За горизонтом.

В далёком-далёком детстве мы брались за руки и шли вверх, вплоть до крутого склона. Даже он не мог остановить нас. Мы взбирались на него так, будто от этого зависела наша жизнь, но я никогда не боялся, потому что его рука всегда крепко сжимала мою. Я готов был идти за ним куда угодно, до самой смерти следовать за его спиной, я хотел всегда следовать за ним, но я понимал, что так будет не всегда. Когда-нибудь всё исчезнет: я, он, весь этот яркий, красочный мир, в котором мы жили. Когда-нибудь небо потеряет бледно-голубой цвет и станет пасмурно-серым. Осознать этого я не мог, я лишь смотрел на горизонт и думал, что, возможно, мы найдём край этого мира, если продолжим следовать за ним. Тогда я задумался, существует ли конец мира, там, за широтным горизонтом. Но ответа так и не нашёл. В тот день было очень тепло… Жара просто съедала нас, в прямом смысле того слова. Я сидел в тени дерева и отмахивался от назойливых комаров, которые стаями налетали на людей. Лето в самом его разгаре. Невыносимая тридцати градусная жара и духота, из-за которой было трудно дышать. Мороженое в руке таяло, да и я не стремился его есть, я ничего не видящим взглядом изучал широкий простор леса, Рин неподалеку собирала ягоды. Эх, ведь это ей приспичило идти в такую жару на прогулку. Я с трудом продолжал думать, в голове всё плавилось, а изображение перед глазами блекнуло и расплывалось. Я потряс головой. Мне хотелось искупаться в воде, выпить чего-нибудь, но под рукой был только термос с холодным чаем, от которого толку почти не было. Я доел мороженное и устало прислонился к стволу дерева. Спать… единственная мысль, которая скользила в моей голове. Во сне я видел силуэт. Я даже не догадывался, кто это. Кто-то тёплый и до боли знакомый. Он протягивал мне руку, и я коснулся её. Тепло. Чуть дольше. Я не хотел просыпаться ото сна. Всегда быть рядом с ним. Вот единственная моя мечта. Кто же он? Ах, я чувствовал, как кто-то хочет, чтобы я проснулся. Кто-то тормошил меня за плечи и звал по имени. Рики… Рики… до боли знакомый голос, мягкий и успокаивающий. — Кё…ске? Рин, наклонившая голову в недоумении, лишь затем поняла, что я звал её по имени брата, она недовольно сморщилась, после чего лишь одёрнула меня. — Нужно возвращаться. Я кивнул. Я не нашёл в себе сил на споры. Похоже, я получил тепловой удар. Голова болела настолько сильно, что я не разбирал дороги. Я шёл, пошатываясь, и то и дело ловил на себе озабоченный взгляд Рин. Я и правда не в себе. Я не мог понять, куда и зачем я иду. Все терялось во мгле. Но я продолжил идти. Запинаясь за ветку дерева, валяющуюся на земле, я упал, чувствуя боль в пояснице. Рин подала мне руку, и я принял помощь. Она говорила со мной о разных вещах, пыталась успокоить, что мы скоро прибудем домой, а я только кивал и вверял ей свою безопасность. Рука Рин такая тёплая, но ненадежная, как у её брата. Если бы на её месте был Кёске, тогда бы я не волновался, а сейчас, когда мы вышли на центральную улицу, стоя на магистрали, мои ноги дали слабину и подкосились, я припал к земле, тяжело дыша и хватаясь за голову. Рин пыталась оттащить меня от дороги, но в то же время прямо на нас… с оглушительным звуком и на огромной скорости на нас мчался грузовик. А, вот значит как. От судьбы не убежишь. Единственная мысль, что возникла в моей чугунной голове. А потом… нас с Рин отпихнули в сторону, со всей силой мы прокатились по земле на несколько метров от дороги и смотрели, как Нацуме-старший лежал в луже собственной крови. В тот момент моё сердце больно кололо. Когда и как он успел спасти нас? И почему… мне больно. Почему он берёт всё на себя? Всегда… всегда… боль в голове отошла на последний план, на дрожащих ногах я, не разбирая дороги, подошёл к месту аварии. Люди толпой собрались вокруг, обсуждая очередную трагедию, которые не новизна в больших городах вроде нашего. Им не понять… моих чувств. Рыдая, я упал на колени рядом с его телом и услышал вой сирен. Не спасут. У них не получится. Я больше не верю в чудо. Я взглянул в сторону Рин. Её огромные карие глаза застыли на кошмарной картине, она не совсем поняла, что произошло, она попятилась назад, зажав рот рукой, а потом громко и протяжно крикнула, взывая к небесам. Почему всё это снова происходит с нами? — А… ясно. Печальная история. Произнёс Кёске и вновь посмотрел на полосу горизонта. Что же его там привлекает? Каждый день, когда я прихожу его навестить, он просто смотрит в окно, неотрывно, будто пытаясь что-то разглядеть. — Мы мечтали пересечь черту. Холодный тон голоса оборвал во мне способность мыслить. Я посмотрел на него рассредоточенным взглядом, поводил по покрывалу рукой, коснулся его пижамы. Я раз за разом пытался достичь его спины. Он отдаляется от меня всё дальше, и с каждым его шагом мне становится сложнее дышать, я не представляю своей жизни без него, понимаю, насколько зависим от своего друга детства. — Ты помнишь? Надежда не угасает, но голос обрывается. Я говорил это так, чтобы не спугнуть наше взаимопонимание, и в знак того, что я рядом, каждый раз пытаюсь улыбаться, хотя он даже не смотрит на меня. — Нет, я видел сон… Город, окруженный ночными огнями, стоящие на крыше пятиэтажного здания фигуры, смотрящие вдаль, на горизонт, которого никогда не найдут. Нескончаемый лабиринт. Не отрываясь от картины за окном, он говорил такие вещи, которых я не понимал. Получается, Кёске каждый день видит всё свое прошлое во снах — крыша дома, мы, смеющиеся вместе, смотрим куда-то вдаль и ищем край мира. Глупая потребность в этом, мы баловали себя в детстве подобной ерундой, мы хотели увидеть конец мира. Какой он, мир по ту сторону горизонта? Но потом мы, конечно же, забыли о своей мечте. Похоже, Кёске начинает вспоминать о ней сейчас, лежа на больничной койке в палате, насквозь пропахшей лекарствами. И тут до меня дошло… — Может, пройдёмся? Тебе можно выходить наружу, хоть и не слишком далеко. Главное — свежий воздух. Когда мы вышли, Кёске вдохнул воздух в лёгкие, развёл руки в сторону и насладился солнечными лучами, кружащимися в танце на его счастливом лице. Улыбка тронула его губы, его глаза заблестели видимым азартом, он, наконец, выдохнул и сел на лавочку, что стояла в парке около больницы. Впервые за несколько дней он не смотрел на горизонт, а наслаждался игрой ветра с листвой деревьев. — Я и забыл, каково это, дышать свежим воздухом. Он усмехнулся, но я увидел, как на его лице проскользнула тень одиночества. — Ты бы хотел встречи со всеми? Тяжелый вздох — олицетворение его ответа. Он боится признать это. Он не хочет оставаться в одиночестве, но и принять то, что забыл их всех, он тоже не может. И только со мной он ведёт себя так, будто бы ничего и не забывал. Почему же? Я всегда считал, что Рин ближе к Кёске, но получается, что только мне он может доверить свои заботы. И я был готов поддержать его, протянуть ему руку, быть рядом. Он отрицательно качнул головой в ответ на мой вопрос. — Знаешь, я думаю, что забуду и это. Как дышал сегодня свежим воздухом, как говорил с тобой, я потеряю и эти воспоминания. Твоё имя, твой голос, твои слова… всё растворится так, будто ничего и не было, а в сердце останется лишь пустота. Я не знал, почему Кёске говорил такие грустные вещи, но его голос был полон скорби и печали. В детстве мы всегда веселились, не думая о грядущем, мы всегда были вместе, а впереди нас шествовал сильный и волевой человек — рыжеволосый парень с лучезарной улыбкой на лице. Всегда полный идей и мечтаний, с азартным блеском в глазах, он не изменился и сейчас. Просто жизнь сама ставит людей в такое положение, когда они могут лишь уповать на минуты или даже секунды отведенного им времени… Когда ты взрослеешь, время летит куда быстрее, появляются весомые заботы, и ты стремишься в далёкое, забытое детство, которое потерялось в дебрях твоих воспоминаний. — Даже если ты всё забудешь, я не забуду. Каждая твоя прожитая минута станет частью меня, я буду поддерживать те воспоминания, которые выцветут из твоей памяти. Кёске растерянно посмотрел на меня. — Обещаешь? Я подарил ему улыбку, которая олицетворяет мою привязанность и благодарность. — Да. Обещаю. Позже мы говорили о всякой ерунде — я рассказывал Кёске каково это, ходить в школу,  он смеялся над проделками Масато, я заметил, как он постоянно посматривал в мою сторону, а после он крепко сжал мою ладонь, боясь, что я исчезну из этого мира. Я сжал её в ответ — ладонь Нацуме в этот момент мне казалась не такой надёжной, но от этого ещё более мягкой и тёплой. Я не хочу расставаться, я хочу ещё немного поговорить с ним о чём-нибудь, но вот тепло уходит, и из ниоткуда начался дождь, разрушая царившую идиллию. Мы направились в сторону больницы, всё так же держась за руки, Кёске прихрамывал больной ногой, но передвигался довольно быстро, травма не сильно стесняла его движения. Я положил руку на его плечо, поддерживая, помогая идти. Когда мы возвратились, на нас недовольно косились посетители, а медсестра прочитала тираду о том, что это неправильно. Мы с Кёске только посмеялись, он вернулся в палату и устало лёг на кровать. — Кёске, я пойду. Увидимся завтра. Я распрощался с ним с неохотой, зная, что за ночь меня съест беспокойство за завтрашний день. Я просто хотел видеть его, ощущать его прикосновения к своей руке, проникнуться его улыбкой… разве я так много прошу? А еще мне было страшно, что завтра он и правда забудет мое имя. Это странно, всё это несколько неправильно. Разве могу я всегда оставаться рядом с Кёске, нет, не могу. Рано или поздно Маленькие Проказники должны были следовать своему жизненному пути, поэтому когда-нибудь мы бы завели свои семьи, и Кёске тоже… и только думая об этом, я понимал, что тогда бы просто-напросто остался бы без частицы души, будто бы из меня вырвали кусок сердца. И мысли о будущем убивали меня ежедневно, тревоги никак не желали уходить из мыслей. Как я могу прожить жизнь без него? Я просто не представляю этого. В общежитии не было того больничного запаха, но неприятное ощущение того, что это комната, где Масато занимается «спортом», не отпускало меня. И правда, наша комната насквозь пропахла потом, бесполезно пытаться душить её, всё равно на следующий день запах пота так же ощутимо продолжит ударять в ноздри. Я вышел в коридор, в котором сейчас было тихо и неуютно. Я понял, что не помнил атмосферу нетронутой другими жильцами комнаты Кёске, и в потребности узнать и вспомнить это ощущение, я шёл, не ведая куда, и тут же остановился, ловля себя на мысли, что делаю что-то эксцентричное. Я хочу войти в комнату, в которой жил Кёске… неужели у меня уже такая зависимость от него? Нет-нет-нет, не может быть, мы оба парни, но если это Кеске… то какая разница? Когда я вошёл в таинственную комнату, то замер на месте, потому что не мог сказать больше не слова. Передо мной знакомая фигура, возлежащая на помятой постели. Его тяжелое, размеренное дыхание нарушило тишину. Я подошёл ближе и посмотрел на его лицо, во сне он казался ещё красивее. Я заскользил взглядом по его одежде — школьная форма, и где он только её взял, он ведь давно окончил школу, и только потом я понял, что он не должен был оказаться здесь! — Кёске, почему ты не в больнице?! Разрывным голосом крикнул я, с трудом выдержав накалённую до предела обстановку. Рыжеволосый представитель неясного ума только вновь и вновь продолжал шептать во сне и, игнорируя меня, перевернулся на другой бок. — Уэ… Жареная лапша. Я невольно засмеялся, наблюдая, как он двигал губами во сне. Он голоден, как это забавно. Я подошёл с другого края и, опусившись на колено, мягким взглядом взглянул на него. — Нет! Я не хочу натто! Чем дальше я слушал его речь, тем веселее мне становилось. Его голос немного хрипел, он замахал руками и перевернулся с бока на бок. Интересно, кто обедает с ним, там, во сне? — Рамен в последнюю очередь! Вот черт! И почему он только ест? — Кёске, вставай уже! Он медленно открыл карие глаза, в которых отчётливо был виден озорной, красный блеск, недоуменно моргнул ими, и только потом вспомнил, что находится в общежитии, а я смотрел ему прямо в лицо. Он не стушевался, а задорно усмехнулся, присев на постель. Мне даже показалось, что эта комната придаёт его характеру прежний вид. Как-то так. — О… Рики, привет. Спокойно сказал он, но я знал, что не время здороваться. — Какое «привет»! Почему ты не в больнице? Время замерло. Я глядел на то, как он отвернулся, безвольно смотря на бледную стену комнаты, опрокинулся на постель, заведя руки за голову и смотря в пустующее белое пространство. За окном солнце скрылось за тучами, розовый закат взошёл над улицей, кроны деревьев колыхались под напором свежего ветра. Вот и наступил вечер, время, когда температура воздуха немного упала, и стало чуть прохладно. — Мне кажется, что время закончится куда быстрее, если я останусь в больнице. Тем более, я был близок к выписке. Кёске приподнялся. Я увидел на его лице тень сомнения, но не мог обвинить его в безалаберности. Жить, зная, что завтра можешь остаться пустым и забыть всё: друзей, близких, все прожитые дни — именно поэтому он хотел, чтобы его короткая жизнь, которую он живёт сейчас, в этом времени, была насыщенной. Ком встал в горле, но я настолько сильно хотел сказать это, что преодолел грань разумного и выпалил. — Тогда давай уйдем. Туда, где никто нас не найдёт. Это будет ещё одним приключением «Маленьких Проказников»! Он поморщился, приложил руку к подбородку, восприняв это предложение всерьёз. Я смотрел на то, как на его лице появились морщины, он закусил губу, скользнул взглядом по всей комнате, только после этого кивнул в ответ. Но ведь я сказал это не всерьёз! Мягкие тени скользили по стенам, розовый закат стал багряным, солнце окончательно скрылось за облаками, и небо тёмное, голубой оттенок сменяется синим. Вечереет, — подумалось мне, и вновь я заметил, что Кёске упорно посмотрел на меня. — Нет-нет-нет, я сказал это в шутку. Но озарённый новой весёлой идеей Кёске не слышал меня, он уже вовсю продумывал план побега. Я сел на его кровать, посмотрел на него, упрямо думавшего о чём-то, весело усмехаясь. Кёске всегда был таким — забавный и интересный, он умный и независимый, полная противоположность меня самого, неуверенного в себе мальчика, который следовал лишь за лучшим другом. Поэтому я ждал окончательного решения Кеске и вновь.