Ao no Exorcist AU: Transcendentis. Ueber Gestaltqualitaeten

Его вышвыривает из темноты в голубые языки. Заорав, Чонин задергался, объятый пламенем. Тряся руками, пытался стряхнуть. Внезапно он рухнул на мягкое и зажмурился. Схватившись за голову дрожащими руками, он приоткрыл глаз, щурясь от слепящего света. Стерильно-белая палата лазарета — он лежит на матраце. Кровати вокруг пусты — он один. Лежит, укрытый одеялом, с перебинтованными руками и туловищем под рубашкой. Подорвавшись, Чонин подбегает к зеркалу над умывальником. Ничего. Бледное лицо серо-оливковой кожи обычного человека. Ни узких зрачков, ни клыков, заостренных ушей. Руки с обрубленными ногтями и узловатыми костяшками. Выдохнув, он ковыляет обратно к койке. Что это? Все — кошмар? Дверь распахивается, являя на пороге запыхавшегося Сехуна. Быстро просеменив ножками, он бросается ему на шею и утыкается холодным носом. Прижимается за пазуху, как обычно. Теперь все в порядке, Чонин. Все хорошо, все закончилось. — Я не помню, что произошло. На него смотрят бездонные глаза, обрамленные тяжелыми ресницами. Ким переводит взгляд на полные губы, и дыхание мальчика сбивается. Он сглатывает. Порывисто притянув, Ким зарывается в него, сильно сжимая и прикрывая глаза. Укладывает на чужую светлую макушку подбородок и замирает. По спине успокаивающе скользит ладонь. Все в порядке… Я с тобой. Мы вместе. Все хорошо, хорошо… Все не важно. Мы можем быть счастливы. Ему не дали отстраниться, сжав руку. Я все знаю, с детства. Помнишь, мы играли вместе? Вы тогда дружили с Каем, я был его первым другом после тебя. Чонин отстранился, растерянно заглядывая в глаза. — К-как… А потом вас… обидели. Тебе было шесть лет и… я-я… Прости, я не смог вас сдержать. Вы вышли из берегов, разгромили половину площадки, искалечили других детей… Я отдал Курикару дядюшке, чтобы он запечатал в него твои демонические силы. Ты больше не мог сдерживать срывы Кая. Он слабо улыбнулся. Знал бы ты, как потом ругался отец. Я трое суток простоял на гороховой чечевице, поэтому у меня под правой коленкой… — Два шрама… — выдохнул Ким. Он почему-то знал это, хотя никогда не видел Се обнаженным. — Так ты все знал… — по рукам пробежал жар, толкаясь в пальцы. Подтянув к себе чужую лодыжку, он аккуратно поднял хакама, бережно прикасаясь губами поочередно к каждому шраму. Сцепив на коленке руки, уткнулся в нее лбом. — Прости. Сехун наклонился, громко дыша. Чонин поднял голову, оказываясь в миллиметре от чужих губ. Вокруг звенели лампы, в их свете рандомно плавали пылинки, а в воздухе сжималась тягучая атмосфера. Чонину казалось, что он снова падает. Спущенное с поводка сердце выстукивало по ребрам, с затылка упал табун мурашек. Кожу покалывало. Он резко отстранился, но заворожено продолжал смотреть. В голову закрадывались лишние мысли. Он смотрел, как Сехун медленно опускает длинные ресницы, длиннее и гуще его собственных, как нервно дергается кадык и скользит по губам язык, прикусываемый в конце. — Когда ты успел покраситься? — отвернувшись, Чонин незаметно выдыхает. Как невыносимо хочется, но нельзя. Хотя почему — он уже не помнит. Воздух колеблется, как если бы Се смеялся и по комнате прошла бы рябь. Стукнув по предплечью, Сехун порывисто склонился и заглянул в его глаза. Чонин потянул за выбеленную прядь, пощекотал указательным пальцем пушистые светлые ресницы. — Ресницы–то зачем? Это вообще возм… Слова потонули в чужих губах. Трогательно зажмурив глаза, Се прижался к нему. Машинально вцепившись в его плечи, Чонин краем сознания почувствовал чужую дрожь. Мысли вылетели, оставляя только вздохи и выдохи. Под кожей взрывались искры, проносясь к сердцу. Встревоженная кровь всколыхнулась, растопляя льдины. Что-то мелькнуло в глубине чужих глаз, но Ким уже тонул… Пальцами по ребрам, выше, к ключицам, и ниже, к тазовым костям, — игра в четыре руки на два инструмента. Неловко, спотыкаясь на крыльях лопаток и сталкиваясь на перекрестках вен. Порывисто и слишком близко, пытаясь успеть за взрывами фейерверков под кожей. Пытаясь охватить сразу все, почувствовать на вкус и ощупь. В висках пульсирует кровь, приливает к занимающимся закатом щекам. Стоит солнцу в глазах потонуть в плескающемся на радужке чувстве — и Чонин боится, что сгорит и кинется в пекло, забыв обо всем. Чужие ладони уже порхают под животом. Сехун продолжает беззвучно гипнотизировать — губами, руками, отвлекая и затягивая все дальше. На подкорке горит «нельзя, не сейчас, не так…», но момент отказа оттягивается. Пока больной укус в плечо и добравшиеся до самого ценного пальцы не пробивают током, притупляя способность разумно думать, посылая все к чертям. Резко выдохнув, Чонин судорожно подхватил на себя тело, вжимаясь ближе. Сехун несдержанно простонал, и свет замигал, отключаясь. Чувственно выгибаясь под руками навстречу, Сехун царапался и дрожал. Забираясь сверху, продолжал искушать. Опутывал и мешал исследующими руками. Губы неотрывно следовали друг за другом, вдыхая друг друга. Втягивая, прикусывая, отстраняясь и снова захватывая. Чонин сгорал. Через поцелуи он выдохнул слова, собрав редкие крупицы силы, чтоб остановить. Ким тяжело дышал, остатками воли пытаясь цепляться за благоразумие. Он никогда не позволял им заходить так далеко. Сехун просяще прильнул, потираясь и тесно прижимаясь бедрами. Снова пробирался холодными пальцами под ремень и дразнил. Открыв шею, он выгнулся и пригвоздил взглядом к месту сквозь опущенные ресницы. Спрятал нижнюю губу, за зубами и, не расстегивая, медленно раздвигал полы катагину, лаская себя скользящими руками. Выкинув тряпку, согнулся к нему, опускаясь лизнуть ключицы, и снова ускользнул. Он снял всего лишь накидку, а у Чонина на висках выступил пот. Экзорцист впился пальцами в чужие бедра, хрипло выдыхая. Сехун поморщился и, мягко отцепив его руку, положил на бант косодэ, склоняя голову. Завороженно следя за чужими пальцами, направляющими его руку, Чонин глотнул воздух. Лента с шелестом упала, открыв почти прозрачную ткань нижней рубашки. Взяв вторую руку, Сехун приблизился, позволяя ему самому снять и откинуть верх костюма. Руки скользили по шелковой невесомой ткани, впитывая жар чужой кожи. Се успел проскользить языком до скулы, сменяя губами для пары красных цветов на шее, и снова отпрянул. Чонин приоткрыл вздохом рот, облизывая пересохшие губы. Зачарованно следя за порхающими по хрупкому телу тонкими пальцами, потянулся следом. С каждой снимаемой деталью в голове прибавлялось шума. Он был очарован, заколдован и целиком поглощен танцем изящных движений. Поднимая руки, Сехун смущенно опустил лицо, пряча полыхающие огнем щеки, и медленно отвел одну за другой полы дзюбан, томительно долго обнажая полотно сливочной кожи. Последняя защита снята. Сиротливо поежившись, он прикусил губу и прикрыл тяжелые ресницы. Откинув ленты, он приблизился, кажется, не дыша. И замер перед ним. Ким снова провел мокрым языком по губе, жадно впитывая взглядом, бегло стреляя глазами. Се резко подался бедрами, скользя по нему, не ощутив на себе ни через минуту, ни через две, ни намека на Кима. Увлекшись игрой, где нельзя трогать, Чонин вздрогнул. Прислонившись грудью к крахмаленой форменной рубашке Кима, Сехун потерся твердыми сосками, показывая, как сильно хочет, и, решительно расстегнув пряжку, просунул холодную руку. Он успел поймать губами первый стон экзорциста, сжав пальцы. Чонин вспыхнул, молниеносно сгорая. Оголтело подался вперед, подминая под себя своего мальчика. В голову ударила кровь, растворяя последних выживших солдат волной воли. Солнце с шипением растворилось в желании. С голодным стоном он впился в белоснежную кожу шеи, оставляя первые цветы. Лаская шелковую болезненно-белую кожу, ненасытными глазами следил за румяными щеками и часто вздымающейся грудной клеткой. Порхая губами, Ким оставлял за собой следы, рвано выдыхая. Он хотел его целиком. Выцеловать полотно кожи, облизать, прижать и получить всего… Полностью, он хотел его. Ким достиг розового соска, всасывая внутрь. Сехун вскрикнул, дернувшись. О Боже… Как давно он хотел прикоснуться так. Сколько раз он сдерживался, видя вставшие от холода твердые и припухлые горошины сосков. Тонкая форменная рубашка Академии их не скрывала, больше показывая. Он думал, что сойдет с ума, когда они бежали под дождем тогда… Тело под ним дергалось, выдавая неслышные стоны. Придавливая своим весом, Ким исполнял каждую свою фантазию из ночных снов, превращая тело под собой в пульсирующий сгусток. Се дошел до края. Дергался, стоило почувствовать на коже хотя бы след дыхания. Обжигающе горячо, тесно, близко, интимно, обличающе, выводя на поверхность самое затаенное. Голова плывет и звенит. Только сорванное хриплое дыхание и сон наяву. Его мальчик трогательно тянется, ведется, отдается каждому движению. Скромно отводит глаза, когда последнее, что остается на Киме, откидывается за спину. Блестящие глаза зажмуриваются вслед прикушенной губе. Ресницы подрагивают, и Чонин сцеловывает с них проступающий испуг. Рвано выдохнув в губы, Сехун прихватил нижнюю, отчаянно прося большего. Глаза распахнулись, являя обманувшемуся его страхом экзорцисту танцы лукавых искр. Усмехнувшись, Чонин прикусил его щеку, продолжая двигать пальцами. Расцеловывая нос и лицо, обходя покрасневшие губы, он мстил и не поддавался им, маняще подставляемым, нежным и пухлым. Обиженно отвернувшись, его мальчик надулся и умилительно начал отпихивать его руки, пытаясь просунуть свои между ними и закрыться. Чонин не смог сдержать улыбки и выдохнул на ухо два слова, невольно заставив Сехуна замереть. Неожиданно обхватив губы желанным поцелуем, он подался вперед и зажмурился от взорвавшихся чувств. Его малыш вскрикнул, поглощая их в темноту комнаты. Они стали едины. Люблю тебя. Томительно долго для обоих они привыкали к ощущениям, пока Сехун не дернулся навстречу, впервые простонав вслух его имя. Чонина трясет, его практически вытряхивает за пределы, градом падает пот, но Ким продолжает медленно, внимательно и очень аккуратно. Пока его мальчик не дергается и не начинает скулить, закатывая глаза. Резко потянув того на себя, Чонин срывается. Стремительно, глубоко, жестко и порывисто… метко… Притягивая и отпуская, пронзительно, как надо. Се метался, кусал костяшки руки, забираясь пальцами другой в волосы, царапал плечи. Закинув ноги на поясницу, он притягивал ближе и глубже. Они скользили друг по другу, глядя в глаза, и целовались меж громких вдохов. Влажная кожа покрывалась новыми каплями от исходившего жара. Бинты давно промокли, мешаясь и путая. Просунув под спину его мальчика руку, Чонин прижал его к себе, поднимая и усаживая на себя. Сехун распахнул рот в громком стоне, стоило сделать толчок. Голоса сорванно хрипели в такт. Хрупкое тело сотрясалось вслед движениям: Сехун обессиленно опустил на его плечо голову, прикусывая впадинку. Крепко ухватившись за бедра, Ким стал насаживать быстрее и глубже, наращивая темп. Се цеплялся ослабевшими пальцами за переливающуюся влагой спину и оставлял длинные царапины. Очень скоро он испуганно выдохнул и распахнул ресницы, находя чужие глаза своими. Больше не отводя взгляда, глаза в глаза, не мигая, до общей точки, до темных небес, до созвездий и дальше — космоса, до невменяемости и небытия… до оглушающего стона сорванным голосом. Мириады фейерверков взорвались во тьме комнаты, охватывая их небесным пламенем.

____

Он пришел в себя, поняв, что отключился. Чонин обмяк, пытаясь усмирить тяжелое быстрое дыхание. Сердце билось где-то на уровне носоглотки, стуча в ушах. Резко накатила слабость. Серебрясь в свете луны, Сехун все еще сотрясался на нем, оставшись в том же выгнутом положении. По его телу красиво плыли тени облаков и изломы веток… Приоткрыв светящиеся в холодном свете глаза, он взглянул на него, счастливо улыбаясь. Глаза собрались лучистыми полумесяцами, с края ресницы сорвалась жемчужная капля. Споро притянув потеплевшими пальцами к себе, прижимал ближе и нашептывал слова, отдался во власть подавшимся навстречу губам. Утешал, любил, успокаивал. Держал крепко, обнимал, — Чонин пытался передать все, что кипит внутри, хоть и не возможно... В душе опадали пожухшая тревога и сомнения, укладываясь листьями в абсолютный покой. Больше никогда. Весь — его. Больше никогда не отпустит. Лениво оглаживал руками бока и целовал. Накатывала дрема. Истома волнами заплывала в каждый нерв, затопляла внутренности, осядая на ресницах, заставляя моргать медленней и дольше. Нежность защемилась, и Ким потянулся оставить след на покрасневших расцелованных губах… Слух внезапно распознал английский мат и гудок кеба. Распахнув ресницы, Ким посмотрел в глаза напротив, распознав наконец в них боль и упрямую решительность. — Сехун, ты… — Спи, Чонин. Я люблю тебя, — глаза против воли закрылись, выдавливая в темноту сна. Первый раз, когда он сказал ему...