Босоногая пастушка

      К тому времени, как в их края пришла суровая зима, прошло уже два месяца, Айно уже полностью свыклась со здешним распорядком и необычной обстановкой. Каждое утро её будили, умывали, кормили вкусной едой, а потом отдавали на поруки Ивану, и тот уводил её с собой на поля, собирать траву на зимнее пропитание хозяйским козам и овцам. Невозможно сказать, что Айникки не нравилось это занятие — она была от него в восторге, ведь это совсем не скучно, в отличие от заунывных занятий с фрау Байльдшмидт. По крайней мере, с Иваном можно было не опасаться, что он начнёт её отчитывать за каждый неловкий шаг, ведь он был очень добр и старался во всём ей помогать. К тому же, он научил её кормить безобидных животных прямо с руки и доить их, а ещё обещал научить общаться с ними. Но в этом, как считала Айникки, не было необходимости, ведь они и так могли найти общий язык. Однажды, когда она кормила одного ягнёнка с ладони свежесобранной травой, тот по-человечьи умными и благодарными глазами смотрела юной хозяйке в лицо. А какая у них тёплая, пушистая шёрстка!       Бывало, Айно собирала последние предзимние цветы с полей и приносила их в имение, но фрау с выговором требовала убрать их немедленно, иначе у кто-то из придворных или, не приведи Господь, сам хозяин или его дочь покроется сыпью. Но девчушка не отчаивалась, и поэтому каждый день на прикроватном столике у неё стояла вазочка со свежими цветами. «Они же в моей комнате и никому не мешают!» — с улыбкой отвечала девочка на однообразные доводы уважаемой фрау, и та, несмотря на свой твердолобый нрав, сдалась. Говоря начистоту, из-за первого впечатления, вызванного встречей с фрау и дочерью хозяина Астрид, Айникки думала, что тут все точно такие же, под стать старому имению. Однако позже она поняла, что это неправда: все были такими разными и удивительными, что впору было бы начать писать о них рассказы. Этим Айно и занималась на досуге, тренируя свой навык письма и с высунутым от усердия языком выводила буквы. Они были похожи с первого взгляда на узор, а с почерком Айно — на крайне нелепый и выломанный узор.       Но девочка прикладывала так много старания, что скоро услышала первую, заслуженную похвалу из уст гувернантки. Но не это было главным — с ней впервые вечером заговорила Астрид. Она подъехала к ней на своей коляске и выразила свои тёплые пожелания и надежды, что Айно не бросит уроки, и, если она продолжит заниматься в том же духе, как сейчас, то скоро она будет читать с ней на занятиях «Фауста». Эта цель, горевшая раньше недосягаемой звездой на небосклоне, стала для Айно намного ближе, и на радостях она предложила Астрид дружбу. Та с большим смущением, ломая руки, приняла это предложение, и была смущена ещё больше, когда оказалась заключённой в объятия простодушной финки. Той пришлось наклониться, чтобы обхватить плечи сконфуженной девушки, и тогда она заметила, что волосы шведки, обычно спрятанные под толстой сеточкой, были распущены, и пахли розовым маслом.  — Ты очень хорошо на меня влияешь, Айникки, — сказала она, объясняя это новшество. Окрылённая такой откровенностью, Айно ляпнула:  — А ты умная, и я хочу быть такой. Знаешь, почему я так быстро научилась писать?  — Почему же? — не скрывая любопытства, спросила Астрид, и Айно, аж подпрыгнув от радости, на всех парах убежала к себе в спальню и принесла шведке свои записи. Та, перебирая листы, не без восхищения наблюдала, как из абсолютно неразборчивых записей выходило плавное, приятное глазу письмо. Больше всего её умилил этот отрывок:       Вот herr Oxenstierna. Его Астрид называет просто «pappa»*. Это было бы странно, если бы мы все начали к нему так обращаться. Хотя мы с ним очень близки, и поэтому мы большая семья. Он очень высокий и сильный, а ещё он очень спокойный молчаливый человек. Он очень уважает фрау и свою дочь и никогда не поднимет на них голос.  — Тебе нужно больше читать, — посмеиваясь, проговорила Астрид, возвращая Айно её труды. — Но мне нравится твой ход мысли и твоя наблюдательность. Мой pappa действительно слишком в себе замкнут, и мне с ним бывает тяжело.  — Астрид? А где твоя мама?  — Это очень личный вопрос, Айникки, — вдруг посерьёзнела подруга. — И я надеюсь, что тебе стыдно.       Девочка прикусила губу и скомкала листочки, глядя в спину мальчишке, увозящему Астрид в её опочивальню. Она вспомнила про свою маму, которая два месяца назад отдала Богу душу. Её лицо всплывало в памяти тускло, расплывчато; возможно, это было и к лучшему: образы, крепко вшитые в самое дно памяти, не тревожили покой ребёнка, и она могла спать и бодрствовать спокойно. Однако её маленькое сердечко временами было охвачено безотчётным страхом, по утрам подушки были пропитаны влагой. Все понимали это, и относились к малышке с той любовью и заботой, которой ей так не хватало доныне, и это дало свои плоды: девочка стала поправляться.       Через пару недель после этого разговора в своём имении herr Oxenstierna принял каких-то знатных господ и те, спустя несколько смрадных от табака и хмеля часов, пришли к соглашению, а именно: выкупить хозяйских овец и коз, если herr сможет оплатить их путь не до куда-куда, а до южного Мадрида. Подробностями за пределами рабочего кабинета и не пахло, и вопросы вроде «а зачем этим сударям сдался наш скот», «почему в Испанию», и, наконец, «к чему спускать такие большие средства на путь» повисли в воздухе без ответа. Как было верно подмечено Айно, знатный дворянин был молчалив, но он никогда не принимал опрометчивых решений, и поэтому все с лёгким сердцем отпустили господина в тяжёлый и опасный путь. Никто не спрашивал, зачем, так как знали, что он всё равно не ответит. Но никто не ожидал, что после его уезда сляжет Астрид.       Девушке требовалась помощь знахарки, и чем быстрее, тем лучше. В замке стояла кутерьма, всё сновали, как осами преследуемые, спотыкаясь и роняя вещи, извинялись, поднимали уроненное и всё начиналось сызнова. Айно чувствовала себя лишней и забытой, но нисколечко не злилась. Один раз ей даже разрешили побыть в одной комнате с Астрид, и она принесла пару цветов, которые вытащила прямо из-под снежного покрова.  — А если у неё начнется одышка? — тут же налетела на неё фрау, неотступно сидевшая возле лежащей девушки круглые сутки. — А сыпь?  — Оставьте её, фрау. У меня не будет такой реакции, как у вашего брата, — слабым голосом попросила Астрид, недвижно лежа под толстым одеялом. В комнате было очень темно, по большей части из-за спущенных плотных штор, а свет исходил от зажжённого женщиной канделябра в три ветки. Айно опустила цветы в воду и замерла, глядя на белое, точно фарфоровое лицо своей подруги в обрамлении мокрых от пота волос, разбросанных вокруг головы в беспорядке. Айно завладел страх, и её ручки задрожали. В имении кругом было тихо, но это ли пугало малышку? ..  — Я считаю, что он поступил несправедливо, — сказала она тихо, прижимая ладони к груди.  — Он сделал так, как считал нужным. — Фрау отличалась поразительной проницательностью, и она сразу поняла, о ком говорит Айникки.  — Но он мог бы предупредить о своём уезде? Почему он ничего не сказал Астрид? Ей так тяжело! — не унималась юная финка, не отводя взгляда от лица Астрид. Глаза её были прикрыты, так, будто она дремала, и ни одна черта на лице не дрогнула, когда девочка вдруг перешла на крик. Может ли быть, что она испугалась не за себя, а за Астрид?  — Следите за своим тоном, юная леди. Herr посчитал, что так будет лучше, и отчитываться перед какой-то маленькой девочкой — это, однако, нонсенс. — Женщина поднялась. — Скоро ли подойдёт знахарка вместе со своим сыном?  — Он её кровный брат, фрау, — шепнула шведка, зябко поёжившись под одеялом. — Принесите мне ещё одеяло, пожалуйста.  — Айникки, сходи за этим лоботрясом, что зовётся моим братом. И сходи к стражнику, узнай, приходила ли знахарка.  — Как скажете. — Выдохнув, девочка развернулась на босых ножках, как получила в спину новый упрёк:  — Ты снова босая? Немедленно надень что-нибудь на ноги!  — Хорошо, фрау Бальйшмидт, — отмахнулась девочка, скользнув в погружённый во мрак коридор.       Впотьмах тускло освещённого коридора угадывались силуэты изувеченных веками колонн, алый полинявший ковёр на полу и куча картин, больших и маленьких, прямоугольных и овальных, пейзажей и портретов, — последних было в явном достатке, — и Айно за осенний квартал основательно — до нитки! — изучила их. Вот г-жа Оксеншерна, в девичестве Три-стёртые-буквы, и её полные блеска глаза. Предположительно покойная мать Астрид. Астрид! Надо бежать. А вот и кручёная лестница…  — Опять лазанья? Опять? Мой желудок не перенесёт шестой на этой неделе порции, довольно! — Дворецкий, состоящий в довольно близком родстве с фрау Байльшмидт, удивлял Айно, а именно тем, как категорично отличались его нрав и привычки от сестринских. Финка прижалась животом к перилам и чуть склонилась вперёд, прислушиваясь к разговору на кухне.  — Bene, сеньор. А как насчёт пасты? — Айно сразу узнала тонкий и мягкий голос итальянца и прыснула: где-то рядом должен находиться и его старший брат, грубый и хамовитый молодой человек. Посуда загремела, а с кухни повалило паром и гарью; брат итальянца, Ловино, громко и быстро затопал, недовольно бормоча:  — Вот сам и жри её. А главному повару перечить не смей, дурак.  — А подайте-ка мне пива из хозяйских погребов! — вскричал дворецкий. — Я сегодня славно потрудился и заслуживаю награды.  — Хозяин запретил, ты оглох или как? — отрезал старший из итальянцев, бросив тарелку на изгрызенный древоточцами стол. — Каша для госпожи готова. Венециано, бери тарелку и убирайся отсюда, не мешайся!       Пока расстроенный бесцеремонностью брата Венециано возился с порцией каши, дворецкий вертелся вокруг Романо с выкриками «Где хозяин?! Я хозяин!», Айно тихонько соскочила через несколько ступенек вниз, прошмыгнула к прямиком к нему и, дёрнув за длинный сюртук, крикнула:  — Вас госпожа Байльшмидт видеть хочет!  — Снова эта мелюзга, — пробурчал Романо в адрес финки, а дворецкий рассмеялся, перекинув через руку подол сюртука:  — Meine liebe Schwester** мне сегодня и места согреть не даёт, сначала всё гоняла по старому крылу замка, а теперь ещё с больной госпожой! Ладно, малышка, беги по делам. А пиво я всё равно достану, так-то! — шутливо пригрозил немец Романо, а тот хмыкнул и ушёл в кладовку. А Айникки побежала дальше, через кучу коридоров и ответвлений к выходу, крайне довольная собой.

***

 — Снова ты? Как госпожа? — придвинулся Хенрик, щурясь от закатного солнца и кутаясь в меховую тяжёлую накидку, которая не скрывала шрамированных сильных рук и лица. Он всегда был весел, этот молодой солдат, хотя и не терял возможности пошутить про то, что горести войны и жизни безжалостно надбавили ему года, и посему он стар, как столетний пенёк, на котором произрастает сорная трава. Но образ молодого, крепко сложенного мужчины с задорным вихром светлых волос и чистыми голубыми глазами вовсе не создавал впечатления, что он действительно когда-то заливал землю кровью врагов и крошил их черепа. Напротив, у него всегда в кармане были леденцы для знакомых и друзей, а с языка беспрестанно слетали добрые и приятные слова. Все любили этого стража, любила его и Айно. Вот вечерком он возьмёт её и усадит себе на колени, угощая гостинцами и травя всевозможные байки, а она знай себе грызёт конфеты, качая ножками, да слушает. Приятный глубокий голос баюкал девочку, а созданные байками миры уносили её в страну снов, и рано утром она просыпалась в своей кровати.       И в этот медовый прохладный вечер Айно забралась к нему на колени и сразу, без обиняков, спросила:  — А кого мы сегодня ждём?  — Знахарку мы ждём. Прекрасную девушку-колдунью по имени Сольвейг, — мечтательно произнёс Хенрик, вглядываясь в поредевшую серую чащу.  — Колдунья? Но ведь за ними охотятся, верно? — не на шутку перепугалась Айникки, ведь, надо же, сейчас она столкнётся с настоящей ведьмой, которая сможет сделать то, чего не сделали многочисленные лекари!  — Не знаю, колдунья она или нет, но моё сердце она точно забрала себе. И было это очень давно. Её преследовали протестанты, свихнувшиеся на своей идее настолько, что готовы были голыми руками разорвать беззащитную женщину и ребёнка — её маленького брата. Одним утром я нашёл её, измученную, измождённую, на крыльце имения, она молила о помощи. И она её получила.  — А как же те… те верующие? — протянула Айникки, озираясь с замершим сердцем: она что-то предчувствовала, и предчувствие это ей не нравилось. Но солдат похлопал её по плечу и успокоил:  — Навряд ли они найдут её в этих окрестностях. Кишка у них тонка по лесу рыскать. Да и права они на это не имеют. Это наши владения.  — А когда она придёт?  — Я не могу быть уверенным, но… Видишь стаю птиц над деревьями? Они улетают на зимовку. И она уже в пути. Чтобы остаться с нами на зиму и помочь нашей маленькой госпоже.  — А это не она идёт к нам? — девочка быстро спрыгнула с колен, встал и страж. Рядом с невысокой и статной фигурой молодой женщины шёл, не торопясь, мальчик, которого Айникки узнала сразу. То был Халлдор, маленький слуга и, как выяснилось, братишка ведуньи. Когда они приблизились, Айно обратила внимание, что половина лица женщины была скрыта платком, а морские чаши её глаз сверкали на солнце и были холодны. Полы длинного плаща запылились, и девушка небрежной рукой приподняла их.  — Вы сегодня задержались. Не случилось ли что по пути? — обеспокоился Хенрик, но мальчишка злобно буркнул, будучи уставшим и голодным:  — Отворяй двери, потом поговорите. Я есть хочу, — обиженно добавил он.       Ему спустили эту выходку и даже пропустили вперёд, после чего знахарка, Хенрик и Айникки вошли в замок.