С уважением, Дэвид Клиффорд. 5 июля 2016 года»
Всё время, пока я читал это недлинное письмо, я сидел с нахмуренным лицом. Почему вдруг Дэвид решил в последний момент отменить принцип наследования «семейного бизнеса» и передать своё детище кому-то другому? Судя по дате, идея в голову ему пришла совсем недавно, где-то три недели назад. Я стал отматывать ленту времени у себя в голове на те примерные даты, но в голову пришла лишь перестрелка в торговом центре. Постойте, торговый центр! Несмотря на то что подробности о той ночи я хочу вспоминать сейчас в последнюю очередь, в голову всё равно влез тот разговор у машины с Ханной.— Это Майкл, да? — Да.
В этом-то всё и дело. Верно, этот подонок всё-таки сделал доброе дело для своей сестры, но поплатился за это целой корпорацией, которая была практически в его руках. Может, после того разговора в Лос-Анджелесе он не намеревался больше связываться ни со своим папашей, ни с его грязными делами, которые тот хотел передать в наследство сыну. Но тогда встаёт другой вопрос: кто тогда оказался предметом несказанного доверия Клиффорда? В самом конце я увидел папку, именовавшуюся как «Сотрудники». Всего два клика, и передо мной появилось просто безмерное количество документов, по большей части — досье на каждого человека. Тут даже не сотни — тут, наверное, за тысячу файлов, многие из которых повреждены и попросту не открываются. В самом верху я увидел файл под названием «Список», который не раздумывая кликнул. Это, наверное, и оказалось отправной точкой во всём этом дерьме. Передо мной появилась куча имён, многие из которых я попросту не знаю. Тут была самая примитивная информация: имя, фамилия, дата рождения и дата присоединения к корпорации. Я бегло пробежался по списку, крутя колёсико мышки вниз, пока не дошёл до самого низу. Думаю, будет бессмысленно смотреть все эти имена, потому что наверняка среди них не будет того, увидев которое я тут же крикну: «Бинго!» Почти все люди здесь мне не знакомы, я знаю отсюда лишь единицы. Пока ты выполняешь работу, времени знакомиться со всеми за чашкой чая особо нет. Поэтому я знаю только тех, кто работал со мной рука об руку. Я стал медленно листать вверх, пока опять не увидел знакомое имя. Эштон засветился и здесь. Впрочем, где-то здесь должно быть и моё имя. Я нашёл его в числе первых, но, посмотрев на дату «вступление», нахмурился.«Имя: Люк Фамилия: Хеммингс Дата рождения: 16.07.1994 Период работы: 2009–2011 гг.»
Я снова вернулся к строке с Эштоном.«Имя: Эштон Фамилия: Ирвин Дата рождения: 07.07.1992 Период работы: 2011 —…»
Очевидно, многоточие значило настоящее время. Сначала я подумал: «Должно быть, информация давно не обновлялась». Но стоило мне поднять глаза на других, в чьих строках период работы заканчивался и 2012, и 2013, и 2014 и даже 2015, в голове раздался первый тревожный звонок. Отодвинув от себя ноутбук, я начал буквально рыться в чемодане, чтобы найти документы, где точно упоминалось имя отца Калума. Я не знаю, почему ищу именно их, но что-то мне подсказывает, что если я не найду и там что-то, что натолкнёт меня на нежеланный след, то мои волнения просто напрасны, и я смогу выдохнуть полной грудью. Оказались эти документы в самом низу, и, достав их, я недолго всматривался в текст, так же пробегаясь глазами и попутно составляя в голове примерное содержание. Идея была такова: Клиффорд заключал договор с наёмным убийцей, который представляет интересы Дэвида, поэтому получает от него полноценную юридическую защиту и перекладывает всю ответственность на себя. Таким образом он заявляет, что убийца в этом деле — обычная пешка, а руководящий процессом — Дэвид. Конечно, всем уже ясно, что при удобном случае всю вину Клиффорд свалит на своего игрока, а тому придётся лишь понести наказание. Никто не станет разбираться, кто тут по-настоящему виновен. Сначала текст был в обобщённом виде, и только на другой стороне началось приближение к самой сути и тому, кто всё-таки оказывается доверенным лицом Клиффорда. Глаза горели непонятным для меня самого огоньком, пока я не увидел одну строчку. «Я, Дэвид Джонатан Клиффорд, принимаю всю вышеперечисленную ответственность за своего исполнителя, представляющего мои интересы, Эштона Флетчера Ирвина, и доверяю ему исполнение вышеназванного акта в отношении Аарона Уильяма Худа». Наверное, я бы мог начать убеждать себя: «Тут определённо какая-то ошибка, на самом деле такого просто не может быть, потому что…» — но после «потому что» не было бы ни единого слова. Можно было бы сказать, что это всё подстава, а документы — подделка, но за этим следует вопрос: а для чего это нужно было бы Клиффорду? Я всё ещё помню его наглую улыбку, когда он, захлёбываясь собственной кровью, смотрел на меня, как на последнего идиота, узнав, что я до сих пор не знаю имени нашего преследователя и его предателя. Хотя бы поэтому можно поверить в то, что напечатанное на этой бумаге — правда. Я проверил ту сраную папку с этими сраными досье, и там нашёл досье на Эштона, всё на него, а фотография была совсем новенькой. Проверил дату на том документе, который содержал в себе список большинства сотрудников — он был создан в начале этого года. Но мне было этого мало. Я искал и находил всё больше и больше доказательств тому, что за всем этим и правда стоял Эштон, но мне как будто что-то не давало покоя. Пока я не вспомнил про дневник Нэнси на своём столе и вырванную страницу. С кровати я вскочил моментально, и боль районе живота тут же отозвалась полным недовольством моими резкими движениями. Однако на это я обращал внимание в последнюю очередь, ведь сейчас чуть трясущимися руками листал страницы дневника, где видел одни и те же имена: моё, отца, матери и дедушки. В конце концов я нашёл тот разворот, где была выдрана страница, и только потом вспомнил, что видел похожий рисунок на листе такого же размера где-то за столом. Скинув все вещи на пол, кроме кружки, я стал отодвигать тяжеленный стол, но сил надолго не хватило. Кроме тянущей боли преградой стал ещё и вес стола, который, наверное, можно было бы разобрать на доски и сделать пуленепробиваемую обшивку дома. Однако даже пары сантиметров от стены хватило, чтобы залезть снизу и рукой достать этот помятый, в нескольких местах порванный лист, который больше стал похож на клочок бумаги. Почерк, рисунки на краях подходили под дневник, поэтому я вложил листок, чтобы вся запись стала единой картиной. «Я до сих пор не могу оправиться от мысли, что Клиффорд возымел совесть прибегнуть к тому, чтобы испачкать руки столь юного мальчика во всей своей грязи, перемешанной с чужой кровью. Эштон ещё слишком мал для этого, слишком мал, чтобы знать все страхи этой чудовищной работы. Будь у меня силы и возможности, я бы забрала мальчика оттуда собственными силами, чего бы мне то ни стоило. Я не могу думать о том, что они рушат детские сознания, чтобы снять с себя всю ответственность за свои же ужасные деяния». Несмотря на все тревожные звонки, что звучали в моей голове, стоило мне только увидеть имя Эштона на компьютере и всех тех бумагах, этот, последний, оказался самым громким и внушительным. Хотя я уже даже не знаю точно, это был звонок или мой собственный крик. Всё было бы куда лучше, если бы я не прочитал тот абзац полностью, который, как оказалось, был о моей матери и о том, как чудовищно с ней разделались. А виновником оказался не тот ублюдок, которого я прикончил в подвале собственного дома, а мой блядский друг. До меня с трудом доходили все подробности той херни, что с нами приключалась, в новых красках. Пробелы, которые мы обозвали Анонимом, теперь носили другое имя — Эштон. Всё, в чём я обвинял какого-то определённого человека, оказалось на совести моего собственного друга. Он убил мою мать, работал (и работает до сих пор) на Клиффорда, шантажировал нас всё это время и ловко обманывал, что на него не падало ни одно подозрение — и это всё мой друг. И из-за своего друга я чуть не умер. И только спустя время я понял, о ком речь шла в письме Клиффорда. Об Эштоне и шла. Блять.***
Прячась в тени фонарного столба, я закурил сигарету, смотря в окна уже знакомой гостиницы. Почти все из них были зашторены, был виден лишь жёлтый свет дешёвых лампочек, но только одно окно не было прикрыто даже убогим тюлем. Иронично, ведь такой «жест» значит, что жильцу нечего скрывать, но, как оказалось, скрывать ему есть что. Когда от целой сигареты остался лишь маленький тлеющий окурок, я бросил его под ногу и растоптал ботинком, поправив на себе кожаную куртку. Кажется, с наступлением ночи город совсем опустел, на улице нет ни единой души, кроме меня самого и одного паренька, который совсем скоро должен вернуться. Выключенный в номере свет говорит именно об этом — Эштон никогда не ложится спать раньше двух часов ночи. Поэтому я смелым шагом направился ко входу в дряхлую ночлежку, и первым же сюрпризом для меня оказался спящий за стойкой, на своем рабочем месте, мужик. Что ж, тогда всё становится в разы проще, потому что мне не нужно лишний раз придумывать отмазки. Я поднялся на второй этаж, встал напротив двери, на которой висела табличка с потёртой надписью «2В», и, оглянувшись пару раз по сторонам, вошёл внутрь. В нос тут же ударил запах алкоголя и табачного дыма, от которого я поморщился. Если я назову эту комнату лачугой, то ни в коем случае не навру: ободранные обои, убитая мебель, дряхлый телевизор в углу и узкие подоконники так и набивают себе цену, не превышающую десяти долларов за ночь. Настроение упало ниже некуда, ведь до этого момента считал Ирвина заядлым чистюлей. Как оказалось, он обманывает даже там, где оно не надо. Бутылки на полу я пинал ногами, пробираясь вглубь и осматриваясь получше, хотя в темноте это было сложновато. Кроме пепельницы с окурками на журнальном столике я больше ничего выделяющегося не заметил, ведь пустые бутылки тут стали частью декора, настолько много их было. Даже не знаю, что я здесь вообще делаю. Всё это разочаровывает меня ещё больше, отчего приходится сжимать кулаки ещё сильнее, чтобы не начать избивать стену. Я подошёл к окну, на подоконнике которого был жирный слой пыли, и по которому я не побрезговал провести пальцем. Ирвин, должно быть, не единственная свинья в этом здании, поэтому я лишь самодовольно хмыкнул, в который раз убеждая себя самого: «Отвратительно». Я хотел было выглянуть в окно, но за спиной послышался звон ключей и тщетные попытки отпереть уже открытую дверь. Через несколько попыток дверь всё-таки открыли, и в комнату сужающейся дорожкой проник свет из коридора. — Люк? Ты что здесь... — Сюрприз, Эштон! Не ожидал, правда? Вот и я не думал, что мне придётся сюда приходить, — я пнул ногой очередную бутылку, отчего Ирвин прибывал в откровенном недоумении. — Слушай, у тебя тут такой бардак, не замечаешь? Или ты уже привык жить в сраче и наводить его в чужих жизнях, а? — Я не понимаю, о чём ты говоришь. — Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю, — я стал давить на него, и по его лицу было видно: в голову стали пробираться мысли о том, что я догадался. — Как ты, блять, вообще посмел наводить срач в моей жизни? Ты думал, что вечность сможешь прятаться за спиной Клиффорда и делать вид, что ни к чему не причастен? Как у тебя совести хватило после всего того дерьма, что ты наделал, ещё появляться в моём доме?! — Дай мне объяснить... — Да что тут объяснять, Эштон?! Что тут, блять, ты мне скажи, можно объяснить? — я не заметил, как голос стал срываться в крике, и я с трудом держал себя в руках, чтобы не подойти к парню и врезать ему. — Я думал, мы друзья. Я тебе доверял. Я тебе, блять, доверил всё, а ты, оказывается, просто взял и на всё это попросту насрал. Как ты, сука, вообще мог так со мной поступить? Как ты мог так поступить с Ханной?! Эштон молчал. Теперь абсолютно все мои сомнения развеялись в воздухе, стоило мне лишь взглянуть на виноватые глаза парня. Наверное, всё это время я тихо надеялся, что всё, что я нашёл, оказалось сущей ложью, и Ирвин хотя бы попытается себя оправдать. Но вместо этого он стоит у стены, освещаемый светом фонаря с улицы, и не осмеливается задерживать на мне свой взгляд дольше пары секунд. Мне дико хотелось выть и драть на себе волосы, потому что я не верил собственным глазам. Я, блять, не верил ничему. — Он сказал, что если я уйду или откажусь выполнять его требования, он убьёт меня, — стоило ему начать разговаривать, как мой взгляд освирепел, а когда до меня дошёл весь смысл его слов, я вовсе остановился на месте. — Что я мог сделать, Люк? Что бы ты сделал на моём месте? — Я бы умер! Я бы умер, но не стал бы вытворять такое с собственными друзьями! — мой крик эхом раздавался по комнате. — Как у тебя наглости хватило после всего, через что мы пережили вместе, оставаться на стороне Клиффорда и при всём при этом подкидывать нам очередную кучу дерьма в виде хуйни от Анонима? Ты убил отца Калума, Эштон, это уже, блять, за все рамки выходит! — Мне жаль. Этими словами он перебил меня на половине моей мысли. И это было зря. — О, так тебе жаль? — я медленными шагами стал приближаться к нему, а Ирвин машинально отходил назад. Когда я оказался прямо напротив него, и нас отделяли какие-то ничтожные сантиметры, я схватил его за воротник рубашки и приподнял, прижав к стене. Я чувствовал на своей коже его тяжёлое и частое дыхание, и мне хотелось прекратит его сею же минуту. Но вместо этого я развернул его и ударил лицом о стену, услышав жалобный стон, а потом глухой удар его тела об пол. — Ты мою мать убил и хочешь сказать, что тебе «жаль»? — парень сидел на полу, вытирая нос своей рукой, а я перевёл взгляд на обои, испачканные его кровью. — А тебе, случайно, не жаль ту девушку, которую ты убил в её собственной квартире в Сиднее, прикинувшись мной? А парня? Тебе не жаль всех тех людей, которых убил ты и нагло притворялся мной? Это ведь ты сделал, не так ли? Он молчал. — У тебя хватило наглости прийти на кладбище к моей матери после того, как ты с ней разделался по приказу Клиффорда, — холодно произносил я, и парень никак не отрицал всего этого. — Что ж ты еще сделал, Эштон, а? Кроме того, что шантажировал меня, Ханну и Калума всё это время. Теперь давай по-честному, терять тебе больше нечего, — я отошёл от него на пару шагов, смотря на молчавшего парня сверху вниз. — Может, из-за тебя ещё и Эвелин умерла? — Я не хотел этого, — вырвалась из его уст еле слышная фраза. — Так это всё-таки был ты! Потрясающе, — из уст вырвался нервный смешок, а я провёл руками по волосам, зачёсывая их назад и восхищаясь, какой же, всё-таки, ублюдок всё это время жил со мной рука об руку. — Знаешь, я удивлён, как раньше не догадался обо всём этом. Это ведь логично: страдали все, кроме тебя. Ты всегда был именно тем человеком, что стоял в стороне и никогда не оказывался в передрягах. Впрочем, оно и понятно: сложновато, наверное, быть дирижером и при этом играть на скрипке, — всю ту желчь, которая накопилась во мне за время пребывания рядом с Ирвином, мне хотелось выплюнуть прямо ему в лицо. Но он лишь сидел на полу, потирая, возможно, сломанный нос и вытирая с губ кровь. — Я жалею, что не понял этого раньше. Да и вряд ли бы понял, если бы не невнимательность твоего жалкого начальника, который даже не был в силах правильную кассету в коробку с угрозами положить. — Это был не он. — Что? — Я подкинул кассету, — Эштон запрокинул голову назад, всё ещё избегая зрительного контакта со мной. — Я хотел, чтобы ты нашёл то место. На кассете, что лежала в коробке в фотографиями, было видео с камер наблюдения в доме Ханны, как они с Калумом тащат ковёр с трупом Кита. А кассету с Дестини я бросил в подвал, когда мы сюда только приехали. Уголок губ подёргивался, пока я слушал Эштона, и мне хотелось ударить его ещё раз. У меня было ощущение, будто меня предали снова, на этот раз с ещё большей силой, отчего в груди словно что-то защемило. Ладони, незаметно для меня, сжимались в кулаки, и я держался изо всех сил, чтобы не оставить на лице Ирвина ещё один синяк, только размером побольше. — Ты так боялся за собственную шкуру, что даже не рискнул собственноручно отдать мне в руки вещь, которая позволила мне прекратить всё это? — я снова усмехнулся, но в каждом моём смешке отражалась всё бóльшая разочарованность в этом человеке. — Как на тебя, такого трусливого, Клиффорд только подумал переписать целую корпорацию? — Ч-что? — Так ты не в курсе! — я искренне восхитился способностью Эштона сохранять в подобной ситуации вид дурачка, который и правда меня убеждает, что этот парень — полнейший идиот. — В таком случае, поздравляю, Эштон, ты следующий главный ублюдок этого мира, если, конечно, босс тебя ещё не вычеркнул за подложенную кассету. Он ведь явно догадался, что она у меня неспроста, да? Я видел его растерянный взгляд, бегающий по комнате, и мне становилось просто тошно от этой картины. Будь у меня такая возможность, я бы с радостью поджёг и эту комнату, чтобы ещё один ублюдок сгорел дотла. Но при себе у меня не было ни зажигалки, ни спички, ведь последняя ушла на ту дурацкую сигарету, из-за которой я чувствую подступающий к горлу кашель. Не знаю, может ли этот человек опуститься в моих глазах ещё больше. Наверное, это предел. Я вновь медленно подошёл к нему, и на этот раз он смотрел на меня с опаской. — Из-за тебя моя жизнь превратилась в сущее дерьмо. К сожалению, не только моя. Ты из-за собственной трусости позволил стольким людям страдать, а потом просто наблюдал, не говоря ни слова. Ты заслуживаешь худшего, что для тебя может приготовить Бог, Эштон. — Я сделал всё, всё что мог, чтобы максимально отгородить вас. Что было в моих силах. Мой взгляд резко скользнул на его лицо, после чего освирепел еще больше. Постояв минуту, испепеляя Эштона собственным взглядом, мой кулак снова встретился с его лицом. И снова. И снова. И снова. И происходило это до тех пор, пока от доброго, на первый взгляд, лица парня не осталось лишь кровавое мессиво, приобретавшее бордово-синий оттенок даже в ночном свете фонаря. До ушей донёсся глубокий, но мучительный вздох, больше похожий на задыхающегося человека, что хватается за жизнь глотками воздуха. — Не вздумай даже попадаться мне на глаза. В следующий раз я тебя убью, — я встал с колен, встряхивая больные кулаки, чьи костяшки были разодраны до крови, но ситуация сложилась во много раз лучше, чем с лицом Эштона. — Передай Клиффорду «привет», если этот подонок ещё жив. POV Ханна Клиффорд. Который раз смотрю на часы, но всё никак не услышу этого заветного щелчка входной двери, который пытаюсь застать уже который час. Люк куда-то ушёл, не сказав ни слова, а я не могла даже препятствовать этому. Когда я услышала громкий хлопок двери, то была в душе, а Калум физически не мог спровоцировать этот хлопок — он спал. И только когда я неуверенно приоткрыла дверь в спальню Люка, где самым безобразным образом валялись бумаги на полу, поняла, что он просто сбежал, если это так можно назвать. Я звонила, писала, но ответа — ноль. Хотя это, наверное, месть за то, как я повела себя в тот день, когда делала ровно то же самое. Теперь понимаю, что это было дерьмово с моей стороны. И щелчок всё-таки раздался. Я поставила кружку с кофе на стол и метнулась из кухни в сторону прихожей, заранее готовя слова о том, что так пропадать, чёрт возьми, нельзя, и что отвечать на сообщения всё-таки нужно, как бы тебе ни хотелось мстить. Но только увидев лицо Люка, я забыла абсолютно все слова, что отрепетировала в своей голове, кажется, миллион раз. — Где ты был? — я растерянно смотрела, как он снимает ботинки, вешает куртку на вешалку и избегает зрительного контакта. — Л-люк? — Подожди тут, — парень обошёл меня, уходя на второй этаж, предположительно, в свою комнату. Я уже приготовилась к тому, что ожидание — пустая трата времени, потому что Хеммингс сейчас запрётся в своей комнате и не будет выходить ещё несколько дней. Но спустя пару минут ожиданий я снова услышала тихие шаги, которыми Люк словно пытался не разбудить Калума. Сейчас было странно все: начиная от поведения Люка и заканчивая тем, что он волнуется о здоровом сне Худа, раз не решил прыгнуть с лестницы, развалив при этом пол. Я и хотела и не хотела одновременно знать ответ на вопрос, где он был и что делал, но меня останавливало одно: правда. У меня нет ни одной идеи в голове, куда бы мог отправиться Хеммингс на ночь глядя, главное сейчас — он вернулся, а остальное лишь пустяки. Я не сразу увидела в руках парня какую-то бархатную чёрную коробку небольших размеров, которую он рассматривал так, словно принимал важное решение. Это смутило меня ещё больше. — Я купил это для мамы уже очень давно. Помню, как она каждый раз приходила в восторг, когда ей кто-нибудь дарил какие-нибудь даже самые дешёвые украшения, и я как-то задался целью по-настоящему обрадовать её. Да, экономить у меня выходило хреново, но уже скоро я купил это. Правда, не успел подарить, — рассказывал он это с присущей ему ноткой холодности, но и заботой одновременно. Он открыл коробку, и я увидела уже знакомую подвеску в виде серебряной тонкой цепочки с висящим на ней полумесяцем*. — Повернись. — Я-я не думаю, что это... — Пожалуйста. Я неуверенно взглянула на него, чтобы убедиться, что стоит следовать его просьбам. В его глазах виднелась такая боль, которую я давно не видела на лицах людей. Уголок губ Люка слегка подёргивался, а глаза были зеркалом полнейшей тоски. Каждый раз, когда я заглядывала в них, по рукам пробегались мурашки, поэтому я просто повернусь к Люку чёртовой спиной, чтобы больше не видеть его разбитый вид. Всё, что сейчас происходило, вызывало во мне просто кучу вопросов. Почему он это делает? Зачем он это делает? Но я не хотела раздражать его или расстраивать ещё сильнее, как бы ни хотелось мне узнать причину всего этого хаоса из эмоций. Я собрала волосы в маленький хвост, чтобы Люк мог без труда застегнуть подвеску на шее. Уже вскоре я почувствовала на коже холодный металл, от чего у меня захватило дыхание. — Носи это, слышишь? Это... это правда дорого мне. Это практически всё, что осталось у меня в память о матери, кроме фотографий. — Зачем ты тогда отдаёшь это мне? — Я считаю, что должен, — он прислонился своим лбом к моему, томно вздыхая. Я почувствовала его трепетное дыхание на своей коже, отчего по телу словно прошёлся ток. — Ты и эта цепочка — единственное, что у меня осталось хорошего от прошлой жизни. Я не хочу просрать ничего из этого, поэтому пускай это будет храниться вместе. Так спокойнее. Меня смутило слово «единственное». Разве это не слишком ответственно — быть чем-то единственным хорошим для человека, которого ты часто упрекал в том, что он плохой? Наверное, это слишком обобщённо. Неужели у него и правда не осталось ничего, что даст ему тёплые воспоминания? А Эштон? Он не раз говорил о том, как сильно дорожит им, хоть это и было мимолетно. Но я отчётливо помню его голос, когда он это говорил. Так не говорят о человеке, который для тебя всего лишь пустое место. — А как же Эштон? Люк заметно напрягся. Парень сглотнул ком в горле, опустив голову на моё плечо, и я почувствовала его некую слабость или усталость. — Есть определённые вещи, Ханна, которые ты считал своей неотъемлемой частью, — такое начало меня уже насторожило, — но в один момент — случайно или нет — у тебя открываются глаза, и, как оказывается, эти вещи намного дальше от тебя, чем ты предполагал, — каждое слово давалось ему всё труднее и труднее, но я не могу взвалить это на тяжелую психологическую ношу. Кажется, Люку становится плохо. — И... должен сказать, что ты, наверное, мне не поверишь и даже начнёшь меня убеждать в том, что я просто псих, да и мне хотелось бы так считать, — когда его голос стал совсем пропадать, я схватила его лицо в свои руки и заметила, что глаза он держал приоткрытыми. — Эштон. Он и был всё это время Анонимом. Я опустила взгляд на белую футболку Люка и заметила увеличивающееся бордовое пятно, а уже в следующий момент я изо всех сил пыталась удержать падающего в почти бессознательном состоянии парня.