Дикая штучка

Ну вот, почти и все. Автор обещает еще маленький эпилог, поскольку есть еще кое-что, что ему хотелось бы упомянуть. --------------------------------------------------------------------------------------------------------- Невесомое перышко, что оказалось на расстоянии руки… Что может быть проще, чем ухватить его пальцами, зажать в повлажневшем от волнения кулаке, унести, спрятать… сокрыть от чужих голодных глаз, посмевших возжелать чужое… И ничего нет труднее. Резкий стремительный рывок, разрушительная поспешность движения, ярость возбужденного страхом тела – и воздушный поток немедленно подхватит пушинку, вытолкнет за пределы досягаемости, и дальше – чем отчаяннее ты машешь руками, чем больше мечешься в бесплодных попытках догнать, вернуть… исправить… пальцы ловят лишь мертвую, бессмысленную пустоту. Шерлок знал это. Свое «перышко» он потерять не мог. «Джон?» Ему казалось, что он кричит, срывая голос и не в силах сдвинуться с места, вмороженный ступнями в паркетную мозаику, но рациональный рассудок благоразумно передавила гортань, смыкая связки и не позволяя не просто кричать - дышать вообще. Самый тихий вздох мог сбросить «перышко» с подоконника, как порыв брисы - пассата, дующего с северо-востока… Легкий, неслышный шаг… как длинное па причудливого танца… рука, скользнув по шелку халата между боком и локтем, тихо обняла, раскрытой ладонью впитывая тепло и размеренный сердечный шепот… …спокойный, расслабленный, знакомый до самого крошечного шрама и тугих, затаившихся под кожей мышц, он и не думал сопротивляться, когда Шерлок мягко и осторожно прижал его к себе, рвано выдохнул в шею, потянул прочь от распахнутого неба, только повернул голову, чтобы посмотреть. От синей безмятежности, расплескавшейся в его глазах, у Шерлока вспыхнули остатки воздуха в легких, заныли губы и жарко потянуло низ живота… Джон не был ни напуган, ни подавлен, смотрел вопросительно и серьезно, но уголки его рта, казалось, вот-вот расцветят лицо прежней, мягкой, чудесной, такой необходимой Шерлоку улыбкой… Он позволил поднять себя на руки и усадить обратно на кровать, на самый ее край. Шерлок наморщил свой безупречный лоб, еще не понимая, не смея понимать… и за самый короткий миг вдруг пережил второе падение собственного сердца, только-только выбравшегося из глухой, холодной ямы… Руки Джона лежали на плотно сжатых коленях, прячась в бесконечных, просторных рукавах. Темно-вишневые, почти черные капли медленно сочились сквозь крепко сжатые пальцы левой и срывались на пол, быстро впитываясь в густой ворс орехового ковра. За два удара сердца Шерлок пережил и оглушающий ледяной ужас и мгновенное тошнотворное облегчение… капли были, и правда - вишневыми… Под удивленным, растерянным взглядом, он осторожно выпростал перепачканную руку из рукава, бережно разжал липкие пальцы. На ладони лежала горсть раздавленной в кашу, с обнажившимися круглыми косточками вишни – крупной, сладкой… своим терпким, резким запахом будоражившей и без того возбужденное обоняние… Шерлок совершенно забыл, что накануне сам принес громадную миску с фруктами для Джона… Очевидно, что Джон выбрал то, что ему было более знакомо и к его возвращению ел ягоды, бросая косточки на каменную брусчатку… Стоило внимательнее присмотреться к его губам… Обморочная легкость длилась всего пару минут и так же мгновенно сменилась тяжелым, окончательным, как поминальная молитва, сожалением. Хватит. Достаточно. Эта цена неподъемна для его совести и выше его эгоизма. Чувство к Джону - неправильное, нежеланное, ненужное… самое восхитительное из того, что он пережил за всю жизнь, засело в груди, как заноза, как стальной клинок – прочное, убийственное, сводящее с ума… Его отравленное острие засело глубоко, больно, сладко, с каждым днем врастая в плоть, занимая все мысли… принося больше удовольствия, чем страданий, и Шерлок не променял бы его живое, опасное присутствие на самый страстный оргазм в иных объятиях, но сегодня чья-то рука бесстрастно провернула его в ране… дважды. Если Джон не видит другого пути, чтобы вернуть собственную независимость… приставь к нему сторожей, запри в шелковую клетку из нежных объятий и эротических наслаждений… все бессмысленно – упрямец, возлюбивший свободу сильнее жизни, найдет способ сбежать. Даже если это будет оконный пролет или фарфоровый осколок… Шерлок отпустит… Выдернет засевший в груди клинок, даже если вслед за этим истечет кровью. Его сердце оказалось плохими ножнами, а потому пришло время вернуть клинок на каменную полку, откуда он так беспечно его взял из глупого детского любопытства. - Джон, - Шерлок присел напротив, зажал тонкими твердыми пальцами запястье, стряхивая беспорядок прямо на пол, поглаживая ладонь, поднося к губам. Голос не дрожал и был ласков, но Джон поморщился, непонимающе уставившись из-под пушистых соломенных ресниц, - пожалуйста, никогда больше не делай так… Все закончилось, завтра ты вернешься домой. Никто больше не потревожит покой твоего дома, никто не ступит на вашу землю… или камни… или что там… Он путался, в пустых, осиротевших Чертогах выл и плакал ветер, сметая умные, правильные мысли. - Если захочешь, ты вправе найти для себя… подходящего человека. Метка… прости, это я не в силах исправить, но ты можешь честно сказать, что твой муж умер. Ты больше ничей. Не принадлежишь. Не обязан. Не пленён. Совершенно свободен решать за себя и желать… Проваливаясь в болото собственных потерь, Шерлок не заметил, как меняется у Джона лицо с каждым его словом, как темнеет свежая чистота радужек и от закипавшего негодования стремительно бледнеют губы… Ладони снова сжались в кулаки, а потом слепо зашарили по кровати нервными, подрагивающими пальцами… Что именно теперь волен желать Джон Шерлок договорить не успел – подушка, удерживаемая за один угол, как молотильный цеп, врезалась ему в лицо. Если кто-то считает, что «бой подушками» - милая, безвредная забава, пусть попробует довести до слепого бешенства своего ближнего с крепкими руками и, если повезет, пережить бурное выяснение отношений посредством маленькой, мягкой… безопасной спальной принадлежности… Первый удар опрокинул его на пол, и Шерлок слегка оглох на одну сторону, куда пришлась неожиданная, полная гнева оплеуха. Второй он храбро принял на скулу с другого бока, не смея уворачиваться и защищаться, а лишь растерянно распахнув ничего не понимающие глаза… - Самовлюбленный индюк… - зашипел Джон, размахивая подушкой, как дубиной, стремительно переходя на крик и не заботясь, что привлечет внимание вездесущей прислуги. – Бездушная ледышка! Помешанный на принципах идиот с раздутым самомнением! Ты снова все решил. Ты отсылаешь меня прочь, даже не спросив, чего хочу я! Да кто ты такой?! Что ты возомнил? Альфа! Гребаный альфа с членом вместо мозгов… Это нечестно… жестоко… заставить поверить, что значу для тебя что-то… А потом просто отдать кому-то другому… подходящему… - лицо страшно исказилось до злой, мучительной гримасы, - Шерлок, я не вещь! Мне больно… Больно, черт тебя побери! Удары сыпались, как град, и плотный шелк, не выдержав напряжения, треснул по шву… белоснежные пушинки взвились в воздухе невесомым облаком, не спеша оседать, а последующие размахивания только сильнее разлетались по комнате, как первые зимние снежинки… Шерлок даже не заметил, как оказался на спине, а Джон, развивая успешную атаку, прочно оседлал его бедра, молотя потерявшей в весе колотушкой… И едва у нее вместе с содержимым иссякли доводы, он решительно отшвырнул почти пустую наволочку и Шерлок вспомнил, насколько тяжелая у Джона рука. Кулак врезался в скулу, обдирая кожу до крови, расплескивая обжигающее онемение на пол-лица, заставляя как следует приложиться об пол затылком. Джон определенно метил в нос, но то ли в последний момент передумал, то ли врожденные инстинкты заставили-таки Шерлока чуть-чуть сместиться с линии удара… Но уже от следующего в глазах вспыхнуло багровое зарево и завело сияющий хоровод внутри взболтанных Чертогов, напоследок напомнив не подставлять под кулак зубы… Джон что-то еще ему кричал… или плакал… или это плакал сам Шерлок. От облегчения, обиды и запоздалого счастья. Стратегически пропустив еще пару-тройку оплеух, после которых останутся отличные синяки и превосходного качества кровоподтеки, способные украсить самый полный анатомический атлас телесных повреждений, Шерлок легко перехватил сначала занесенную руку, потом другую, упиравшуюся в его грудь, оттолкнулся и, завершив кульбит, прижал яростно брыкающегося, рычащего Джона к ковру. Джон пытался кусаться и пнуть в пах, но Шерлоку не хотелось отягощать его доброе сердце поздним раскаянием, а потому держался от зубов подальше, плотно втиснувшись между ног и не оставляя ничего другого, как колотить его по заднице пятками… Задница терпела стоически, искупая вину хозяина. - Джооон… - Пусти! Отпусти немедленно, сволочь! – Джон никогда не был нежной омегой и теперь выглядел совершенно прежним. Шерлок млел от его бешенного пыхтения и неугомонного ерзанья, не решаясь выпустить зажатые над головой руки и обнять… Джон сейчас вполне мог разбить лбом ему лицо до неприглядного месива и зубовной крошки, - Ненавижу! Ненавижу тебя… проклятая, лживая… сладкая дрянь… ненавижу… пусти… пусти… Он затихал, выбившись из сил. Жмурясь от собственной слабости и обиды, шмыгал носом, и наконец, заплакал – беззвучно, бесслезно… закрывая руками лицо, отворачиваясь и выставляя напоказ метку, окончательно проступившую причудливой багровой паутинкой, уникальной, как завитки на кончиках пальцев. Шерлок отпустил, но только лишь для того, чтобы обнять под спину… Джон не противился, а чуть выгнувшись и запрокидывая голову, оставил открытой шею с неглубокой ямочкой, полной тепла и солоноватой испарины… Шумно сглотнув, Шерлок лизнул ее горячим языком, не сумев остановиться ни под подбородком, ни за ухом, целуя вспотевший висок с тонкой, отчаянно бьющейся голубой венкой… - Я думал, ты хочешь домой… я думал, тебе тут плохо… со мной плохо… не хочу, чтобы… чтобы ты что-то себе сделал. Никогда не прощу себе. Он бормотал, не до конца понимая, кого уговаривает, успокаивает, утешает – Джона, задышавшего тише и глуше, еще время от времени глотая густой воздух, или себя – напуганного собственным отчаянием. Джон мог шагнуть в окно. Не собирался - теперь это было яснее ясного, он ПРОСТО болтал ногами и доедал сладкую вишню, бросая косточки вниз… но! Джон мог шагнуть в окно! И Шерлок точно знал, что шагнул бы следом, даже не раздумывая… Он должен был поговорить. В первый день, в первый миг, когда нашел в карантинном крыле. О нем, о них. О том, что они захотят вместе… Поговорить, а не тащить к Майкрофту в зубы… Шерлоку не переиграть брата. Не в одиночку. И теперь он расхлебывал последствия собственной поспешности… - Джон, - шепнул он в мокрое ухо, прикусывая мочку. Джону нравилось… раньше, - послушай, я виноват. Я все сделал неправильно. Но ты уже знаешь, что я ВСЕ ДЕЛАЮ НЕПРАВИЛЬНО. Останься. Со мной. Тебя никто не посмеет обидеть. Я покажу наш дом… он теперь и твой тоже… Я уверен, что тебе там понравится… А через пару месяцев, когда тут все зазвенит от жары, можно вернуться в твою прохладную, скалистую квартирку… миссис Хадсон обрадуется… помнишь ее, Джон? Он убаюкивал его, словно обиженного ребенка. Ладонь осторожно гладила взъерошенные волосы, пальцы виновато пробегали от линии лба по запавшей щеке к губам, подрагивающим и приоткрытым… страшно захотелось их поцеловать, но Джон все еще угрюмо молчал, отказываясь слушать, и Шерлок подумал, что ему, наверное, неудобно лежать вот так – придавленным его костлявой тяжестью, как попавшему в капкан, зверьку… Не разрывая объятий, Шерлок потянулся и мягко перетек в изломанную изящную вертикаль, опускаясь на пятки. Прижатый к его плечу Джон послушно сел, а потом поднял взгляд и упрямо поджал губы. Сердитый, растрепанный, в свалившемся с плеч и застрявшем где-то у пояса халате, обвив ногами его поясницу. Красивый. Восхитительный. Злой. У Шерлока сладко заныла побитая челюсть… - Ты меня укусил. - Голос чуть хриплый, но вполне спокойный и ровный. И утверждение прозвучало весомо, как вопрос. Шерлок раскрыл рот, но заготовленные оправдания так и остались несказанными – он что-то забыл – руки оказались преступно пусты, и эта пустота фантомно жгла пальцы… Мысленно хлопнув себя по лбу, он, словно фокусник, выудил из складок одежды коробку, отданную братом. - Если бы я хотел просто охмурить упрямого любовника, то наверное, должен был опустится на колено… так глупо, но я слышал, что романтичные омеги от этого практически дуреют… и произнести трогательную речь о вечной любви… Но ты – не они. Ты умный, сильный… упрямый. Перед тобой я не буду притворяться, что я лучше, чем есть на самом деле и говорить о том, о чем понятия не имею… Тихо щелкнул потайной замочек. Джон не мог победить любопытства и заглянул. …оно очень простое, и даже не слишком красивое… небольшой сочно-багровый, живой, как драконий глаз, камень цвета крови, но неровный, старой огранки, в грубой оправе с незатейливой чеканкой и, кажется, с изрядной примесью меди… но эта штука буквально кричала о древности своего происхождения, о событиях и временах, осевших на потускневшем металле потемневшими зарубками и вмятинами… - Кольцо моего папы, которого я почти не помню, который рассказывал мне сказки перед сном… хотя, возможно, я придумал это сам… я хочу… я прошу… - Шерлок мучительно вспыхнул, и ссадины на скулах проступили ярче, подчеркивая их скульптурную идеальность. - Джон из рода Уотсонов, окажи мне честь принять это в знак моей верности, защиты и… - он сбился и устало выдохнул, - я не знаю, что такое любовь, Джон. Никогда не думал, что это знание мне пригодится. Но я учусь. Ты можешь меня научить… Ты – лучшее, что есть у меня. Единственное, чего я хочу и что больше жизни боюсь потерять… хм, это не самая красивая штука, что я держал в руках, не смотри так… А Джон смотрел во все глаза и, осторожно приняв удивительный дар, держал его двумя пальцами, как пылающий уголек. - Если ты его все же наденешь, я обещаю, что твоя жизнь никогда не будет скучной и простой… Опасной - возможно. Утомительной - скорее всего. Невыносимой – я не исключаю и этого… Но обещаю, что буду любить тебя столько, сколько ты сможешь это вынести. Если, конечно, когда-нибудь меня захочешь. - Ты идиот, – прошептал Джон, нанизывая широкий ободок на средний палец левой руки, как было принято… Но его руки не отличались изысканной утонченностью придворных омег, и кольцо застряло на последнем суставе. Джон испуганно вскинулся и растерянно забормотал. - Оно… ох, я не подхожу, да? Я неуклюжий… Шерлок мягко перехватил его руки, и, не отрывая глаз от перепуганного и такого возбуждающего лица, аккуратно снял кольцо и надел его на безымянный. Идеально. Джон взглянул так удивленно, будто у него только что отрос лишний палец. - Так не положено… Он выглядел так умилительно расстроено и бесподобно возмущенно, что Шерлок первый раз за все эти тягостные дни выдохнул с облегчением. Если Джон спорит и препирается, значит ему гораздо лучше… Шерлок фыркнул и закатил глаза. - Хочешь, завтра же Майкрофт издаст эдикт, и все королевство будет носить обручальные кольца только так? Джон прищурился и склонил голову набок, как воробей. - Хочу. – Он бережно накрыл кольцо ладонью, словно оно могло вспорхнуть с его руки, и мстительно усмехнулся. Но видно его едкого запала хватило ненадолго, взгляд стал смущенным, а нижняя губа безжалостно прикушенной. – Нет, не надо… это необязательно… - Обязательно… – Шерлок вернул взгляд к Джону и позволил своим бессовестным рукам его обнять, уж слишком большим расстоянием между ними были эти четыре дюйма. – Только так… И потянулся к перепачканным терпкой, порочной вишней губам… … Желание вспарывает тело, как нож. Его так много, оно так жадно вскипает в крови, что чресла вот-вот разорвет, как закупоренный кувшин с перебродившим соком, если немедленно не вплестись, не врасти, не впитаться всей кожей, плотью, рассудком в возлюбленное тепло с мускусным запахом и синими глазами… Постель приняла на свою распростертую ладонь их нетерпение, их жажду. Обнаженность никогда не была так девственно-чиста и бесстыдна одновременно, как этим днем, лишившим их супружество интимного уединения и сумеречного покрова. Джон ждал, разметавшись на простынях, раскинув руки и покачивая коленями, как перламутровыми устричными створками. В глазах плыла хмельная, жаркая дымка, на золотистой коже вскипали волны мурашек и, разбегаясь от груди широкими лентами, заставляли вспыхивать покрытый короткими, мягкими волосками пах… щекотными змейками скользили по ребрам и, собираясь в тугой жгут, впивались острыми клыками в укромную ямку чуть ниже копчика… Шерлок прекрасно видел и напряженную нерешительность, и возбуждение – упрямое, неприкрытое, сладкое, как перезревший инжир. И мог взять его прямо теперь, без малейшей подготовки – медовый аромат плыл в воздухе, встопорщивая волоски на затылке и заставляя поджиматься яички – острое, на грани боли удовольствие просто от созерцания… Но и торопиться он не хотел. Джон был редким и потрясающе мелодичным созданием. Раскрываясь для его рук, губ, тела, он словно играл в новую, завораживающую игру – «заставь меня звучать»… и Шерлок готов был сыграть на нем, как на ситаре*… Инструмент, которому не было равных в сложности и красоте, привез с собой владыка Кар-Сабá – Саавах Ясин, который представлял ко двору милорда Майкрофта своего младшего сына. Маду, шестнадцатилетний омега с оливковой кожей и сильным, гибким, как у пустынной змейки, телом в ярких летящих шелках, играл, прикрыв оленьи глаза, в просторной тишине тронного зала на удивительном музыкальном инструменте с декой, похожей на половинку тыквы, широким грифом и количеством струн, на которое не хватило бы пальцев обеих рук. Музыка, похожая на дыхание – глубокая, проникающая в тело и легкие, пела разными голосами от низкого, несмолкающего бархата до тонкого льющегося ручейка, заставила пережить головокружение, звенящую радость и боль утраты, когда она смолкла… Он осилил ситар за полгода из чистого упрямства, когда Майкрофт, не скрывая усмешки, заметил, что для полного овладения даже самым одаренным чувствительным омегам требуются многие годы… Джон стал его личным, уникальным ситаром. И он точно знал, как долго будут вибрировать его бурдонные** струны – глухим, томным, мучительно-возбуждающим стоном, если накрыть губами мягкую, набухшую до леденцовой гладкости ареолу, проминающуюся под языком, как теплая карамель… и как изменится его тон, когда этот самый язык грубо закрутит сосок твердой, горячей жемчужиной… …Джон выгнется, уперевшись в постель локтями, запрокинув голову и выставляя аккуратный кадык и венки, стекающие в ключичную ямку… он всхлипнет – испуганно и сердито и дернет бедрами, поджимая мышцы на животе… Руки гладят грудь, спускаясь к подвздошной дуге, чуть надавливая и обводя большим пальцем нижнее ребро… вверх-вниз, вверх-вниз… …маленький пупок, темный как кроличья нора, привлекает жадные до тайн глаза из осколков июля, и Шерлок не находит сил миновать это загадочное явление, и Джон, придушенно пискнув, мелко-мелко дрожит, когда язык, свернувшийся осиным жалом, вонзается в соблазнительную тесноту… Ниже, ниже… это приятно - тяжесть сильного тела, и Джон разводит колени - правильно, так медленно… обмирая от предвкушения. Шерлок устраивается между ними, как в ложе из шелка и бархата, попеременно целуя прохладный шелк бедер – там, где по их внутренней стороне бежит едкое, нестерпимое удовольствие… и бархат паха с упругим славным стоячком, готовый приспустить тонкую кожицу с глянцевитой, лаковой макушки. Он пока еще просто теплый, уютный… ласковый… и внутри все тает и плавится, когда под осторожной ладонью Он «вздыхает», ластится, сонно поводит раскрывшейся головкой, неторопливо наполняется горячей кровью, как цветочный бутон весенними соками, кротко толкается в пальцы всеми своими тугими венками и атласно-бархатными покровами… смущенной, обещающей плотью. …если дождаться, когда на его вершине проступит густая, прозрачная капля и не слизывать, а растереть ее кончиком пальца под ободком, у Джона подожмутся пальцы на ногах и расплывутся зрачки – он прекрасен и потрясающе сыплет проклятиями нежно и сладко… восхитительное соло на одной струне… Джон теряет терпение. Злится и дико ерзает, пытаясь потереться о собственно гордость и наследие Холмсов – ровный, упругий, как молодой бамбук, член, полный намерений и фантазий. Бамбук гудит, набитый соком под завязку и требует освобождения, почти как ультиматум… Шерлок переворачивает его. Джон прекрасен во всех позах. Ровная спина, отмеченная звездчатым шрамом и ничуть не ставшая от этого хуже – напротив, ее хотелось баловать больше всего, потому что они оба знают, что за звезда упала на эту кожу… …он запоздало нежен, целуя лопатки, обжигаясь об их прохладу, и не желая прекращать. Он шарит по телу – уже требовательно и жадно, страстно… не успевая понять, когда успел растерять свою выпестованную выдержку, рычит, сминая пальцами, разводя упругие ягодицы, рывком тянет на себя, проталкивая ноющий от переполнившей его бешенной крови член в складку промежности, и та моментально сдавливает его до умопомрачающей тесноты… он готов к вторжению и нет ничего, что могло бы этому помешать… Джон приподнимает бедра, но Шерлок давит всей ладонью ему на крестец, разводит ягодицы, и дуреет от терпкой амбры, которую щедро источает густая, скользкая смазка, что по капле сползает из розового приоткрывающегося ануса – манящего, как губы блудницы… Все струны звучали, сплетая красивую мелодию… «А-а-ахх…» - кричит Джон, когда плоть заполняет его без остатка… «Джо-о-он» - выдыхает Шерлок в унисон, царапая зубами багровое кружево на шее… «Шер-шер-шер…» - речитативом бормочут губы, не позволяя зубам вцепиться в простыню… пусть его будет слышно… «Мой…» - стонет-рычит зверь под тонкой кожей красивого лица с глазами северного волка… Джону мало. Всего. Тяжелых толчков, зубов на загривке, жестокости рук и нежности объятий… И тело кричит от неудовлетворенности: «Еще… Еще! Еще!!» Он подается назад, ему срочно нужно это горячее трение. Внутри. И снаружи. Он никак не может определиться и пытается заполучить все разом, впечатавшись нетерпеливым задом в горячий пах мужа… Но Шерлок немедленно вернул его на исходную, прижав руками взбунтовавшиеся бедра и не позволяя им своевольничать. Джон должен узнать, насколько это приятно – сдаться. Он двигается в нем очень медленно. Нарочито неспешно. Распаляя. Раззадоривая… Сводя с ума непереносимо-сладостным удовольствием… Джон мечется и кричит, что покалечит, как только… что оторвет все причиндалы и… «о, боже, Шерлок… да-а-а…» И стоит ему расслабить напряженную спину, приластиться к простыням мокрой от пота грудью, прогнуться в пояснице, просительно приподнимая зад, Шерлок целует ямочки над ягодицами, запускает пальцы в отросшие на затылке волосы и тянет, переходя в стремительный галоп в сопровождении воплей-всхлипов-шепотов, похабных шлепков взмыленной мошонки и загнанного дыхания, разлетавшегося эхом, разбивавшегося о высокий потолок… Джон теряет себя. Это слишком… это даже не течка, когда содрана кожа и оголенные нервы умоляют о новых сладких пытках… Твердая, набухшая головка еще и еще продавливает нутро, ощутимо натирая ребристые стенки, упруго сдавливавшие плоть живыми тисками… он знает, что Шерлоку это тоже нравится – от его пальцев останутся синяки… и, почувствовав чуточку свободы, начинает резво подмахивать… хотя на коленях было бы удобней… Шерлок срывается в пике, меняя угол атаки и задавая рваный, безумный темп… как укусы, как яростный барабанный бой… вколачивая тело в постель и с удовольствием слушая, какую сладкую музыку оно поет. Джон весь мокрый. Шерлок весь мокрый. Они кричат так, что закладывает уши… А потом Джон взрывается, и Шерлок заполняет его густым, выстреливающим семенем до подбородка…