Novus ordo seclorum

— Мне нужно знать, Грейнджер, — слова жгли, царапали горло, пока он покрывал поцелуями ее кожу. Она задыхалась. Плавилась, ощущая требовательные касания его губ. Сгорала под властным, подчиняющим своей воле взглядом. Геллерту было страшно закрыть глаза, чтобы, открыв, обнаружить безразличие в жженом миндале ее радужек. Пускай ненавидит его всю оставшуюся жизнь, падшего безумца плененного ее красотой. Пальцы зарылись в пышные волосы, собирая их в кулак, притягивая ближе. Так, будто она исчезнет, если он не похитит ее дыхание. Испарится, словно фантазия его больного воображения, потому что еще вчера он понял: одержимость. Он ею одержим. Почему же она его не отталкивала? Не рвалась из его рук, сыпя проклятиями? Тихий стон сорвался с ее губ, становясь смыслом его жизни. Вопросы растворились. Исчезли, открывая дорогу порочной сладости его безумия. Поцелуи приносили боль, волной жара разливаясь внизу живота, и она поддавалась сильным рукам, выгибаясь под их беспорядочной лаской. И Геллерт смирился со своим сумасшествием, чувствуя, как его самоконтроль дает трещину. — Нужна, — шептали его губы, исступленно терзая ее рот, вылизывая и прикусывая. — Ты мне нужна. Нужна. Эти слова обжигали ее кожу, оседая на подкорке, оставляя на теле раскаленный след. И она таяла, умирала или уже умерла, а сердце так колотилось о ребра, словно что-то там, внутри могло в любой момент сломаться и не позволить ей раствориться в самых потрясающих и мучительных ощущениях. Ее пальцы скользнули вверх по предплечью, комкая ткань его сюртука. Хотелось сорвать его, чтобы быть ближе. Тело бросило в жар, уловив ее желание. Легкие наполнились жидким металлом. Он отстранился, лихорадочно сбрасывая ненужную тряпку, возвращаясь к ее губам скользящим, влажным поцелуем. Она впускала в себя его язык, насаживалась на него ртом, растворяясь в ощущении собственного превосходства. Оно захлестывало, пьянило, растекаясь по венам жидким пламенем, и в какой-то момент стало плевать, что он подумает. Геллерт зарычал. Горячая волна желания почувствовать, ощутить, какая на вкус ее кожа, ударила в мозг электрическими разрядами, и Геллерт скользнул ниже, прочерчивая языком влажную дорожку от уголка ее рта до бархатистой алебастровой шеи, вылизывая, прикусывая, оставляя красные отметины. О, как же ему хотелось, чтобы она их оставила, чтобы каждый видел, кому она принадлежит. Резкий вздох наполнил ноздри его запахом: сладким цитрусом, смешанным с терпкостью огневиски. Пьянящий, возбуждающий, наполненный горечью табака, он казался ей самым желанным запахом в мире, и она жадно вдыхала его в невозможности насытиться. В ушах шумело, щеки горели, словно кто-то плеснул на них кипяток, и глухой стон, вырвавшийся из ее горла, показался ей чужим, когда его пальцы скользнули под блузу, очерчивая линию груди. От ее хриплого дыхания все сильнее скручивалась в животе тугая пружина, и Геллерт завел ее ногу себе за бедро, прижимаясь к ней, такой опьяняюще возбужденный, заставляя чувствовать свое желание через грубую ткань брюк. Он нуждался в ней. Нуждался в этих прикосновениях, сдавленных стонах, разрывающих его сознание на куски. Она выгнулась, подаваясь вперед. Скользнула по нему вверх и вниз, наслаждаясь ощущениями сквозь тонкую ткань их нарядов. Хотелось быть ближе, касаться обнаженной кожей его тела. Обхватила его руками, зарываясь пальцами в густые волосы, и он рыкнул: коротко, гортанно, вдыхая терпкий аромат ее кожи. — Черт, Грейнджер, — шептал он, снова и снова вторгаясь языком ей в рот. Она отвечала ему, жадно, жарко, доводя до исступления одними лишь скованными телодвижениями. — Ты такая красивая. Ты, черт побери, такая красивая, — рычал он ей на ухо, и от этого пробирало. Рассыпало на атомы, заставляя ее всхлипнуть, наслаждаясь горько-сладким предательством своего тела. Геллерту показалось, что он больше не выдержит. Когда ее ладонь скользнула по его груди, животу и замерла у кромки брюк — горячее, влажное, жгучее безумие рванулось наружу, заставляя его обвить ее талию, приподнимая над полом и впечатывая в дверь. Жесткие пальцы смяли ее бедра, заставляя завести ноги ему за спину. — Ты — яд, — он смотрел на нее своими кристально чистыми глазами. — Самый сладкий, — шептал он, приникая к ее губам, — желанный яд. Пальцы мягко скользнули по его скуле, и он задохнулся от нежности этого прикосновения. Хотелось познать ее всю. Кто она? Что, если она ведет какую-то свою игру и его роль скоро закончится? Но почему она так страстно отвечает на его прикосновения? Плавится под жаркой лаской его рук? Сорвать бы эту лживую маску, смотрящую на него глазами янтарного цвета, чтобы снова сойти с ума, обнажив ее сущность. Увидеть ее беззащитной, настоящей, такой, как есть. Его касания прожигали ткань юбки. Было ощущение, что ее тело пылает на костре, а она — ведьма, опаленная жаром его страсти. Пальцы сами нащупали ряд пуговиц на его рубашке, расстегивая одну за одной, царапая ногтями атласную кожу и заставляя его мышцы непроизвольно сокращаться. Сильные руки скользнули вверх, заставляя ее сжать колени, вырывая из его горла хриплый стон, и рванули тонкую ткань блузы. По полу заплясали оторванные пуговицы, но все это потеряло смысл, когда его дыхание коснулось груди и рот накрыл сосок, легко прикусывая его сквозь тонкую ткань белья. Она непроизвольно качнула бедрами, и он застонал. Хрипло, рвано, толкаясь к ней болезненно пульсирующим пахом. — Такая сладкая девочка, — шептали его губы, а руки уже скользили по пылающей коже, аккуратно поддевая бретели и стягивая их вниз по плечам. Избавившись от лишней ткани, он очертил кончиками пальцев ее грудь. Такая восхитительно нежная кожа. Он наклонил голову, растянув губы в улыбке. Взгляд, слишком пьянящий и прямолинейный, внимательно изучал Гермиону, любуясь алым румянцем на ее щеках. Захотелось прикрыться, но он мягко отстранил ее руки, продолжая наслаждаться ощущением сатиновой кожи, упругих сосков между его пальцами и ее совершенно завораживающим, полным возбуждения бессилием. Насмешка в его глазах сводила с ума. Продолжая ее разглядывать, он склонился, касаясь влажным языком розовой ореолы, втягивая в рот верхушку, вылизывая, прикусывая, заставляя Гермиону выгнуться навстречу его ласке. Не выдержав, он подхватил ее, тут же опуская на стол, такую горячую и податливую. Для него. Только для него. Он все еще был в рубашке, и ей показалось это нечестным. Подушечки пальцев слегка обвели светлую пуговицу и вытащили из петли, обнажая полоску его кожи. Она не успела себя остановить, припадая к ней губами и проводя языком. Солоноватый привкус, смешанный с горечью парфюма, ворвался в мозг раскаленными лезвиями, и Гермиона хрипло выдохнула, торопливо расстегивая остальные пуговицы. Геллерту показалось, что реальность покинула привычные границы, густыми каплями растекаясь во времени. Он словно со стороны наблюдал, как его рука зарылась в пышные волосы, царапаясь об острые грани заколки, и намотала их на кулак, запрокидывая ее голову настолько, что натянулась кожа на шее. Он вдохнул ее запах, впиваясь жадным поцелуем, и Гермиона застонала, выгибаясь ему навстречу. Ее рука скользнула к пуговицам на брюках, расстегивая их слишком медленно, словно оттягивая момент, и он коротко рыкнул. Сквозь хриплый стон ему показалось, что она усмехнулась. Последняя пуговица выскользнула из петли, и ее ладонь скользнула под грубую ткань, сжимая, поглаживая, обнажая головку его члена. Гермиона была так близко. Дразнила его рот своим языком, то втягивая, то прикусывая, скользила своими доводящими до безумия ладонями по крепким мышцам, царапая кожу острыми ногтями. Черт возьми, Кристоф был прав. Тихо выругавшись, Геллерт прикусил нижнюю губу Гермионы, чувствуя солоноватый привкус ее крови. Такой вкусной, настоящей. Она охнула, отстраняясь и торопливо облизываясь. — Что ты… — Прости, — прошептал он, снова припадая к ее губам. Его ладони ласково скользнули по ее плечам, обхватывая грудь, сжимая, пропуская соски между пальцев. С ее губ сорвался прерывистый стон. Рука скользнула вниз, размазывая прозрачные капли по бархатистой коже его члена. Она усмехнулась, чувствуя вздох в ответ на ее ласки, и провела ладонью вверх и вниз, ощущая рисунок выступающих вен. Он прорычал что-то, что не смог разобрать ее затуманенный разум. Прохладный воздух коснулся их тел, когда Геллерт отстранился. Он стоял перед ней полуобнаженный, опьяненный сладким безумием. Словно в бреду она медленно поднесла свой палец к губам и слизала мускусную смазку. Видя, как темнеет его взгляд, Гермиона поняла, что в ее жизни не было ничего прекраснее этого мужчины. Их здесь и сейчас. Ее пальцы коснулись края его рубашки, притягивая Геллерта к себе. Еще немного — и она перестанет дышать. Его руки поглаживали ее шею, спускаясь ниже по углублению ключиц и мягкой груди до линии ребер. Нащупали ряд пуговиц на юбке, и он хмыкнул, борясь с желанием сорвать их, но она остановила его, расстегивая их сама и приподнимаясь, чтобы он мог ее снять. — Ты уверена? — спросил Геллерт, скользя костяшками по ее бедру, выше, замирая у кромки белья. Она была такой влажной, такой горячей, заставляя его балансировать на грани безумия. Он не мог отвести взгляд от темного треугольника ткани, под который уже проникал пальцами, отодвигая и чувствуя, как она подается вперед в жажде его прикосновений. Гермиона еле слышно выдохнула, закрывая глаза и слегка запрокидывая голову назад, когда его палец скользнул в нее до основания. — Так ты уверена или нет? — хрипло спросил он, добавляя второй и медленно, мучительно медленно двигая ими внутри нее. Ответом на его вопрос был ее сорвавшийся полустон. — Геллерт, — прошептала она, притягивая его к себе и целуя так вкусно, так сладко, словно не было ничего до. И его имя, сорвавшееся с ее губ, набатом зазвучало в висках, сильнее разгоняя кровь. Еще немного — и он не сможет остановить себя. — Я хочу, — тихо стонала она, сдвинув бедра ближе к нему, — так хочу, — отодвинулась назад, чтобы вновь насадиться на его пальцы, — тебя. — Ее растрепавшиеся волосы, жадно раскрытые губы и затуманившийся взгляд на миг замерли на его лице. Хочу только тебя, Геллерт. И он больше не хотел останавливаться. Не мог. Резким рывком он сдвинул ее к краю стола, прижимая к полированному дереву, заставляя выгнуться сильнее. Он целовал ее, сминая руками мягкую кожу бедер, целовал, стаскивая белье и впиваясь пальцами в ягодицы, чувствуя, как ее влажная, сочащаяся плоть прижимается к его члену. Целовал, замерев у самого входа во влагалище, наслаждаясь ее возбуждением. Он скользнул головкой по мягким складкам, балансируя на краю собственного безумия, только чтобы ощутить недовольный вздох, и толкнулся внутрь, чувствуя сладостную дрожь ее тела. Медленно проникая на всю длину, выдыхая сквозь сжатые зубы, слыша ее полузадушенный стон. Узко, так чертовски восхитительно узко. — Мер-рлин, — зарычал он, грубо прикусывая угловатое плечо. — Что же ты со мной делаешь? — и медленно выскользнул, чтобы тут же толкнуться снова. Она задохнулась в своих ощущениях. Это было невероятно, чертовски правильно. Грубость его движений перемежалась с нежностью поцелуев, хотелось быть ближе. Еще. Двигать бедрами в такт его толчкам. Он входил в нее резко, жадно, вколачивая свой член, словно желал этого больше жизни, больше пресловутых Даров Смерти, и не было ничего важнее, чем она. Чем ее безупречные длинные ноги и нежные, истерзанные его поцелуями губы. Чем безраздельное чувство власти над ее телом и сознанием. Она теряла контроль над собой. Каждое движение внутри отзывалось сладкой дрожью, когда он задевал самые чувствительные точки. Геллерт впился в ее губы, жадно впитывая ее сбитое дыхание, рваные стоны и позволяя себе упиваться ее уязвимостью. Чего-то не хватало. Какая-то мысль засела в подкорке, не давая расслабиться. Приятная судорога прошла по телу, и Гермиона сжала его плечи, впиваясь в них ногтями, оставляя красные борозды, пытаясь удержать свое сознание, чтобы просто не сойти с ума раньше времени. Раньше какого времени? Черт с ним, просто… — … не останавливайся, — шепнула она, выгибаясь навстречу его губам, скользящим по ее шее. Его взгляд. Он изменился. Жадный, властный. Он забирался в ее душу, взрезал кожу, пробираясь по венам к самому сердцу, и она стонала, поддаваясь ему снова и снова, чувствуя себя восхитительно наполненной им. Казалось, что, если он прекратит, она просто сойдет с ума. Гермиона срывалась на полукрик, но его губы тут же останавливали ее: кусая и вылизывая, приникая и обжигая дыханием. Она цеплялась за его волосы, чувствуя, как низ живота скручивает теплый тугой узел, и еще немного… Она сжала ткань его рубашки, царапая кожу его бедер, а он только ускорялся, понимая, что совсем близко. Ему хотелось узнать. Что-то важное о ней, что не давало ему покоя. Эмоции смешивались с нарастающим возбуждением, дробя его выводы под натиском грубых движений. Резче, прерывистее, глубже. Толчок — и мир разорвался на куски, скручивая тело судорожными спазмами и вышвыривая его за границу сознания. Гермиона застонала, ощущая приятные, перехватывающие дыхание судороги оргазма. Геллерт замер, подрагивая, обжигая горячим дыханием ее мокрую шею, изливаясь в нее до конца, до чертовой последней капли. Прижался к ней лбом, наслаждаясь запахом ее волос. Поддел локон, улыбаясь собственным мыслям. На смену безумию пришла удивительная ясность. Все стало так просто. Он был таким идиотом, что не додумался сделать это раньше. — Гермиона? Ее имя скользнуло по губам мягко, глухо, как бархатная лента, и мысли рассыпались на осколки, оставляя чувство сладкой, опьяняющей тревоги, словно она балансировала на краю пропасти, смотрела вниз и знала: еще мгновение — и она упадет. — Мне нужно больше, — прошептал он, видя, как крохотная морщинка прочерчивает ее лоб. — Намного больше. Блаженное оцепенение растворилось в его шепоте. Истаяло в повисшем напряжении, и она обратила к нему свой взгляд — шоколадные омуты с искорками страсти. Он произнес это вслух. Специально. Наслаждаясь тенью понимания в ее взгляде. — Легилименс.