За горизонтом.

Невинность и зависимость. Две отличительные черты моего характера. Я не мог нормально общаться с людьми, зная, что они меня ненавидят, я был зависим от мнения своих одноклассников, в то же время я никогда не предавал своих друзей. Чем мы только не занимались: осваивали округу, бродили по лесам, баловались и причиняли другим неудобства. От нас было слишком много проблем, поэтому взрослые никогда не ставили нас в пример. Нет, никого, слишком мягко сказано — мы были изгоями, всё время учителя пытались усмирить наш неугомонный пыл. Детские годы были прекрасны. Течение времени, которое медленно угасало как свеча, изменило нашу жизнь. В неё ворвались проблемы взросления и становления себя как личность. Проблемы неумения взаимодействовать с окружающими, проблемы в обучении, проблемы с поведением… всё это побуждало нас, подростков, стать серьёзнее, заняться собой. Тяжелое бремя взваливалось на наши детские плечи, но мы не сломались под гнетом обстоятельств, что чредой пытались сломать наш боевой дух. Только потому, что он был с нами. Сильный духовно человек, истинный лидер, всегда готовый повести нас за собой. Мы следовали за ним и верили, что он всегда будет с нами. Пока однажды чуть не потеряли. — Прости, глупая идея. Кёске сказал это самому себе. Он задумался, вновь посмотрел в окно, в котором яркое зарево всё так же ослепительно светило в глаза, почти как солнце, но я видел, что его взгляд пал на горизонт. Что же он видел в бескрайнем просторе? Нашу жизнь, наше прошлое. Всё это угасало во мраке бездонного неба, что раскинулось в широтах горизонта. Мне казалось, что его взгляд заплутал, не знал, за что лучше уцепиться, какие детали прочно схватить и никогда не отпускать. — Да, от тебя не требуется пересиливать себя. Проговорил я, глотая собственные слова так, что от них мне становилось дурно. Я никогда не мог подумать, что утешать человека — обуза на слабых, детских плечах. Когда я думаю о том, что могло бы измениться, не знай я Кёске, я понимал, что моя жизнь бы утеряла всякий смысл. Он мой первый друг, он тот, кто протянул мне руку и вызволил из темницы одиночества. Знаете, страх тот не похож на пережитое, этот страх словно я что-то обрету, но тут же потеряю. Странное чувство, будто я смотрю сам на себя, на свое отражение в зеркале, и вижу там сплошную мглу. То же самое и с разумом — я не могу размышлять здраво, смотря на Нацуме, у меня замирает дыхание, я держусь за то место, где так больно разрывает от простого осознания утери. Я не хочу, чтобы он забывал нас. Всё это настолько глупо и неправильно, что даже странно. Люди всегда ищут сложные пути решения проблемы, но когда её невозможно решить вообще, что тогда? Уповать на высшие силы, плакать от бессилия, ходить по острию лезвия, пока окончательно не воткнёшь его себе в грудь. Или же… смиренно ждать, ждать, пока жизнь раздавит тебя сама. Нет, люди не способны ждать своей участи, они будут пытаться что-то изменить из-за банального: «Я хочу жить». Сколько бы ты не отрицал, что жизнь угаснет, и тебе будет всё равно, все мы в глубине, там, где живёт наше второе «Я», желаем продолжать наслаждаться своей повседневностью, какой извилистой не была бы дорога жизненного пути. — Завтра… да, точно, боюсь, что завтра всё забуду. Кёске смотрел куда-то вдаль, всё так же, не отрываясь, после чего я решил спросить. — Ты помнишь наше обещание? В ответ лишь отрицательное качание головой. Он ничего не помнил, просто там, в глубине души, старые воспоминания слишком тревожили его душу, до дрожи в теле, до сухости в горле, так, что он на мгновения даже забывал как дышать. Время отмеряло свой ход — стрелка передвигалась к полуночи, а мы всё так же сидели в его комнате, смотря в окно, его взгляд карих глаз утопал в дебрях иного мира, там, где не было нас, Маленьких Проказников, где Нацуме Кёске остался в абсолютном одиночестве, и не в силах противиться с этой болью всё, что ему оставалось, это до хруста пальцев сжимать руки в кулаки и ронять одинокие слезы. Почему именно ты, Кёске? Каждый раз я не прекращал задавать себе этот вопрос. Однажды, в глубоком детстве, мы с Кёске вдвоём прогуливались по просёлочной дороге, весело улыбаясь друг другу. Мы были беззаботными детьми, поэтому я не заметил, как слегка подтолкнул его, что было чревато тем, что Кёске упал в длинную расщелину земли. Он зацепился пальцами за край обрыва, умело поставил ногу на выступ и постарался не паниковать. Крошки земли кубарем падали вниз, орошая поверхность. Я сглотнул слюну, попытался чем-то помочь, но мои нервные окончания не давали сосредоточиться, поэтому всё, что я делал, это бессильно передвигался с места на место, ощутимо подрагивая и чувствуя, как на глаза наворачиваются очередные слезы безысходности. Я слаб, а поэтому всё, что я мог, мой удел, проще говоря, это смотреть, как он изящными движениями ставит ногу на противоположный край, подцепляет землю руками сильнее и кричит мое имя. Я подбегаю, говорю какие-то слова, от которых самому становится тошно, а потом протягиваю свою трясущуюся, слабую ладошку, за которую он хватается. С трудом он вызволяет себя из темницы и довольно улыбается, впрочем, как всегда. Я всегда был слаб, а потому Кёске и был рядом. Я никогда не следовал своей воле, я делал шаг вперед только потому, что верил в него. Я видел его прекрасные, горящие азартом глаза, его воодушевляли приключения, он искал нечто, что отличалось от всего мирского. И однажды нашёл. Вопрос, один-единственный вопрос, который был давно забыт, наконец, всплыл в множестве его ответов, всё, что он знал, в один момент стало ненужным хламом, потому как даже игрой фантазии, богатой и насыщенной, он не знал, где и в какой точке заканчивается бескрайний горизонт. Вот, что его волновало. — Рики, знаешь, даже если все воспоминания утратят былую значимость, я хочу помнить одно — тот момент моего перерождения, наш с тобой разговор, наши с тобой драгоценные минуты. А ещё… невероятно хочу узнать ответ, что же по ту сторону горизонта? Бескрайние широты. Там, где кончается один континент, начинается другой, и конечная точка мира, как представлял её себе я, это огромное небо над головой, волны, которые качались и расплескивались по рельефному камню, и больше ничего. Там вновь начинается горизонт, поэтому правильнее сказать, что у горизонта нет ни начала, ни конца. Хотя, если бы можно было узнать ответ на этот вопрос, человечество бы просто придумало новый, потому как жажда знаний для нас необходимость так же, как и поглощение кислорода. — Значит, можно не напрягать себя сложными теоремами о зарождении мира и его постройке? Можно не лезть в глубокие тайны мира, можно лишь представить красоты в своём собственном, выдуманном мире? Но разве это не будет ложью, проекцией того, чего нет? Кёске серьезно задумался. Каждое его слово вводило меня в ступор, я не знал, чем ему ответить. Я не был умным, я был относительно простым старшеклассником, который все свои годы потратил на поверхностное изучение каждой науки так таковой, поэтому спрашивать меня о чём-то было глупо, а скорее бесполезно, потому как даже моя философия была всего лишь на примитивном, детском уровне. Раньше я вообще не задавался таким вопросом. — Проекцией того, чего нет…? Мне кажется, такой мир, выдуманный мир, которого не существует, не считается поддельным, он твой — твой богатый внутренний мир, который ты сам создал, ведь если бы он был всего лишь неудачной копией, но повторил бы свой оригинал полностью, а так… может же быть так, что он даже превзошёл оригинал. На самом деле я знал ответ. Как бы это выразить, поддельный мир – мир, который полностью копирует оригинал. Кёске, пытаясь спасти Маленьких проказников, использовал проекцию реальности, наложив её на выдумку, поэтому получил полное составляющее нашей реальности. Но что, если создать мир, руководствуясь только своими соображениями? Представить мир до мельчайших деталей, до каждой извилины, до каждой детали, выемки, запомнить его и создать, как это было до, что тогда? Каким на самом деле видит мир Кёске? Вот, что меня интересует. — Да, действительно, смысл в проекции, когда она полностью копирует оригинал. В чём-то должны быть различия. Я смотрел, как Кёске положил руку на подбородок и о чём-то серьёзно задумался. Я усмехнулся. — Похоже на детскую игру «найди пять отличий». Скучно и неинтересно. Гораздо лучше, когда мир полностью придуман шальной фантазией автора. Попробуй передать все тонкости мира… рельеф, голубой простор небо, яркое, пестрящее солнце, что так и побуждало отвернуть взгляд, вода, прозрачная, не имеющая цвета, но в ней отражается яркая синева небес, поэтому и получается этот чуть отзеркаленный голубоватый, от которого сердце так и начинает биться быстрее. Тук-тук. С каждым движением становится очевидно, что мир — дугообразная спираль, вечная и непреодолимая, у которой нет ни начала, ни конца. Скорее… начало сливается воедино с концом и образует это странное понятие «мир». То есть, если одно вращается вокруг другого, то необратимо перейдет в точку исхода,  нет, не так, всё слишком сложно, чтобы я мог понять. — Рики, я действительно думаю, что выдуманный мир куда привлекательнее, чем реальный. И тут с губ сорвался вопрос. — А каким ты его себе представляешь? …Снег… вся округа укутана плотной коркой затвердевшего льда, что даже похоже на каток, большие, можно сказать, громадные сугробы величественно достигали колен, поэтому двигаться слишком сложно. Снежинки кружили в причудливом танце, сливаясь с белизной тумана. Простым словом — всё покрыто белой пеленой. На улице белым-бело, и поэтому, когда я смотрел на картину своими глазами, то мои воспоминания тоже терялись. Всё в один момент стало чужеродным, так, будто я отбросил себя настоящего, а то, что я сейчас представлял собой, сплошь и рядом только сгусток энергии оригинала, фантом, нет, моё астральное тело, решившее посмотреть на мир в другом ракурсе. И посреди этой белизны стоял он, выдыхая клубы холодного пара изо рта, Нацуме повернулся в мою сторону, и моё сердце застучало как бешеное. Никогда не видел на его лице такой одинокой, потерянной улыбки, которая… приукрашивала его еще сильнее. — Кёске, это…? Он кивнул. Отвёл глаза, в небе мерцали яркие огни, которые сплетались в танце вместе со снежинками, и эта невероятная картина достойна элегантности создателя мира. — Да, мой выдуманный мир, как и прежде, здесь я могу существовать, пока не исполню свое желание. Хотя могу отказаться от него… В любое время просто взять и растворить его в небытие. На устах Нацуме играла мягкая улыбка. Смотря на него вновь, видя, как пушистые снежинки запутывались в его волосах и быстро таяли, как снег под его ногами издавал хруст, а на земле оставались отпечатки его обуви, я вновь потерял ориентир, понимая, что этот мир не настоящий. Скоро — совсем скоро там, где было наше настоящее, все развалится и станет чем-то иным. Какую цену нужно заплатить, чтобы еще немного побыть с тем, кто тебе дорог, я не знал, но, инстинктивно подбежав к нему, я примкнул к его теплому телу и разрыдался от понимания, что не хочу отпускать его никогда. — Рики, что с тобой? Ну же, успокойся. Но я не мог. Меня захлестнула волна боли, которая так или иначе оставила пустой разрез на моем сердце, я, всё еще не отпуская Кёске, шептал, чтобы он ни за что не разрушал этот ненастоящий мир. Мир, сотканный лишь из иллюзий, где Кёске помнит меня, где Кёске тот, кто ближе мне больше всего на свете. Я закрыл глаза. В пустоте, мгле, где нет ничего, мне не так страшно, потому что я чувствовал его тепло, его руки, которые нежно гладили меня по спине. — Я не хочу ничего знать. Я не хочу терять тебя, Кёске. Пойми, мне всё равно, что со мной случится, но единственное, чего я желаю, это быть с тобой рядом. С Маленькими проказниками. Хочу, чтобы мы снова вместе улыбались. Но… Кёске провёл пальцем по моей спине, я почувствовал некий холодок, который вновь пробил меня на слёзы. — Хотя бы ещё чуть-чуть… поговори и побудь со мной рядом.