Дикая штучка

То, что с Джоном происходят перемены, Шерлок понял еще во время Большого Соседского Нашествия – в тот день, когда он так легкомысленно продемонстрировал произведенную им отмычку глупо, предсказуемо… всего-навсего из желания укрыть мокрого, продрогшего упрямца в собственное тепло. Когда атака близнецов была безжалостно подавлена на корню, когда сухая одежда, горячий чай с хорошей порцией можжевелового бренди и пылающий очаг довели тела до расслабленной, соловой усталости, Шерлок, забрав у Джона недопитую чашку, присел перед ним на колени и сам застегнул на собственной шее медно-узорчатый обод. А потом взял в руки теплую омежью ладонь, бережно раскрыл ее, как драгоценный свиток, и вложил самодельный ключ. …если Джону хоть немного спокойней от того, что Шерлок по-прежнему на привязи - это самое малое, что он готов ему дать… Джон неровно дышал, прикусывал нижнюю губу, опасливо косился на полированный кусочек металла, как живое создание, готовое если не укусить, то немедленно броситься наутек… и долго смотрел сверху вниз в лицо странного мужчины, бесцеремонно ворвавшегося в размеренную жизнь… напряженно искал что-то в его мягкой улыбке, в прозрачных, как текучая вода, глазах… А потом вытянул из-под незастегнутого ворота тонкий кожаный шнурок, снял через голову, смешно зацепившись за ухо, и протянул Шерлоку. Ключ. Темный, очень старый и не такой ухоженный – скорее амулет, чем действительно используемая вещь… и только резная, заковыристая бородка по-прежнему сияет гладкой красно-золотой искрой. …дар за дар… доверие за доверие… Но Шерлок смотрит мимо, склоняет голову, почти касаясь лбом сжатых коленей. Теплое дыхание шевелит ему волосы на затылке, а кончики пальцев почти случайно задевают позвонки и тонкую, натянутую на шее кожу… и звук проворачиваемого в замочной скважине ключа - самое красивое, что он слышал в своей жизни… … А потом все возвращается на исходные позиции… Наутро и в последовавшие за этим дни Джон упорно делал вид, что ничего такого не случилось, что трогательное и хрупкое, как новорожденный мотылек Нечто не стало частью его самого и человека, чью свободу он больше не хотел делать предметом торга. Шерлок понимал и не понимал… досадливо терзал свои бесполезные и без того припухлые губы, сгрыз ноготь большого пальца до основания и бродил за домовитым Джоном, как дворцовое привидение за грешником, но… …Джон по-прежнему бесстрастно гремел горшками и сковородками на кухне, требовал натаскать воды… хотя, по мнению Шерлока – сделай они несложный водосток от ската над входной дверью – и дождевая хлябь наполнит проклятущую бочку уже к вечеру… …с разной степенью нервозности накрывал очередной чайный стол, если гостевое давление поднималось до опасной отметки начала полномасштабных боевых действий… …с наступлением вечера неизменно возился со своими камешками и деревяшками, обтачивая их до идеальной формы и гладкости на полировальной доске, странноватым на вид устройством из небольшого лука и рыбной кости сверлил в них отверстия, чтобы вплести в браслет или навесить на кожаный шнурок… резал тоненькие изящные фигурки птиц, забавных толстых медвежат и приготовившихся к прыжку хищных кошек… и у Шерлока недоставало духа отвести глаз от его лица - с полукружиями теней от ресниц, с маленькими складками между бровей, похожих на трепанное птичье крыло, с мягким свечением кожи на скулах и лбу… с кончиком розового языка, то и дело высовывавшегося из подобравшегося в азарте рта… - Что? – вопросительно вскидывал Джон брови, стоило ему перехватить темный взгляд, не успевший позорно сбежать с линии огня. – Что? - Чаю? – неуклюже выкручивался Шерлок, протягивая новую, наполненную до золотой каемки чашку. Или пончик с черничным вареньем. Или карамельный рожок… Джон не отказался ни разу, но очередная поделка в его руках ходила ходуном еще пару минут… … - Река смыла Сойкин брод! Джош размахивал руками и вопил так, словно вместе с бродом река смыла половину деревни со всеми жителями. - И? – лениво облокотился о притолоку Шерлок, доедая красное осеннее яблоко вместе с серединкой. Джош засмотрелся, как белые крупинки, сочащиеся медовыми каплями, исчезают у него во рту, а влажные губы пламенеют от постоянного облизывания. - Эмм… - полукомплектный омега на миг забыл об ужасной новости, наткнувшись на более интересное зрелище. К несчастью его услышал Джон. - Как сильно разлилась Кести? – он бросил тряпку, которой ожесточенно тер половицу, в один миг оказался возле Джоша и сильно тряхнул его за плечи. – Вода дошла до бамбуковой рощи? Джош все еще смотрел на Шерлока и кивал Джону в такт потряхиваниям. - Ага… и не только до нее. – Потряхивания стали жестче, и близнец сердито заворочался в цепких руках. – С гор натащило камней с грязью и вся излучина теперь в бурунах… Мистер Уилкс видел, как семейка Гуннхольмов пыталась перебраться на наш берег, но Ове сбило с ног и унесло водой, а Хемминг и Стиг долго вытаскивали его, набросив веревку, как на дикую лошадь. - Эти жадные крысы опять хотели выгрести все ценное, что принес сель, да? - Вот, держи. Я обещал… - порывшись в кармане, Джон торопливо сунул парню в руку два медальона из полосатого агата – черно-белый и пепельно-голубой. – Передай спасибо мистеру Уилсону при случае. Когда вода немного спадет, я посмотрю, насколько все плохо… Джон выглядел вполне спокойным, будто известие его ничуть не взволновало, но Шерлок видел, как отхлынула кровь от загорелого лица, как растерянность и секундный страх сделали его зрачки такими огромными, что в них мог запросто провалиться весь Восточный отрог… … Джон вытерпел четыре дня, пока ливень не перешел в мелкую почти не ощутимую кожей морось. Шерлок пробовал лезть к нему с расспросами, но тот лишь отмахивался и что-то бессвязно бормотал про размытые тропы и непроходимую стремнину… и нервничал все больше, разбив за короткое время три чашки и глиняную супную миску. Одну чашку Шерлок пообещал склеить, когда заметил, как бережно Джон перебирает ее осколки, обиженно бормочет и украдкой трет покрасневшие глаза… Джон его не позвал. Джон просто выложил на лавку пару накидок, пропитанных смесью воска, масла и отвара рыбьей чешуи и высокие сапоги, которые следовало подвязывать тесемками к поясу. И вопросительно посмотрел в глаза. Шерлок вздернул аристократическую бровь, пожал плечами и принялся прилаживать означенные сапоги себе на ноги. Он еще не успел надеть дождевик, как из своей комнаты вернулся экипированный как на войну Джон – в толстой куртке, грубых штанах, и кинжалом в узких ножнах на поясе. В руках он держал ножны гораздо большего размера для ножа с широким лезвием, больше подходящим для рубки ивняка, чем для охоты. Присев возле бесконечных шерлоковых ног, он деловито принялся застегивать на правом бедре широкие ремешки, продев их в медные пряжки. Шерлок беззвучно втянул носом воздух и замер… Крепкие пальцы быстро и по-хозяйски касались его тела – пусть через плотную ткань, пусть легко и незаинтересованно… но Шерлок успел мысленно возблагодарить покойного мистера Хадсона за телосложение и свободно сидевшие штаны, в которых так потяжелело, налилось и вздыбилось, что Шерлок - качнись он немного вперед, мог упереться Джону в голову собственным стыдом. А Джон, казалось, ничего не замечал, что-то тщательно прилаживал и выравнивал, безбоязненно цеплялся за ногу там, где заканчивался «транспорт» и начиналось вожделение… Шерлок порывисто дышал и шипел, маскируя сладкий спазм, впившийся в промежность. - Больно? Слишком туго? – вскинул голову Джон, нечаянно обнявший его под коленями и смотревшийся до того двусмысленно и призывно, что Шерлоку потребовалось все мужество и взлелеянное с нежного младенчества холодное самообладание, чтобы остаться человеком и не завалить Джона тут же, на свежевымытом полу… - Нет, - низким хриплым голосом протянул он и мысленно дал себе подзатыльник. – Все отлично. В самый раз… … Шерлок не помнил, что видел это раньше. Река шириной футов в сто бурлила и гремела перекатами как горный обвал, пенилась на крупных валунах, принесенных с вершины, плескала на берег ледяными, сердитыми брызгами, будто лязгала зубами… Насколько ýже до потопа было русло, говорил частокол гладких зеленых стволов от тоненьких, с карандаш и гибких, как ивовые прутья, до больших, в руку толщиной, с нежной листвой на самой макушке. Частокол упруго раскачивался и шелестел, будто жаловался, залитый водой на пару футов… А там, где речка делала небольшой поворот, галечный берег был сплошь покрыт красным глинистым покрывалом с торчащими из него ветками и крупными камнями. Следующий час Джон беспокойно бродил вдоль новой береговой линии, забирался в воду насколько хватало сапог, пытаясь нащупать место бывшее некогда бродом… но течение неизменно начинало утягивать его все глубже, подбивало под колени сильными всплесками и так и норовило свалить с ног… Джон сокрушенно отступал, но перейдя на новое место, начинал все заново. Шерлок какое-то время приглядывал за его бесполезными маневрами, но решив, что Джон не настолько идиот, чтобы лезть в стремнину, вытащил из ножен свой короткий палаш и занялся практическими изысканиями. Лезвие шириной в ладонь опасно блестело превосходной кромкой – Джон со своими камешками знал толк не только в полировке, но и в заточке. Острия как такового не наблюдалось, но, сделав на пробу пару рубящих ударов, Шерлок оценил и удобство отлично сбалансированной рукояти, и достаточную для хорошего замаха тяжесть клинка – при определенной сноровке и правильном наклоне, можно было свалить дерево в один удар… К тому времени, как он овладел мастерством дровосека в достаточной мере, Джон прекратил попытки и теперь ползал по галечнику на корточках, выкапывая из песка и грязи невзрачные корявые камни, долго вертел их в покрасневших от ледяной воды пальцах, иногда отбивал кромку куском базальта, прихваченным из дому… А потом, если результат его устраивал, заботливо прятал ценную находку в небольшой холщевый мешок, привешенный к поясу… Сель, сошедший в непогоду с гор, принес на плоскогорье не только проблемы, но и сырье для новых поделок, за которые в долине Гарри может выручить совсем неплохие деньги, чтобы Джон не нуждался в еде и одежде… Проклятый дождь то стихал совсем, и тогда сквозь прорехи в облаках сыпались редкие солнечные лучи, превращавшие мокрую листву в изумрудные россыпи… то снова начинал хлестать по спине и затекать в сапоги, стоило нагнуться пониже. И потом, когда он прокручивал в измученном мозгу этот день, снова и снова пытаясь найти причину, умирая от чувства вины и слепящей ярости за собственную беспечность… …вода… Она была повсюду, сглатывая звуки и запахи – падала с небес, пенилась, облизывая валуны, хлюпала в сапогах и стекала по лицу преждевременными слезами… Он не услышал… не почувствовал мерзкой смеси зловонной сырой свалявшейся шерсти и смрадной животной плоти, которая даже спустя много дней продолжала преследовать во сне… Отчаянный, придушенный вопль и звуки неистовой борьбы развернули и на миг пригвоздили к месту. Этот страшный миг вдруг загустел, разросся до невообразимых границ, останавливая и стирая время, как меру вещей… …сплетенные в один комок, на камнях бились тела… Джон, опрокинутый на спину, обвивал ногами чудовище и одной рукой прижимал к себе его косматую голову со скошенным лбом и звериным оскалом. Косматая шерсть - серо-пепельная с черными подпалинами… отличная маскировка на голых камнях… свисала неряшливыми клочьями, пряча голодный безумный блеск глубоко посаженных глаз и плотно прижатые к голове уши. Только теперь Шерлок понял, насколько он ошибался, приняв «серого» за человека… …тело - крепко сбитое, как у молодого медведя, тяжело присевшее на короткие задние лапы… с прямой спиной и могучим разбегом атлетических плеч… …передние конечности – язык не поворачивался назвать их ни руками, ни даже лапами… слишком длинные, слишком мускулистые и перевитые тугими жилами, как веревками, заканчивались громадными когтями в два дюйма длиной… …пасть - огромная, не имевшая ничего общего с любым из знакомых зверей – по лягушачьи разверстая от уха до уха и скалившаяся целой грядой неестественно длинных, тонких зубов, похожих на изогнутые кинжалы… И этот чудовищный капкан сомкнулся на левом плече жертвы, очевидно целя в уязвимую шею, но Джон успел заметить атаку и уклониться, когда клыки глубоко вошли в тело, завязнув в нем почти до половины. Глухо рыча, зверь мотал плоской головой, пытаясь высвободить зубы и добраться до пульсирующей вожделенной горячей кровью глотки, но Джон одной рукой судорожно прижимал его к себе за короткую толстую шею и, оплетя талию ногами и прильнув всем телом, как к любовнику, беспрестанно бил в бок кинжалом – раз за разом, надеясь добраться до сердца прежде, чем хищник стряхнет и растерзает его в клочья. Но, то ли лезвие было слишком коротко, то ли сердце располагалось слишком глубоко… но, опираясь на одну переднюю лапу… на второй Джон первым делом перерезал сухожилия… тряс его - воющего, жалобно вскрикивающего от боли и истекающего кровью… как волк овцу с перебитым хребтом, едва замечая сопротивление. А потом бесконечное, окаменевшее мгновенье разлетелось вдребезги, и время вернулось в обычное русло, потому, что вдоль берега с расстояния в тридцать шагов к ним наперерез мчится второй серый ужас… И Шерлок закричал, и в крике не было ничего человеческого – только животная ярость самца, потерявшего пару… Отталкивая от себя прочь тяжелую земную твердь, он рванулся вперед и, когда до раскрытых смертельных объятий оставалось каких-то десять футов, брошенный им камень размером с ладонь, угодил прямо между глаз серого, расколов ему твердый череп, как спелый орех и оросив все вокруг бледно-серой жижей из смеси мозгов и крови… Громадная туша безжизненным меховым кулем катилась ему под ноги, когда альфа одним броском изменил траекторию собственного полета, оседлал выгнувшуюся спину серого, что еще вгрызался в живую плоть, и, оттянув ему шкуру на затылке - так, что капающие жадной слюной губы обнажили бледные, в грязных разводах десны, всунул промеж них клинок и взрезал хрипящий рот до самых позвонков… Коротко взвизгнул, чудовище выгнулось, заскребло лапами по земле и затихло, завалившись на бок и утянув за собой пришпиленное к нему тело. Шерлоку пришлось бросить оружие и разжимать сведенные судорогой челюсти руками. Джон не шевелился, не стонал и вообще не подавал никаких признаков жизни. Его кинжал, выпущенный из обессилевшей руки, остался в истерзанных, размолотых мышцах, прочно застряв между широких ребер. Глядя, как алая кровь толчками вытекает вместе с жизнью из распоротого плеча, он наверное должен был умереть от ужаса, предавшись глупой, никчемной скорби и панике, слушая сердце – бесполезное существо, которое только что и умеет, что обманываться и лгать… а еще желать и истошно трепыхаться в горле, лишая последних крупиц разума. Но разум - это то, что до сих пор служило Шерлоку вернее всего, а потому он глотает колотящийся, безумный комок, спокойно проверяет у Джона на шее живую нить пульса. А потом поднимается с колен, очень тщательно и аккуратно перерезает горло сначала одному поверженному противнику, а потом другому, убедившись, что делает это правильно – одним уверенным движением до твердой подъязычной кости. … Джон оказался легким, послушным и терпеливым… хотя это вполне можно было списать на его бессознательное забытье, откуда он не спешил возвращаться. И только когда Шерлок спешно перетягивал его раны разрезанной на полосы рубашкой, он слабо застонал, толкнулся уцелевшей рукой, но Шерлок был настойчив и он быстро сдался, обиженно прижавшись плечом. Как он нашел обратную дорогу, Шерлок не смог бы сказать даже под пыткой – идеальная память, чутье или что-то другое - на грани мифической предназначенности… но едва уложив свою бесценную ношу на просторном семейном столе, он решительно распахнул дверь в его неуютную спальню – проход в нижний дом мог находиться только там, потому что все остальные закутки он уже знал, как свои пять пальцев. - Миссис Хадсон! – рявкнул он, промчавшись по узкому туннелю с двадцатью четырьмя неровными ступеньками и тремя поворотными площадками, бесцеремонно врываясь в крошечную уютную… спальню, перепугав хозяйку досмерти. Пожилая женщина взвизгнула и уронила маленький круглый чайник, из которого намеревалась наполнить чаем кукольную чашечку на кружевной салфетке. Чайник благополучно упал Шерлоку в подставленную ладонь, и будь он чуть менее взбудоражен, то обязательно почувствовал бы ожог. Чай оказался свежезаваренным и очень горячим… Строгая леди сурово поджала тонкие губки, намереваясь выставить вон непрошеного гостя, но… - Джон ранен. Нет, клянусь, это не я… – Шерлок поставил предмет на стол и взял прохладные морщинистые ладошки в свои раскаленные руки. – Нужна чистая ткань, травы, чтобы остановить кровь и снять жар… много питья… лучше всего брусничный отвар или лимонная трава. Пожалуйста… … Раздевать бесчувственного Джона было одновременно и легко и трудно – он не противился, не отбивался и не шипел, как разозленная кошка. Но его кожа – пусть и покрытая бурыми пятнами, ссадинами и багровеющими синяками, источала мягкий свет, убегающее тепло и аромат размятого цветочного бутона – горьковатый, нежный… И, смывая засохшую кровь с груди, рук, шеи, побледневшего лица, Шерлоку стоило громадных усилий, чтобы не начать зализывать раны языком, как обезумевшая мать раненого ребенка. Слава господу, но клыки, глубоко пронзившие тело ниже ключицы спереди и уперевшиеся в лопаточную кость на спине, не повредили ни одной крупной вены, не разорвали мышц, оставив после себя неровные отверстия полные черных сгустков. Чтобы остановить кровотечение и не дать проникнуть в рану грязи, пришлось прижечь ее раскаленным железом… и Джон молча плакал, не в силах даже кричать. Шерлок часто-часто целовал его в висок, в закрытые глаза, гладил по голове и обнимал за шею, бережно прижимая к своей груди. На запекшиеся рубцы он нанес кашицу из свежих вишневых листьев пополам с мазью из арники и сосновой хвои, поверх накрыл промытым подорожником и туго перебинтовал широкими льняными полосками, заботливо приготовленными доброй соседкой. И принялся ждать, пока сон и молодость сильного упрямого тела позволят им выиграть этот забег от смерти… Дни и ночи перемешались в одно неразделимое нечто… Не привыкший заботиться о ком-то кроме себя, Шерлок и не думал отходить от постели, в которой тихое обморочное беспамятство сменялось лихорадочным жаром и рвущим сухожилия ознобом… Он протирал липкое от пропитавшего простыни пота тело смоченной уксусом губкой… менял белье, когда слабость перевешивала стеснение… разжимал сведенные зубы, чтобы влить в пересохший рот ложку за ложкой то брусничный чай, то золотистый душистый бульон из любимой джоновой чашки с золотыми и синими цветами… почему-то казалось, что это поможет сильнее… убирал с пылающего лба мокрые прядки и без устали менял повязки, отмечая, как постепенно гнойная сукровица вытесняется розовой пленочкой гладкого рубца и новой кожи. А когда Джон мерз под всеми замечательными одеялами и меховыми шкурами, Шерлок без раздумий раздевался донага, обвивал бьющееся в конвульсиях тело и грел своим теплом, прогоняя изматывающие кошмары и калечащие сны… бескорыстно, не испытывая преступного вожделения… И Джон затихал, бормотал и всхлипывал в шею, благодарно вжимаясь потаенным в его гладкое бедро. - Шерлок… Однажды посреди такой беспокойной ночи Джон вдруг открыл невидящие глаза, мутные от боли, с громадными пустыми зрачками и зашептал растрескавшимися губами… - Что маленький? – Шерлок не думал, что Джон его слышит, но ему до боли захотелось ошибиться на этот раз. – Болит? Попить хочешь? …и болит… и пить… - Не уходи… - пробормотал горячий рот. – Не уйдешь?… Кести плачет… останься… Шерлок? Он заплакал, а Шерлок тихо уложил его голову себе на прохладное плечо и, баюкая, обнял вздрагивающие плечи, обмирая от облегчения, что успел не потерять то, что ему еще не принадлежало. - Не уйду, мой хороший…