бы этого не узнал, — девушка перевела на меня свой тёплый взгляд, но скорее он был обращён по отношению к Ирвину, чем ко мне. — Если всё так, как ты рассказываешь, и Эштон правда помог всем, чем смог, тогда я нисколько не сомневаюсь, что моё решение хоть и было глупым, но справедливым. Мне нужно подробное объяснение тому, откуда берутся такие люди, как Эвелин. — Ты идиотка. — Ты тоже идиот, — она попыталась улыбнуться, но лишь слегка поморщилась от головной боли. — Тут есть выключатель или хотя бы что-то, чем от света прикрыться? Кажется, у меня сейчас глаза расплавятся, — она взглядом пробежалась по комнате, но снова опустила веки. — Наверное, стоит пожаловаться на такие яркие лампочки. Впрочем, если я ослепну, то могу высудить у них компенсацию за это. Мне казалось, что я разговариваю с другим человеком. Эвелин была сейчас как никогда спокойной, не заикалась и не отводила от меня взгляд (хоть по большей части глаза и были закрыты). Мы разговаривали на равных и я не чувствовал никакого стыда за неё и её слова, как бывало раньше. И это мне, как ни странно, нравилось гораздо меньше. Нет, я этим не хочу лишь подкормить свой эгоизм и представить себя выше неё. Просто та нелепость и неловкость, с которой она общалась со мной каждый раз, и заставляют меня ходить к ней каждый час. Я прекрасно знаю, из моих уст это звучит странно и не менее нелепо, чем всё поведение Харди, но я не вижу смысла просто прятаться от факта: что-то, кажется, не так, потому что Эвелин не была похожа на себя саму. Мы недолго говорили ни о чём, а потом это снова переросло в молчание. Мне пора было уходить, ведь медсестры буквально пилили меня взглядом, когда заходили посмотреть состояние Эвелин. Но неужто мне не насрать? Я впервые разговаривал с ней, как с человеком, хоть для меня это и было непривычно. Может, это всё из-за обезболивающих, и она ловит дикий кайф. Но тогда бы она не морщилась каждый раз при одном лишь взгляде на и без того тусклую лампочку. — У тебя всё в порядке? — Да, просто… Говорю же, голова побаливает, и тошнит немного. Но я думаю, это нормально. Мне ещё не делали операций, поэтому у меня такая реакция, возможно, — её расслабленный вид давал мне понять, что беспокоиться не о чем. — Ты тогда правду сказал? — Что? — Что тебе на меня плевать, — по телу пробежался табун мурашек. — Просто скажи мне правду, потому что я не хочу тешить себя напрасной надеждой, и… Я говорила себе, что ты мог соврать, хотя было глупо об этом думать. Ты воспринимаешь меня, как Одуванчик, в этом и есть всё дело. Наверное, я сейчас скажу такую глупость, но я втихую надеялась, что одуванчики — твои любимые цветы, — от каждого её слова мне хотелось уйти отсюда, потому что я не знал, как на это всё реагировать. — Я не хочу, чтобы ты зашёл в тупик, если ты, конечно, в него зашёл. Просто мне нужно знать наверняка, что мои мысли — это всего лишь мысли, и они ничего общего с реальностью не имеют. Несмотря на её просьбу я не отвечал. Кажется, по каждому сосудику под моей кожей пробежался холодок, отчего мои ладони внезапно замёрзли. Чёрт, я веду себя, как подросток-идиот. Мне двадцать два, и я должен напоминать себе об этом каждый раз, когда дело доходит до чего-то подобного. Она ждала, пока я отвечу, но вместо этого я проклинал себя и каждую частичку своего тела, а мозг готов был собственными руками зарыть под землю. Почему я так бурно реагирую на это? Это ведь даже не слова той Эвелин, которую я знал всё это время. Я перевел на неё свой взгляд и увидел, как она рассматривает лампочку. — Эвелин, я… — Ты видишь это? — девушка с каким-то восхищением смотрела на потолок, отчего я нахмурился. — Вспышки, ты их видишь? — Нет никаких вспышек, — когда я это сказал, она словно меня не слышала. Или отказывалась слышать, завороженно пялясь на желтоватый свет. — Я не понимаю, о чём ты… — Да как же ты не видишь, — веки были полуоткрыты, и Эвелин разговаривала так расслабленно, словно нашла эту точку под названием «нирвана». — Вспышки, они же… Я увидел, как она закатила глаза, а потом пищащий звук из кардиомонитора, что до этого момента был равномерным, стал с молниеносной скоростью учащаться. Вскочив с места, я подошёл к девушке, которая лежала на кушетке с закрытыми глазами и приоткрыты ртом. Я стал звать её по имени, но звук аппарата меня заглушал. Позади себя я услышал поспешные шаги, и уже через секунду в палату ввалились медсёстры с оборудованием для реанимации. — Эвелин… Что происходит? — меня стали оттаскивать назад, но я как мог сопротивлялся. — ЭВЕЛИН!***
POV Ханна Клиффорд. Один лишь взгляд на этот дом заставил содрогнуться, а в ушах услышать тот душераздирающий крик Эвелин, за которым последовал выстрел. Перед глазами я, словно через ту самую щёлку, видела, как безжалостно ножом протыкают Люка почти насквозь, вставляя лезвие как можно глубже. Я набрала полные лёгкие воздуха и пошла прямо в дом, обходя капли крови не то Люка, не то Эвелин. Когда я зашла внутрь, всё показалось таким же, как всегда: меня снова встретил Энди, но на морде его было гораздо меньше счастья, чем обычно. Он выглядел испуганно, когда приближался ко мне, но когда я почесала его за ушком, он начал облизывать мои руки. Я бы хотела остаться с ним и не делать ничего из того, что нужно, ничего из того, от чего у меня начинает стынуть кровь. Но, как я уже сказала, у меня нет выбора или хотя бы другого пути, чтобы избавиться от всего этого. Я закрыла пса в одной из комнат, разрываясь, когда он начина скулить и лаять, чтобы я его выпустила. И я бы его выпустила, правда, но он не должен лезть в то, что я сейчас собираюсь делать. Я даже сама не до конца понимала, что меня ждёт, но продолжала уверенно спускаться вниз по лестнице, увидев тело на полу, а вокруг него — огромную лужу, что пропитала некоторые коробки и неприметный коврик под диваном. Один пистолет остался цел и невредим, но поднимать его я не осмеливалась. Перед глазами вновь начали сменяться картинки одна за другой, как я случайно, сама того испугавшись, выстреливаю в незнакомца. На нём всё ещё надета маска, поэтому лица я его не вижу, но я точно знаю: его пустой взгляд смотрит куда-то под диван, прямо как взгляд Кита смотрел на нас с Калумом в тот день. Я села на корточки рядом с ним, вляпавшись в кровь и поморщившись. Мне нужно снять эту чертову маску и узнать наверняка, что это не Аноним. Это, на самом деле, глупо: я даже не знаю, кто такой он, Аноним, но мне кажется, что если я взгляну на него, то непременно пойму. Мне почему-то всегда казалось, что это человек, которого я знаю и который знает меня. Может, я его и не знаю, но он меня — точно. Я неуверенно протянула руку вперёд, постоянно одёргивая её, потому что, по законам жанра, сейчас он должен был очнуться и схватить меня. Но я могла лишь взглянуть на дыру в его голове и понять, что этого не случится. Поэтому я рывком стянула с него маску и в самом деле увидела незнакомца средних лет, гладко выбритого и с редкими волосами на голове. Было глупо сейчас облегчённо вздыхать, но я это сделала. Наверное, понимание, что передо мной человек, которого я не знаю, отвлекала от того, что застрелила его я. Собственной рукой. Мысль о том, что это вовсе не моя жизнь, начала буквально мелькать у меня перед глазами. Всё вокруг было чуждо и ничего не казалось настоящим. Буквально каждый вздох, что я делала, я уже не чувствовала. «Должно быть, это всё какая-то ошибка, — продолжала я себя уверять. — Не может же быть, что я в самом деле тащу чей-то труп по земле прямиком к морю, изнывая от усталости и страха». Но, к сожалению, когда я наступила на какой-то мелкий осколок, что впился мне в кожу, я поняла, что всё что ни на есть реально. Я взаправду тащу чьё-то тело вниз по склону, я взаправду задыхаюсь, я взаправду боюсь и хочу прострелить самой себе висок, потому что такая жизнь не кажется моей. Я не могу понять, как так произошло, что ещё в тринадцать лет я жила как и все, не пропуская школу, учась со средними оценками и гуляя с друзьями в своём родном городе Сиднее, а сейчас я скидываю тяжёлое тело в море и вижу, как его уносят сильные гребни волн? Как это могло произойти со мной? Я уже не слышала ни своего громкого крика, ни собственного рыдания. Я не чувствовала боли в ступнях, когда пыталась пнуть тяжёлые камни со злости, закидывая их в воду. Я не видела перед собой ничего, в том числе и волнующихся волн, которые бились о мои ноги. Не чувствовала, как чуть ли не рвала волосы на своей голове в клочья, не чувствовала, как ногтями царапаю свою же кожу. Мне кажется, в этот момент я не чувствовала ничего. Ничего, кроме облегчения, когда это всё закончилось. Я тяжело дышала, вдыхая свежий прохладный воздух, и смотрела куда-то вдаль. Это лишь часть того, что мне нужно сделать. Я уже чувствую, как колени сгибаются под гнётом моей усталости, но останавливаться на этом не собираюсь. Люк сделал для меня огромный шаг, теперь и моя очередь. Не знаю, сколько времени у меня заняло отдраить весь дом, каждый уголок, что был заляпан чужой кровью. Я не трогала лишь перила, которых касался Люк, хотя мне чертовски хотелось пройти по ним мокрой тряпкой, чтобы стереть все следы того, что вчера произошло. Уборка оказалась гораздо сложнее, чем я думала, потому что у крови, как оказалось, есть свойство застывать и густеть. Какая же, всё-таки, паршивая картина: я стою на коленях в луже, которую тщетно пытаюсь вытереть какой-то дурацкой тряпкой, и при этом из уст доносится сумасшедший смех. Наверное, он помогал не разрыдаться и не сорваться на чём-то вновь. Я бросила все тряпки в мешок, завязывая тугой узел и забросив его в машину. Выкину на какой-нибудь ближайшей помойке, там-то они не станут выискивать это дерьмо. Теперь оставалось последнее: убрать куда-нибудь все бумаги, все договора и все доверенности, которые Люк смог раскопать за всё это время. Я взяла для этого свой небольшой чемодан, с грохотом поднимая его в комнату Люка. Растрёпанные волосы постоянно лезли в лицо, но я и не думала заправлять их за ухо. Когда я открыла дверь в комнату, отчего та с грохотом ударилась о стену, я не сделала ни шагу за порог. Прикусив губу, я смотрела на стену, смотрела на разбросанные по всей комнаты папки, листочки и маркеры. У меня, кажется, совсем не осталось сил. Ни физически, ни морально. Но тем не менее я стала складывать это всё в чемодан, стараясь не читать текст, чтобы голова оставалась пустой как можно больше времени. Я не стала аккуратно складывать всё в одну стопочку, я просто кидала всё друг на друга, не смотря на неаккуратность. И когда со столом, полками, ящиками всё было покончено, я остановила взгляд на стене с той «паутиной» из красной нити. Абсолютно каждая ветка вела к пустому листу бумаги, где был большой знак вопроса. Подумав пару секунд, я достала из кармана телефон и сфотографировала всё, всё до единого, чтобы не упустить ни одну деталь. Времени было слишком мало, чтобы стоять и рассматривать это всё слишком внимательно, но я всё равно продолжала это делать. Полиция, наверное, уже едет сюда, но я никак не могу заставить себя сдвинуться с места или хотя бы повернуть голову. Пустой взгляд плутал от фотографии к фотографии, от подписи к подписи. И это, на самом деле, было так глупо. Так глупо, что даже с таким мы не смогли понять, кто шлёт нам сообщения и кто портит нам жизнь. Тут, кажется, было всё, чтобы понять, что за человек хочет вытравить нас с этой планеты. Но посреди всего этого до сих пор красовался большой вопросительный знак, и это давало понять, что мы в этой игре проигравшие. Одну за другой я открепляла фотографии со стены, кидая в чемодан. Булавки я кидала в небольшую миску на тумбочке, и они со звоном бились о её стенки. Я думала, что это займёт много времени, но уже через пять минут стена вновь оказалась пустой. Прямо как в первый день, когда мы сюда приехали. Все вещи я погрузила в машину. Энди я взяла с собой, чтобы этот малый совсем не сошёл с ума от одиночества. Хотя, скорее, я бы сошла от одиночества, если бы ехала со всеми этими напоминаниями о случившемся один на один. Пёс тихо сидел сзади, что было для него удивительно, и я, как ни странно, тишиной не наслаждалась. Поэтому я включила радио, где играли песни из девяностых, приоткрыла окно и делала вид, будто всё в порядке. За весь путь на мой телефон пришло около трёх сообщений, и все из них, насколько я поняла, были от Люка. Мне не хотелось ни писать ему, ни звонить, ни что бы то ни было ещё. Я знала, что поступаю по отношению к нему жестоко, держа в неведении, но я буквально не могу пересилить себя и взять чёртов мобильник в руки, чтобы написать ему, что теперь беспокоиться не о чем. Хотя во мне ещё оставалась тревога, что я сделала недостаточно и точно пропустила какую-то важную деталь. Но такое впечатление у меня создавалось лишь тогда, когда навстречу мне ехали полицейские машины. И я ведь не знала наверняка, едут они в участок или к нам домой. Но перед самым приездом я позвонила Эштону. Он один раз сходил к Люку, после чего вновь предпочёл абстрагироваться от этого мира и уснул в той же гостинице. Мне нужно, чтобы кто-то посмотрел за Энди, ведь в больницу с таким псом меня вряд ли пустят. Мне нужно лишь сказать Люку, что я сделала всё, что было в моих силах, а дальнейшее развитие зависит только от того, что приготовила нам судьба. Я припарковалась около связки зданий, в одном из которых и находилась наша временная ночлежка. Эштон, пытаясь поправить растрёпанные после сна волосы, лениво плёлся в мою сторону и потирал глаза. А у меня после всего того, что произошло пару часов назад, не было сна ни в одном глазу. Наверное, в какой-то момент я упаду в бессознательном состоянии посреди улицы, но в ближайшие минуты я на это не рассчитываю. — Проведи с ним немного времени, — я вложила Ирвину в руку поводок, тёплым взглядом одаривая своего питомца. — Мне кажется, он тоже за этот день натерпелся. — Мы все натерпелись, — он накрутил на руку своего рода верёвку, чтобы пёс точно не мог убежать в любой момент. — Я заходил к нему где-то час назад. Он чувствует себя гораздо лучше. Но всё ещё ведёт себя по-мудацки, — когда я услышала эти слова, из уст вырвался смешок, а я лишь покачала головой, как бы говоря: «Да, так оно всё и есть». Задерживаться больше я не стала, поэтому сказала Ирвину ещё пару слов и перешла на другую сторону улицы, где располагалось огромное здание больницы Фримонта. Даже на улице я чувствовала запах лекарств, который вызывал во мне в последнее время лишь отвращение. Моя жизнь в последние месяцы так и крутится вокруг больниц, оттого у меня возникает мысль переехать в какой-нибудь многоквартирный дом неподалёку отсюда, чтобы не быть отрезанными от всего мира, можно сказать, в буквальном смысле. Но я прекрасно понимала, что раз небезопасно даже в том доме, где, я думала, я найду своё убежище, то тогда нет никакого смысла искать спасения в городе. Даже если мы выроем бункер, нас всё равно найдут. Аноним верно сказал: мы не спрячемся. Я даже не удивилась, когда в очередной раз затерялась в этом огромном здании с целой массой лестниц, лифтов, поворотов и коридоров, где найти чью-либо палату было просто нереально. Но я всё же поднялась на этаж, где были палаты и Эвелин, и Люка, и самое сложное оставалось позади. Сперва я поставила себе цель пойти к Люку, ведь если я не появлюсь в ближайшие полчаса, он сгрызет меня со всеми моими костями и даже не поперхнется. Эвелин ясно дала мне понять, что с ней всё в порядке и что я могу не торопиться. Держа путь к Хеммингсу, я проходила мимо поворота в сторону палаты подруги, но внезапный писк приборов, доносящийся издалека до моих ушей, остановил меня. Я повернула голову и увидела, как несколько медсестёр несутся прямиком на звук, захватив с собой тележку с нужным оборудованием. Только через минуту я увидела, что из той палаты всеми силами выводят Калума, который выкрикивал одно и то же имя и пытался вырваться из «оков». Я не заметила, как из рук выпали все вещи, а я сама помчалась в сторону, откуда выкатывали на каталке знакомую девушку, на чьём лице была надета кислородная маска, а рядом носился врач, проверяя реакцию зрачков фонариком. Он попросил снимки с томографии, и медсестра в спешке принесла их. С первых же секунд хирург изменился в лице, и я только услышала, как он громко сказал: «У неё субдуральная гематома. Какого чёрта вы не сделали снимки раньше?!» — а затем каталка скрылась за белыми дверьми, и больше Эвелин я не видела. — Ч-что произошло? — я не могла переварить всё, что только что увидела и услышала. Я посмотрела на Калума, и он выглядел как мертвец, не отрывая взгляд от тех дверей, а его губа чуть подёргивалась, но парень не издал ни звука. Мне казалось, я всё ещё слышала звук пищащих аппаратов, переговоры врача с медсёстрами и крик Калума, которым он умолял впустить его в палату. — Она сказала, что видит какие-то вспышки, — с каждым словом он мрачнел всё больше. — Я-я не понимаю, всё ведь было нормально. У неё просто болела голова… — Всё будет в порядке, — Калум стал говорить что-то в противовес мне, но я его прервала, встав прямо перед ним и взял его за плечи своими дрожащими руками. — Ты меня слышишь? Всё будет нормально, вот увидишь. Я недолго смотрела прямо ему в глаза, пока он продолжал смотреть на двери и пилить их взглядом, а потом крепко обняла, даже не надеясь, что он обнимет в ответ. Но он обнял. Правда, не так крепко и не с такой силой, ведь её у парня не было вовсе после бессонных часов, проведённых в больнице, но даже так я тихо надеялась, что ему хоть чуточку станет лучше. Но я уже не надеялась, что лучше станет мне. Течение времени, кажется, никто из нас не чувствовал. Хоть пять минут, хоть полчаса казались одинаково длинными и одинаково мучительными, пока мы продолжали стоять в этом коридоре, глядя в стёкла в дверях, надеясь увидеть облегчённое лицо доктора. Но каждый раз из-за угла выглядывал ни он, ни какая-нибудь из медсестёр, что ушли в его сопровождении. Там было настолько пусто, словно никто и никогда там не ходит. И это было странно, но не страннее чем-то чувство, которое пожирало каждую мою нервную клетку. Я совсем позабыла о Люке, который так и находился в неведении совсем близко. Было бы справедливо пойти и сказать ему обо всём, что произошло и происходит до сих пор., но я не могла и пальцем пошевелить, не говоря уже о том, чтобы идти куда-то. Я не хочу никуда идти, пока не буду знать, что с Эвелин всё в порядке и операция прошла успешно. У меня было непреодолимое чувство уверенности, что вот-вот выйдет врач и скажет: «Хорошие новости». И я оказалась права насчёт врача. Но не была права насчёт его эмоций. На лице взрослого мужчины не виднелся даже чуть приподнятый уголок губ, глаза были опущены, словно он нарочно не хотел на нас смотреть. Вскоре те самые белые двери распахнулись, и из них вышел мужчина, снимая с головы такую же синюю шапочку, какая была у хирурга Люка. Наверное, они так делают всегда несмотря на то, плохие новости или нет. — Во время операции произошли осложнения, — из уст вырывалось бесконечное «нет», пока врач медлил с тем, чтобы сказать всё как есть на самом деле. — Мы не могли этого предвидеть. Мне жаль. «Мне жаль» — да какой вообще смысл в этих словах?! Какой в них смысл, если по-настоящему они ничего не значат? Они, врачи, теряют пациентов почти каждый день. Они привыкли говорить, что им жаль, но неужели в голову не прокладывалась мысль, что это не то, в чём мы сейчас нуждаемся? Какой смысл лепить всюду это бессмысленное клише, если от этого становится лишь хуже? Калум не стал ничего отвечать. Он около минуты постоял на месте после слов врача, а потом ушёл в другую сторону, куда-то к лестнице. А я продолжала стоять, но взгляд был направлен на кафельную плитку на полу, а не на то, как по ней прочь от меня уходит мужчина, держа руки на боках и покачивая головой из стороны в сторону. Я даже не знаю, как описать то, что творилось внутри. Скорбь? Нет. Разочарование? Нет. Пустота? Наверное. Но даже несмотря на эту пустоту я ощутила уже привычные за сегодня слёзы на щеках, которые тут же стёрла тыльной стороной ладони. На телефон снова пришло сообщение. И снова от Люка. Мне хотелось выкинуть мобильник из окна, растоптать собственной ногой или — лучше всего — сжечь. Но поскольку я находилась в больнице, где безусловно есть отделение для душевнобольных, я не стала делать ничего из того, переборов своё сильное желание. Ноги понесли меня к палате Хеммингса, который, наверное, при виде меня сразу же соскочит с постели и, может быть, начнёт душить своими собственными руками. Но сейчас меня это, честно говоря, мало волновало. Да я и не знаю, что меня волновало сейчас вообще. Оказавшись напротив палаты, я никак не могла осмелиться открыть дверь, да и Люк не обращал на меня никакого внимания. Но войти мне всё-таки пришлось, и, как я и догадывалась, парень, тут же открыв глаза, начал осыпать меня вопросами и спрашивать, не идиотка ли я или не слепая случаем, раз даже не подумала хотя бы перезвонить ему. Но отвечать я не стала ни на что, просто плелась к креслу, в которое вскоре села. — Врачи сказали, что у неё была субдуральная гематома, — Хеммингс сперва не понял, о чём я говорю, но затем прекратил как-то меня прерывать. — Они… он сказал, что возникли осложнения, — я произносила каждое слово с трудом, как будто сама не до конца понимая, в чём же дело. — Она умерла. Эвелин умерла.