За горизонтом.

То, что я так боялся, свершилось. Окончательно и бесповоротно его воспоминания были заточены в глубине подсознания, в том мирке, где всё было покрыто белым-белым пушистым снегом, где было настолько холодно, что можно было замёрзнуть. Я вновь спустился в никуда — в одно время я сделал шаг в далёкое будущее, в другое — смотрел на него в настоящем, а на перепутье двух развилок находилось его собственное прошлое, которое прокручивалось перед глазами как кинолента. Настолько нелепо, что даже смешно. Как обусловить то, что мы вновь провалились в тьму, вновь стали частью ничего, и одновременно с этим я как будто бы сам прочувствовал, как время замерло на одном месте. Конец — начало чего-то нового, зарождения, которое зовётся ничем, потеряться во мгле, дать себя разъесть до «ничего», и раствориться в воспоминаниях. Я не понял, как уже моё сознание поблекло, и реальность для меня полностью потеряла свою естественность. … — Отныне это ваши опекуны, познакомьтесь с ними. Двое маленьких детей — невысокий рыжеволосый мальчик, что был одет в белую футболку, накинутую поверх курточку красного цвета и обычные джинсы, что свободно сидели на детской фигуре, и девочка, что спряталась за его спиной. Она смотрела на две огромные тени со страхом в глазах, кажется, она хотела расплакаться, но брат крепче держал её за руку, поддерживая и оберегая. Неуклюже растрёпанные волосы, джинсовый комбинезон, и лёгкая рубашка — глупый внешний вид. Названные опекунами люди казались очень добрыми на внешность, мужчина — деловой человек, навскидку ему лет сорок, возможно, и больше, одет в строгий деловой костюм, ничего лишнего, отпаралерованные ботинки, в его внешних чертах были приметны лишь морщины около губ, что сразу говорило о его сердитости, и наручные часы, сделанные из золота. Дама была попроще — серый кожаный плащ, длинный, что достигал бёдер, юбка синего цвета, копна волос, повязанная в хвост, и напускная улыбка, в чертах которой виделось лишь безразличие. Я даже не успел оглядеть окружающую среду, лишь заметил, что это была обычная улица, на которой привычно стояли одинаково настроенные дома, а небо было пасмурно-холодно, словно вгоняя в отчаяние. Но также на лице мальчика была уверенность. — Я — Нацуме Кёске. Эта девочка — Нацуме Рин. Нам очень приятно с вами познакомиться. Когда он протянул руку, мужчина скрепил их знакомство рукопожатием. Ладонь мальчика была бледной и болезненной, явно сказалась гибель родителей, ладонь мужчины же напротив жёсткой и большой. Когда они пожали руки друг другу, то на лице опекуна была еле заметная улыбка, от которой девочку бросило в дрожь. Она, так и не отошедшая от смерти родителей, не могла доверять чужим людям, а посему всегда скрывалась за спиной старшего брата, на которого можно было возложить всю ответственность за себя. — Рин, так невежливо. Может, если ты не хочешь разговаривать с моим мужем, поговоришь со мной? Глаза женщины резко сузились, отчего они стали напоминать змеиные, она протянула гладкую ладонь в сторону Рин, так и жавшейся поближе к брату, и натянула на губы более точную маску — улыбка её стала ещё шире, но Рин, чувствуя отвращение и недоверие, лишь сделала шаг назад и спрятала голову в область спины брата. — Простите! Она застенчива, поэтому…! Не обращайте внимания, она привыкнет. Мальчик, пытаясь впечатлить приёмных родителей, легко и непринуждённо завёл руки за спину, сжав тёплую ладонь сестры, он прошептал ей на ухо. — Пожалуйста, Рин, хотя бы поприветствуй их. И тогда сестрёнка, в глазах которой уже стояли слёзы, пересилив себя, вышла вперёд и склонила голову в молчаливом приветствии. Женщина оценивающе сверлила её взглядом, отчего Рин вновь стало не по себе, и она сделала несколько шагов назад… отступая, Рин и не понимала, что медленно показывала трусость, но продолжила пятиться, пока не оказалась под крылом заботливого брата, что прижал её тонкое, трясущееся тело к себе и прошептал, что теперь всё будет хорошо. Тогда я молча наблюдал за картиной, что мне довелось увидеть, забывая, кто есть этот «я». Я лишь сторонний наблюдатель в этой истории, даже не побочный герой. Меня будто не существует в этом мире, что медленно перетекает во что-то драматическое, во что-то пугающее. Я будто читал книгу о маленьких сиротах, которые начинали новую жизнь. И тогда я понял… я уважаю главного героя этой истории, мальчика, что, даже потеряв своих родителей, остаётся таким сильным морально человеком, что не забыл о своём долге старшего брата. Тогда я понял, почему он столь силён. Человек, на котором лежит ответственность за кого-то, всегда обременён этим чем-то, и потому он должен оставаться сильным, ради слабого, ради того, чтобы не дать тому самому человеку сломаться окончательно. Меня распирала гордость за главного героя, ведь я будто окунулся в потусторонний мир, мир, которого не существует, но я видел его своими собственными глазами. Огромное поместье. Люди, что приютили сирот, оказались богатыми людьми. Никогда ещё те дети не видели ничего столь внушающего… целый особняк. Огромные мраморные стены, отделанный из стекла пол, внушающая высота постройки, лампа, украшенная золотом. Они как будто попали в сказку. И во всём этом восхищении мальчик увидел нечто, из ряда вон выходящее. Огромную плеть в руках мужчины в строгом костюме… и довольную улыбку на лицах обоих. … А затем всё резко прерывается. Словно фильм поставили на паузу. Тьма. Сплошная тьма. Моё «я», которое переполнено «ничем», стремится «в никуда», дабы найти ответ на единственный вопрос, доселе не понятный даже после увиденной картины. Я слишком зачитался, нужно возвращаться назад, но любопытство так и манит узнать, что было дальше. Тогда «моё ничто» начало тянуть огромные сети, разрывая пустоту, и я вновь начал видеть образы… смутные и непонятные, что затем сформировались в ясные силуэты прежних героев. Моей фантазии не было предела, я видел это будто наяву, в то же время, строчка за строчкой поглощая информацию, пытаясь впитать её в себя как губка, настолько мне хотелось прочувствовать эмоции, что пережил этот герой. … Его маленькие руки тянулись к сестрёнке, что вжалась в стену и тихо, беззвучно плакала. Всё в ушибах, рука болела от того, что недавно её почти что вывернули, на коленях огромные кровоподтёки, ссадины, которым не виделось ни начала, ни конца. Но всё прежняя улыбка, нежная улыбка, которая вновь была подарена его любимой сестрёнке. Рыжие волосы девочки совсем запутались — ей нужно было тщательно расчёсывать длинный хвост, который пушился, но всё это было неважно. Пока дети сидели в подвале, побитые и униженные, те люди занимались своей работой. Обдирать людей, искать глупых бизнесменов, которые купят поддельные акции, а затем по циклу. Продолжать это делать каждый день, а потом показать истинную натуру этим маленьким мышкам, что ютились в пыльном помещении и тихо плакали. Но как же их намерения были разбиты, когда вместо плача они видели на лице мальчика улыбку, обращённую к сестре, а когда они пытались приблизиться к ней, то видели лишь силуэт мальчика, что, расставив руки, останавливал их и говорил, чтобы они делали всё, что захотят, лишь с ним, но ни в коем случае не трогали его сестру. «Почему?» Раз за разом спрашивая одно и то же, люди, чьи образы были искажены злом, смотрели на маленького, отважного ребёнка, который выполнял свои обязанности до конца. Он не бросал сестру, он напротив начал заботиться о ней ещё сильнее, и поэтому их гложил гнев. … — Когда всё это закончится, братик? Нежный голос из-за двери. Маленькая девочка прятала взгляд, полный растерянности и сожаления, и так и не осмеливалась смотреть на брата, чьё тело было избито. — Да всё хорошо. На мне заживает, как на собаке. При этом он всё ещё улыбался. Девочка испытывала к брату разносторонние чувства — восхищение, жалость, скорбь, ненависть, вина и возвеличивание до уровня Бога. Да. Она сравнивала его со своим личным Богом, который был спасителем её, она боялась, что будет, если однажды он исчезнет, она не сможет выдержать бремя реальности. — Но однажды и ты сломаешься. Что тогда…? И вместо ответа ей была адресована ещё одна улыбка, вселяющая надежду в радужное будущее. — Я не позволю меня сломить. Я буду защищать тебя, пока способен на это. … Мужчина однажды спросил: «Почему ты так преданно её защищаешь? Что для тебя значит это маленькое существо, похожее на комочек шерсти? Ты боишься потерять её?» И мальчик кивнул. Единственная его слабость — его сестра. Если бы кто-то тронул её, то мальчик бы никогда не простил себя, он готов был порвать кого угодно в клочья, лишь бы защитить эту маленькую, слабую девочку, он был готов стерпеть что угодно, лишь бы только она избежала боли и страданий. Но он понимал, что она видела всё, и то, что она могла сломаться даже от того, что наблюдала за всем происходящим со стороны. Это была слабость для мальчика. И он решил покончить со всем. Решить всё раз и навсегда, сделать так, чтобы она забыла обо всём, запрограммировать её, так сказать… и в его голове назрел план по её спасению. … — Выбирай, кого спасёшь: свою золотую сестрёнку, или женщину, что позволяла измываться над тобой? Тебе же не нравилось, что тебя бьют, а они лишь смотрят? Ну же, давай накажем их обоих. Сцена, будто вырезанная из какого-то триллера. Мужчина с зажигалкой в руках и сигаретой в зубах смотрел на тела, что были привязаны к двум балкам. Гараж — отличное место для пыток, лучше, чем подвал, пропахший пылью. Запах свежести и одновременно бензина резко ударил в ноздри, и мальчик раскашлялся, смотря, как сестрёнка плакала там одна и пыталась вырваться из плотных верёвок, надёжно сковывающих её движения. При этом она без устали продолжала плакать, снова и снова, снова и снова… она звала братика, который всегда спасал её, но сейчас его держали за запястья, не давая вырваться. — Ну что, щенок, хочешь, чтобы я наказал их? Посмотри, какая идеальная кожа у этой маленькой девчонки… думаешь, если прижечь, она хорошо обуглится? А у этой… так себе, но на мясо сойдёт. Что скажешь? Мужчина выпустил руки мальчика, но тот не двигался с места — он как вкопанный смотрел лишь на одну картину — слабая сестрёнка, что пыталась спастись, она, что плакала в одиночестве. Этот человек заставил её плакать и должен заплатить за это! Мужчина сделал несколько размеренных шагов, настиг двух жертв с опущенными взглядами, провёл по лицу жены, что сейчас сама стала частью тех, кого он избивал, и щёлкнул зажигалкой. Алое пламя прижгло кожу женщины, она завопила от боли в щеке, а он лишь смеялся, протяжно, явно получая от происходящего кайф. И сзади… его ударили обухом топора. Мальчик тяжело, размеренно задышал, растерянно взглянул на тело, что обмякло на земле, наклонился, чтобы проверить пульс, и, услышав сердцебиение, тяжко вздохнул. Подбежав к связанной сестре, он быстро развязал узел, что сковывал её, и вновь улыбнулся. — Мы уходим. Рин, мы можем уйти отсюда. Всё хорошо. Нам больше не надо терпеть жестокость. Пойдём в полицию. Мы просто скажем, что предпочитаем детдом, просто скажем им, что с нами всё хорошо, а наши родители были слишком строгими, и мы больше не можем вынести этого. Ты поняла, Рин? Никто ни в чём не виноват, всё хорошо, эти люди… забудь о том, что они сделали, и помни лишь о строгости, ясно? И девочка кивнула в ответ. Взяв брата за руку, они вместе поспешили прочь, туда, где их будет ждать более радостное будущее, забудь обо всём… установленная программа была запущена и работала исправно, мальчик и сам выкинул произошедшее из головы. Всё стерлось из памяти двух героев, которые, наконец, покинули ад. Они мчались… навстречу своему собственному будущему. … Это был конец. После осознания этого, я вновь погрузился в темноту. Самые яркие воспоминания померкли и потеряли цвет, чёрный цвет ещё раз поглотил меня, а потом я видел вспышки. Оранжевый переливался с красным, чёрный с белым, в итоге всё залилось голубым, а потом резкая синева разлилась по видимому экрану, … и всё окончательно стёрлось, как и моё понимание своего «я». … — Кёске! Я подскочил с постели. Тяжело дыша, я понял, что это уже было. Ностальгия. Как будто всё, что произошло, уже когда-то было испытанно. Что происходило? Я взглянул на белый коридор, тускло освещённый, старая лампа не внушала доверия, но сейчас мне было совсем не до этого. Я помчался прочь, по длинному коридору, затем, наткнулся на Рин, которая стояла и смотрела в окно. Её лицо пылало алым от того, что на лицо её падали лучи заходящего солнца. Сидя на столе, она, наконец, услышала скрип двери и повернулась, затем… она положила голову на колени и улыбнулась. — Он в порядке. С Кёске всё в порядке, Рики. Но он забыл всех нас… На моём лице виднелось удивление — я не понимал, что происходит. Последнее, что я вспомнил, это был парк аттракционов и то, как Кёске забыл нас всех. А затем была тьма. И в этой тьме я видел чьи-то воспоминания, будто бы я читал книгу. Дети, которые пережили издевательства со стороны опекунов, их освобождение… будто птицы, что смогли, наконец, вспорхнуть ввысь. Моё сердце затрепетало, когда я представил белую чайку, что свободно парит в небесах. И тут же сжалось, когда я понял, что и это навевало на меня воспоминания. — Но… как? Мы снова… снова переживаем одно и то же? Задал я вопрос, с трудом подняв остекленевший взгляд Рин, на лице которой читалось недопонимание. — О чём ты? Я отогнал прочь тревожные мысли и заставил себя кивнуть Рин. Как обычно, мы направились к Кёске. Там я увидел его, лежащего в палате на больничной койке. Как и в тот раз, его взгляд направлен на пустующий горизонт, а сам он, услышав, как дверь приоткрылась, с трудом перевёл взгляд на нас. Всё было ещё хуже, чем в тот раз — под его глазами виднелись синяки от недосыпа, а сам он был бледен как мел. — Ри… ки… Рин… это вы? Я мгновенно среагировал. Подбежав к нему, я ухватился за его руку, словно боясь, что он прямо сейчас расколется на несколько частиц. Мне было страшно выпустить его руку — я чувствовал от него лишь малое тепло, но хотел чтобы он и дальше продолжал вот так держать меня за руку. Он вспомнил. Даже если всё вернулось на круги своя, он вспомнил меня. — Кёске, я тут. Я рядом. Всё в порядке. И на его лице сияла улыбка. Рин, которая всё это время наблюдала за душещипательной сценой, что разразилась перед ней, сложила руки на груди и направила свой взгляд в сторону окна, будто бы ей не нравилось наблюдать за тем, что мы держимся за руки. — Думаю, мне пора. Удачи, Кёске, Рики. Она махнула рукой на прощание, колокольчик в её волосах оповестил о её уходе, и когда закрылась дверь, я, не веря своим ушам, не доверяя своим ощущениям, приобнял Кёске, думая, что этого будет достаточно, чтобы убедиться в том, что это не иллюзия. И тут я понял… всё, что происходило, изначально являлось планом Кёске. Нет, не того, что сидел прямо передо мной и смотрел на меня печально-вымученным взглядом, а того расчётливого Кёске, который решил всё за нас. Он не оповестил ни меня, ни Рин о своём решении, прямо как тогда, и то, чего он добивался, было загадкой для меня. Я даже представить себе не мог желания Нацуме. Пелена тайны всё ещё не была раскрыта. Временной скачок назад, точно, это можно назвать так. Что же было перед ним? Я совершенно ничего не помнил. Нет, те воспоминания. Лица тех детей… разве это были не Кёске и Рин? Но почему я видел чужие воспоминания? Я ничего не понимал…, но я так и не надеялся узнать первопричины всего происходящего. Кёске хотел мне что-то показать? Скорее нет, чем да. Но… чего тогда мог добиваться Кёске? Скорее, он хотел показать нечто самому себе, нечто далёкое и утерянное. Да. Почему я решил именно так? Да потому что прежде я не видел, чтобы Рин или Кёске вообще вспоминали об этих ужасающих вещах, скорее он хочет сломать программу, что сам наложил на себя, и освободить свои давние болезненные воспоминания. Это всё, что приходило мне в голову. — Ри…ки? С тобой всё нормально? Я отвлёкся от размышлений и только отрицательно замахал руками, попытавшись доказать, что я в норме. Но по взгляду Кёске я мог сказать, что сейчас, обращённое время вспять, таки давало мне некие преимущества — я знал, что точно должен делать, как я должен помочь ему, и что правильно. Мне нужно было поговорить с тем с ним, с тем, кто запечатал свои воспоминания. — Кёске, позволь мне кое-что спросить у тебя… то, что было в твоих воспоминаниях, это правда? Твои опекуны правда были настолько жестокими людьми? И тут же я заметил, как мимика его лица чуть осунулась, а глаза сузились. На лице же играла… непривычная для «того» Кёске улыбка. — Так значит ты уже так далеко продвинулся. Видел мои воспоминания? Молодец. Но что тебе это даст? Я же сказал — не надейся. То, что тебе нужно, это лишь быть с Рин. Я только раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но увидел, что он серьёзно подумывал заставить меня отказаться от нашей дружбы. Я опустил взгляд вниз, пара прядей упала мне на лицо, но мне было всё равно. То, что хотел Кёске, неизменно. Он желал избавиться от меня как можно скорее. И я не понимал, почему. Я даже не осознавал, что же сделал не так, просто раз за разом на меня обрушивался один и тот же приказ. И я почувствовал солоноватый привкус во рту. Холодная дорожка из слёз одиноко скатывалась по щекам, и когда я приподнял лицо, то увидел его онемевшее от шока лицо. — Э… Рики… всё нормально? Я не знал, как сдерживать себя, кроме того, что вновь и вновь пытаться воззвать в нему слезами, наполненными скорбью и сожалениями. — Кёске… даже если ты просишь, я не уйду. Можешь ненавидеть меня, но я не оставлю тебя. Его лицо… окаменело. Всё, что я вновь увидел, это то, как он виновато опустил голову вниз, словно понимая свою ошибку. — Почему? Я так важен тебе? И я лишь кивнул, потому что… — Да. Очень важен. Я всегда хочу быть рядом с тобой. Это моё собственное желание. Так что, прошу, позволь мне побыть с тобой ещё хотя бы немного! … Долгие разборки ни к чему не приводили. Дети, которых не слишком интересовало то, кто следящим станет их опекуном, играли в стороне, а старый, пожилой человек внимательно прочитывал документы, в которых говорилось, что теперь заботиться о детях надлежит ему. Усталый вздох. Пожилой мужчина отложил письмо в сторону, и вместо того, чтобы думать обо всём этом муторном деле, начал готовиться к рыбалке. Взяв удочку, он проверил целостность катушки, намотал прочную леску, наловил наживки и положил на плечо старшего брата тяжёлую, можно сказать, грузную, морщинистую руку. — Мы идём за уловом! На улице отличная погода, если не считать, что голову сильно припекало солнцем. Легко было бы получить солнечный удар, но мужчина не зря надел на себя соломенную шляпу. Детишки же не слишком беспокоились о лучах, что грел головы, мальчишка надел кепку, а козырёк странно направил влево, девочка же вообще была без головного убора, только лишь с ободком, что придерживал её вечно лезущие на лоб волосы. Пока дедушка занимался отловом рыбы, дети вовсю играл на поляне, где росло множество одуванчиков, что они там делали, старик не видел, он только раз за разом проделывал один и тот же трюк — закидывал поплавок в воду, а потом сидел, выжидая, пока рыба клюнет на червя. Однако… время всё шло, а он поймал лишь немного. Невезение, такое оно. Но можно было не отчаиваться, главное было скрасить дни этих маленьких существ, которые пережили такой шок. Реабилитация, так сказать. И вот… он почувствовал, как что-то большое потянуло его вниз своим огромным весом и недюжинной силой. Неужели, такая хорошая рыба? Старик, напрягая все силы, что были у него в запасе, потянул удочку на себя, леска издала неприятный звук, и вот, когда вес стал казаться менее внушительным, пожилой человек дёрнул ещё раз, из всего остатка своих сил, и рыба оказалась в воздухе, после чего упала на мост, прямо перед ведром, в котором лежал другой, не слишком внушительный, улов. Неплохо, здоровый и вполне красивый окунь, которого можно было продать на прилавке, будь их хотя бы немного побольше. В остальном в этом пруду была мелкая рыбёшка. Всё-таки рыбалка увенчалась некоторым успехом. — Невероятно! А можно и мне попробовать? Рыжеволосый мальчик, смотря с восхищением на деда с пойманным окунем в руках, тут же забыл о своей игре и подбежал к старику, протягивая руку, намекая, что тоже хотел бы наловить рыбы. — Не дорос ещё, сопляк! Иди, вон, землю копай! Строго произнёс старик своим огрубевшим и немного строгим голосом, после чего бросил окуня в ведро с уловом. Мальчик набучился, повернулся в сторону сестрёнки, которая всё ещё собирала букет одуванчиков, а затем пристально начал играть в гляделки с дедом, который от этого ещё больше разозлился. — Слушай, займись делом. Я тебе всё равно не дам, ты всё сломаешь. Мальчик, неожиданно подпрыгнув, попытался отобрать у деда удочку, за что тот схватил его за шкирку как котёнка и бросил в холодную воду остудиться. Майка, что была надета на детское тельце, пропиталась жидкостью, а сам он с головой оказался в воде. Когда мальчик вынырнул, то недовольно взглянул на потешавшегося над ним дедом. Их отношения всегда были такими — дед не переносил выходок внука, а симпатизировал внучке, в своё время и внук не слишком хорошо относился к дедушке. Скорее, здесь играла роль того, что они оба были слишком похожи друг на друга. Они оба гиперактивны, и у них были новаторские способности, поэтому эти два взаимоисключающих человека и не пытались поладить. — Ты… ты… у меня ещё ответишь за это! При этом, когда мальчик вскрикнул эти слова, то заметил, что дед и сестра подсмеивались над ним, а затем протяжный хохот раскатисто прошёлся по всей поляне. С него можно было хоть выжимать, оказавшись окунутым с ног до головы, он понял, что у него мурашки от холода. Поспешив выйти, ребёнок гневно взглянул на деда, что уже поднял ведро с пойманной добычей и повернулся по направлению к дому. Но… в голове мальчика назрел нехитрый план мести. Он залез рукой в ведро и, схватив окуня, что уже прекратил дрыгаться, побежал в сторону сестры, которая мгновенно отвесила ему удар по голове. — Идиот! Это наша сегодняшняя еда, не трогай! И тут же получил тычок от старика, который вновь поймал его за шкирку. Неприятная ситуация так опростоволоситься перед сестрой, которая скривилась и поправила цветок, что выбивался из букета. — А меня можно поднимать вверх как нашкодившего котёнка? И забрыкался ногами как рыбёшка. Старик рассмеялся и отпустил парнишку на землю, он же, ударившись о камни, больно стукнул ягодицы и начал постанывать от такого неправильного отношения к ребёнку. Будто бы он был сверстником. — Ах, ты… я ещё отомщу! Вызывающе пробурчал он и тут же чихнул, понимая, что простудился. … Когда я вновь открыл глаза, то уже светало. Чего? Я просидел тут всю ночь? А как же дежурные? Странно. Никого не было. То, что я видел, было правдой? Эти воспоминания о детстве Кёске… они же не обман. Я встал со стула так резко, что он упал. Постойте, в больнице не было и самого Кёске. Что происходило? Я оглядел палату в поисках его, но нигде не было даже намёка на присутствие. Может, это такая шутка? Я ничего не понимал. Что происходит? Когда я решил проверить обстановку, то вышел из палаты и направился по пустынному коридору, абсолютная тишина продолжала преследовать даже тогда, когда я оказался вне здания. В парке не было детей, не было молодых мам, мимо проходящих людей. Никого. Как будто все исчезли. И его поблизости тоже не было. Лишь улица, занесённая снегом. Подождите! Улица, что была занесена снегом. Это его воспоминания, это мир, где он запер их. Точно, возможно это так. Судя по тому, как устроен наш город, подобное вполне реально, и даже так, что мне теперь делать? Отличий нет. Между реальным миром и тем, что предстало передо мной, отличий практически не было. Нет, лишь одно, лишь пустое-пустое белое пространство. В этом мире не было никого, кроме нас двоих. Я ворвался в его мир без его ведома, я сломал барьер, даже если он того не хотел, значит, Кёске должен был быть где-то здесь, но где он мог быть? Шествуя по улицам, которые казались мне длинными и одинаково одинокими, я снова и снова преодолевал знакомые перекрёстки, пока не наткнулся на здание, на котором в последний раз зашёл разговр о поисках горизонта. Высотка величественно высилась надо мной, когда я ступил внутрь здания, мне показалось, что воздух стал более тягучим и горячим. И вот я добрался до крыши через чердак, и там я увидел его, смотрящего на мир с высока. Моё сердце замерло. Смотреть на силуэт, что прекрасно вклинивался в атмосферу, на его взгляд, направленный в никуда, и на его холодное лицо, на котором читалась маска безразличия. — Кёске. Что ты тут делаешь? Простынешь же. Он обратил на меня внимание и повернулся. — Невозможно. В этом мире нет ничего, кроме сожалений и скорби. Поэтому всё нормально. Я ничего не понимал. Судя по тому, что Кёске сказал, то, получается, что в этом месте время и пространство совершенно иное, чем в реальности. Ещё бы, никакая фантазия не смогла бы с точностью передать реальность. И значит, бояться холода или жары в этом месте не нужно, законы физики не работали, потому чувствовать и на самом деле испытывать — две разные вещи. — Слушай, Кёске. Почему ты всё это делаешь? Я подошёл к краю крыши, где виднелись огромные высотки. Всё сейчас казалось таким мелким и далёким, что я даже на секунду почувствовал себя гигантом, смотрящим на мир с высока. Я присел туда же, где был он, и направил свой заинтересованный взгляд, ожидая ответа.