Novus ordo seclorum

Густая влага с терпким привкусом гнили хлынула в легкие, стоило сделать вдох, и тихий сдавленный кашель скрутил диафрагму, отдаваясь болью в ребрах. Он был в лесу. Деревья утопали в иссиня-сером тумане, пряча свои верхушки в молочной дымке. Копнув носком ботинка рыхлую землю, Геллерт ухмыльнулся, поражаясь тому, как ведьма умудрилась трансгрессировать. Нужно было найти ее. Набрав воздуха, волшебник выдохнул: — Гермиона? — голос резанул тишину неожиданно хрипло. Захотелось промочить горло. Он потянулся за флягой, чтобы сделать глубокий глоток, и, скривившись, выплюнул тягучую чернильную жижу. — Что за… Позади раздался смешок. Отерев рот тыльной стороной ладони, он развернулся, внимательно всматриваясь в очертания леса. Никого. — Может, поболтаем? — тихо проговорил маг, выглядывая из-за дерева. Шелест листвы наполнил слух, открывая взгляду узкую просеку, но, зная Гермиону, Геллерт шагнул в противоположном направлении. Она никогда бы не выбрала легкий путь, но в этом и странность. Женщины, которых он знал, не усложняли себе жизнь, не искали приключений, а те, что искали, как правило, изнывали от скуки. Гермиона была другой, и эта мысль вела его сквозь серую пелену, в которой утопал лесной лабиринт. Она овладевала им все больше, вынуждая карабкаться по переплетенным узловатым корневищам, проталкиваться сквозь ветвистые кусты, норовящие выцарапать ему глаза, поскальзываться на влажной листве и вязнуть в землистой трясине. Ее нигде не было. Не могло же ему почудиться? Нужно было найти ведьму, но что-то неумолимо влекло вперед. Лес словно расступался перед ним, заманивая все глубже, одаривая ложной надеждой обрести спасение. Он шел на звук. Там, вдали, щебетали птицы, но с каждым шагом Геллерта окутывала тишина. Тревожная и одинокая, она обнимала его, стискивая виски, заставляя слышать, как звучит собственное дыхание и сердце неспешно проталкивает кровь по сосудам. Он крался, как зверь, поддавшийся внутреннему зову, ожидая, что рано или поздно Гермиона себя выдаст — не могла же она исчезнуть. Непонимание происходящего зачаровывало, пробуждая охотничьи инстинкты, разгоняя по венам сумасшедшее желание разыскать, выследить и поймать свою добычу. Геллерт шел к свету, но темные кроны сплетались над его головой, сгущая синие сумерки. Становилось прохладнее. Хотелось окликнуть молчаливый лес в поисках проклятой ведьмы, но внутреннее чутье приказывало заткнуться. Раскатистое воронье карканье прозвучало у самого уха, заставляя сердце пуститься в пляс. Волшебник дернулся, остановившись, как вкопанный. Вязкая амальгамная жидкость стекала по рваной коре, словно дерево было ранено. Конечно, он узнал ее: единорожья кровь. Попробуешь раз и будешь навеки проклят. Хмыкнув, Геллерт подобрал желудь, трансформируя его в пузырек. Лишь когда он черканул гладкой поверхностью по дереву, измазывая желудь в крови, догнало понимание: магия не сработала. Он задумчиво закусил губу. Хрустнув позвонками, он вновь нацелился на желудь. Легкий пасс — и только нервный смех раздался в тишине лесной чащи. — Гр-р-рейнджер, — прохрипел маг, спрятав бесполезное древко. — Какого Мерлина? — непонимание обжигало кровь, покрывая лоб каплями пота. Туман затянул лес, забивая дыхание влагой. Отчего-то ее лицо вспомнилось особенно ярко: вздернутый носик, россыпь веснушек, взгляд, живой и наполненный тревожной решимостью. Как, черт подери, ей удалось сбежать? Восхищение сплеталось с плохо контролируемым бешенством. Он всегда добивался своего, и уже почти получил ее всю. Кто-то вдруг прошмыгнул между деревьями, сбивая его с мысли. Человек или звереныш — как знать. Послышались голоса. Вдали продирались сквозь чащу: огромная тень рвалась вперед, а позади нее скакала какая-то мелюзга. Геллерт рванул в их сторону, но вспышка боли пронзила его, лишая опоры под ногами. До бела раскалила сознание, скручивая нутро разрядами раздирающей плоть магии. Он пробовал ползти, ведомый эхом чужих голосов, но боль перехватывала дыхание, отчего пришлось остановиться и дать себе передышку. Это напоминало круцио, а круцио не было для него чем-то новым. Спасибо, Papa. Мысленное откровение заставило боль отступить, и на миг он почувствовал блаженное облегчение, но стоило ему углядеть огромную спину, обтянутую кожаным плащом, как его тело одеревенело, мышцы налились жидким металлом, который, казалось, обрастал ядовитыми шипами, стоило ему сделать шаг. Какого черта? Он оставил попытки двигаться, когда ощутил влагу на своем лице, с удивлением понимая, что это его собственные слезы. Поддавшись слабости, Геллерт опустился вниз, и в ноздри ударил запах прелой листвы. Внезапная догадка прибавила сил, и он неверяще улыбнулся, уткнувшись лбом в землю. Хохотнул, вытирая грязь с лица, вставая на ноги и покачиваясь. Больше не было смысла блуждать по лесу, гоняясь за призраками прошлого. — Я думал, ты исчезла, — его губы растянулись в полуулыбке, а взгляд бездумно очерчивал ветви деревьев. — Что же ты не сказала, что ты совсем рядом? — Геллерт захохотал. Где-то вдалеке послышался протяжный волчий вой, и волшебник смежил веки, сосредотачиваясь на своих ощущениях. Ему не погибнуть — это плюс, но, чем ближе к нему подберутся ее воспоминания, тем сложнее ему будет справиться. Позади затрещали ветви. — Гермиона! Глаза раскрылись, уставившись на пару нескладных подростков. Они спешно уходили вглубь леса, тянув на привязи огромного гиппогрифа. Нужно было торопиться, чтобы углубиться в ее сознание раньше, чем его настигнут очередные видения, но он не мог. Ноющее ощущение в груди пульсировало, впиваясь болью под ребра. Кудрявая, в дурацкой мужской одежде, она тащилась рядом с мальчишкой, с трудом переставляя ноги. Они были совсем близко, но боли он не испытывал. Значит она хотела, чтобы он это увидел, но зачем? Геллерт завороженно провожал их взглядом, запоминая ее угловатые черты. Его отвлек звук: тихий гортанный рык из самого сердца леса. Нехотя он повернулся, чтобы заметить далекую темную фигуру, в которой он не сразу признал огромного оборотня. Он приближался, всматриваясь в точку, где минутой раньше стояли подростки. Его ноздри трепетали в поисках добычи. Он был похож на старого больного пса, который рыскает в поисках кости, и Геллерт знал, где была это кость — черт возьми, слишком близко. Боль снова расползалась по черепной коробке, раздирая виски, но он не хотел прерывать воспоминание, понимая, что, наконец, видит ее настоящую. Ужас мелькнул в глазах волшебницы, когда она заметила что-то среди деревьев, но парнишка вновь позвал ее по-имени, потянув за руку, и они скрылись в лесной чаще. Что же она делала в этом чертовом лесу? Грязная, обезумевшая от страха, в компании мальчишки и гиппогрифа? Ему было жизненно необходимо узнать, что произошло дальше, чем это воспоминание было для нее значимо, но еще ему никак нельзя было задерживаться здесь. Поверхностные воспоминания были опасны. Перед глазами начало плыть; спазмы раздирали нутро, принося понимание: если сейчас он не продвинется дальше — сойдет с ума в ее сознании. В ее чертовой черепной коробке. Оборотень оскалился, подходя все ближе. Геллерт знал: бояться ему нечего. Он знал, что игры разума выбивают почву похлеще круцио, но также он знал, что ее страхи — отголоски памяти, не способные нанести ему вреда. Он был уверен в этом ровно до тех пор, пока взгляд янтарно-желтых глаз оборотня не замер, вперившись в волшебника. Осмысленно, хищно. Разглядывая его как кусок паршивого мяса. — Хороший песик, — хмыкнул Геллерт, сжимая кулаки до треска костяшек. Оборотень оскалился, пасть выпустила клубы пара, блеснув рядом острых клыков. Волк словно насмехался над ним, его верхняя губа подрагивала, а с кончика языка тянулась слюна, скатываясь вниз, теряясь в куцей шерсти. Превозмогая боль, Геллерт зажмурился, но его веки словно потеряли плотность — будто в замедленной съемке он видел, как гигантский монстр подходит ближе и выпрямляется, вставая на дыбы. Огромная когтистая лапа с натянутыми жилами потянулась к нему, молниеносно сдавливая горло. До хруста сжала позвонки, выбивая дыхание из легких. Паника воспламеняла желание жить, и он дернулся, не осознавая, что все происходящее — лишь часть представления. Но на то и было рассчитано: не даром ведьма чертовски умна. Оборотень вздыбил шерсть, сплевывая вязкую слюну на землю, и его коготь впился в яремную вену, заставляя обоих отсчитывать удары сердца. — Что ты хочешь узнать? — прохрипел зверь, хищно всматриваясь в бледное лицо волшебника. И Геллерт понял, что ему не уйти. Он не успел и уже никогда не успеет. Не пытаясь задаться вопросом, что же пошло не так, посиневшие губы прошептали: — Все. Я хочу знать все, Гермиона, — прежде чем раздался хруст костей и картинка растворилась в ночной синеве, снедаемая туманом ослепляющей боли. — Его специально так заколдовали, чтобы он был похож на звездное небо. — Детский голос вывел из полудремы; пальцы инстинктивно потянулись к шее, лихорадочно ощупывая ее, убеждаясь в том, что она цела. Взгляд непонимающе уперся в иссиня-белые звезды, холодные и безразличные, немо взиравшие на него с высоты замковых антревольтов. — Ты совсем меня не слушаешь, — недовольно проговорил голос, и волшебник сморгнул остатки видения, чтобы осмотреться: огромный пустынный зал тянулся ввысь, рассеиваясь в иллюзии ночного неба. Тысячи свечей тусклым заревом пламенели под потолком. Часть из них потухла, и струйки сизого дыма, извиваясь, тянулись вверх. Высокие мозаичные окна будто выцвели, проливая мертвенно-белый свет на единственный деревянный табурет, стоящий по центру. На нем сидела девчушка с копной непослушных каштановых волос. Ее руки были заняты огромным фолиантом, слишком большим для такой маленькой девочки, а крохотный пальчик водил по рунической надписи. — Где мы? — проговорил волшебник. Его мутило, отголоски боли стискивали мышцы в напряжении, и приходилось держаться, чтобы не выплеснуть содержимое желудка малышке под ноги. Ответа не последовало; девчонка уткнулась в книгу, заставляя Геллерта мысленно взвыть. Очевидно, необходимо было найти правильный вопрос, тогда она ответит, но нетерпение слишком захлестывало разум, чтобы он мог строить какие-то догадки. — Почему я здесь, зачем? — спросил волшебник, оглушенный ответным молчанием. Он попытался встать, но пол накренился, спустя миг давая ему шанс собраться с силами, чтобы приблизиться к девчонке, встряхивая ее за плечи, когда услышал ехидное: — Неужели так интересно? Интонация, слишком взрослая и узнаваемая, заставила вздрогнуть. — Каждый чертов день с тобой, — прошептал он себе под нос и зачем-то произнес ее имя, которое тут же встретилось с пытливым и открытым взглядом маленькой девочки, кивнувшей ему в ответ. — Почему ты одна? Девчонка нахмурилась и отрицательно помотала головой: — Я не одна. Геллерт озадаченно осмотрелся, пытаясь найти кого-то еще, но наткнулся лишь на голые каменные стены. Это не было похоже на воспоминания, не было похоже на сон, но назвать это явью было невозможно. — Кроме нас здесь никого нет, — выдохнул маг, замечая, как кривятся ее губы в подобие улыбки. — Ты просто не видишь их, — нехотя протянула девчонка, закрывая книгу, — но я знаю, тебе ох как хотелось бы. — Вновь прозвучало ехидно, но Геллерт решил это проигнорировать. — Где мы, Гермиона? — его вымученное желание узнать больше встретилось с ее улыбкой. Совсем миленькой, с ямочками на щеках, лучившейся искренним любопытством. Он понимал, что ее сознание играло с ним, затягивало, заставляя чувствовать ее эмоции. Он с легкостью мог поддаться им, навсегда потеряв рассудок в ее голове, поэтому ему нужно было сломать ее прежде, чем она сломает его. — Не похоже на Ильверморни, — усмехнулся маг, касаясь детского подбородка. — Откуда тебе знать? — ее щеки вспыхнули румянцем, а сама она залезла с ногами на табурет, чтобы быть одного с волшебником роста. — Я слишком хорошо чувствую твое желание солгать. Искра понимания мелькнула в глубине карих глаз, и что-то неуловимо изменилось в ее настроении. — Что ты хочешь узнать? — спросила Гермиона, и волшебник почувствовал фантом когтистой лапы на своей шее. — Почему мы здесь? Большие глаза с пушистыми ресницами вмиг наполнились слезами: — Потому что я потеряла Гарри, — прошептала кроха, вытирая слезы рукавом мантии. Ее неразборчивое нытье отзывалось в нем нетерпением. Гарри. Почему-то он чувствовал, что угловатый подросток в лесу и был неким Гарри. Может, его сожрал тот огромный оборотень? Почему-то эта мысль его даже обрадовала, отразившись укором на личике маленькой Гермионы, будто она знала, о чем он думает. — Ничего тебе не расскажу! Ты меня не слушаешь! — Конечно, я тебя слушаю, — успокоил ее Геллерт, понимая, что придется принять правила этой игры, — ты потеряла Гарри, правильно? Девчонка кивнула, отчего ее кудряшки забавно взметнулись вверх. — Ну вот, — проговорил Геллерт, аккуратно промокая ее слезы, — и мы должны его найти? Гермиона отрицательно помотала головой. — Не его. — А кого? — он никогда не отличался терпением. Долгие уговоры не для Геллерта, и Поль был тому ярким примером, но что-то подсказывало, что маленькая Гермиона была его ключиком от сокровищницы, а ради хорошего выигрыша почему бы не подчиниться чужой игре. — Меня. Гораздо раньше, — казалось, ее голос дрожит, не решаясь произнести что-то запретное для себя, и невольное предвкушение от раскрытия тайны, глубокой и потрясающей, заставило его прислушаться к ее лепету. — Если ты… — волшебница задохнулась, подавляя всхлипы, — если найдешь меня здесь, отведи меня домой, я хочу на Кингс-Кросс, — крохотная слезинка скользнула по бледнеющей фарфоровой щечке, забирая остатки жизни из ярких радужек цвета жженого миндаля. — Ты хочешь попасть на вокзал? — непонимающе протянул волшебник, с трудом припоминая название станции, о которой некогда рассказывал ему Альбус, из-за чего не сразу заметил состояние малышки. — Я хочу попрощаться, — всхлипнула Гермиона, застывая, словно гипсовая статуя. Она покачнулась прежде, чем он успел схватить ее, чтобы упасть и рассыпаться мелкой каменной крошкой, оставив за собой оглушающую тишину и столп пыли. Молниеносная вспышка с треском разорвалась под потолком, ослепив Геллерта светом тысячи свечей. Грянули звуки оркестра, заигравшего вальс, и волшебник оказался среди юношей и девушек, танцующих в нарядных платьях и парадных мантиях. Он чертыхнулся и рванул мимо пар, чтобы отыскать ее. Геллерт чувствовал: она была совсем рядом. Перед глазами мелькали яркие краски праздничных нарядов, но он не мог разглядеть ни единого лица. Взгляд цепко всматривался в каждую мелочь, неожиданно находя ее, юную и прекрасную, в небесно-голубой мантии, с забранными вверх волосами. Она кружилась в вальсе, словно была чистым, нежным лепестком на фоне мрачной мантии своего кавалера, которая была так похожа на его собственную школьную форму. Казалось, эта мысль стала спусковым крючком, чтобы обрушиться на него лавиной новых звуков. Он услышал заливистый смех и шепотки на французском. — Ce petit Harry a l'air drôle dans le contexte de Cédric. ¹ — Il ne ressemble pas du tout à un champion! ² — Il m'a sauvé! ³ — вмешалась белокурая красавица, и Геллерт невольно залюбовался ее кукольной внешностью. Казалось, в ней было что-то от вейлы. И снова этот чертов Гарри. Гарри, чемпионы и эти прелестные милые француженки… Было несложно догадаться, что волшебники из разных школ могли встретиться только на турнире. Гермиона — англичанка, и если так, то, скорее всего… они в Хогвартсе. Его вывод породил тысячи вопросов, главным из которых был: — Кто ты такая? — он произнес это тихо, одними губами. Ее лицо украсила самодовольная улыбка, когда она оставила своего кавалера, чтобы подойти поближе. — Интересно, не правда ли? — ее шепот интриговал, оттеснив красочное марево на задний план. Казалось, вокруг них стало гораздо тише. Он кивнул. Задумчивый взгляд скользил по ее лицу, видя в ней одновременно маленькую девочку, нескладного подростка, юную красавицу и его собственную Гермиону. Несмотря на разыгранное представление, он ощущал, что она принадлежит ему, и, казалось, она тоже это знала. Он виртуозно овладел искусством проникать в чужие мысли и оберегать свои. И то, что происходило между ними сейчас, было чудовищной ошибкой и одновременно самым большим откровением для них обоих. Ее истинные эмоции были так же открыты для него, как и его мысли — для нее. Впервые они были так близко друг к другу, и это пугало. До дрожи в коленях, заставляя плавиться в желании заглянуть дальше, чтобы увидеть ее тайны. Узнать его на них реакцию. — Как ощущения, когда знаешь не больше других, а? — она видит гнев, наполняющий льдистый взгляд его пронзительных голубых глаз, видит, как сжимаются кулаки, и поэтому берет его за руку, чтобы дать самое соблазнительное и порочное обещание: — Я покажу тебе все, — ее шепот наполняет его изнутри, когда девушка подходит слишком близко, чтобы слиться с его телом, становясь с ним одним целым. — Может, так ты найдешь меня, но я надеюсь, Геллерт… — он словно пробовал на вкус это сложное ощущение полного единения их мыслей и чувств. Внезапно свечи потухли, и они оказались во тьме. — Очень надеюсь на то, что ты не сможешь отсюда выбраться, — ее голос звучал так интимно и доверительно, словно молитва, и где-то вверху затеплилась светом единственная свеча. Волшебный потолок Большого зала потемнел, зловеще переливаясь ледяными далекими звездами. Издали послышался жуткий визгливый смех, когда стены замка содрогнулись от дикого искаженного голоса, вибрацией отдающегося от арочных сводов, пробирающего до кости. Прилив чужого ужаса заставил задохнуться от сводящей с ума паники. — Я знаю, что вы готовитесь к битве. Сотни учеников в зале переглядывались, опасливо сжимая палочки. Жались друг к другу в попытке спастись от ужаса, неумолимо преследующего каждого из них. — Ваши усилия тщетны. — Нет! — из горла вырвался нечеловеческий вопль, принадлежавший ей. Крик, выпущенный на волю впервые за много лет. Предплечье обожгло болезненной вспышкой, пачкая мантию горячей кровью. Его оглушил неистовый женский смех, заставив все остальное померкнуть, отступив на второй план. Повернув голову и одернув рукав, он увидел кривые рваные буквы, вырезанные на его руке, соединившиеся в слово «Грязнокровка». Ненависть полоснула нутро, пробуждая неутолимую жажду — отомстить. Исполинский витраж, украшавший окно большого зала, раскололся, и битые осколки расползлись по полу густыми кровавыми пятнами. Сквозь зияющую дыру проема в зал прорвались люди в темных плащах и уродливых блестящих масках. — Здесь пожиратели! — услышал он чей-то вопль. Люди словно обезумели: они метались в разные стороны, пытаясь спасти друзей и уничтожить врагов, разбрасывая снопы смертельно опасных искр. Вспышки заклинаний рушили стены, убивали, разнося пышное убранство замка в пух и прах. Жгучая ненависть пробрала до костей, когда он услышал новый приступ смеха совсем рядом: — Что станется с твоими детьми, когда я тебя убью?! Прежде чем он успел обернуться, холодный воздух наполнил легкие, и его поддело под ребра, унося далеко за пределы Хогвартса. Он несся над землей на огромном драконе, оставляя за собой серый маггловский Лондон. Кожистые шипы грозили проткнуть живот, но его наполняла радость: он чувствовал, что совсем недавно забрал что-то, что связывало его с этим проклятым смехом. Он попытался увидеть больше, но Гермиона вывернулась вниз, сбрасывая свое тело с дракона, врезаясь в ледяную речную воду. Гортань делала попытки ухватить кислород, в то время как тело скатывалось на хрустящие крысиные кости. Его тянуло к двери, которую оплетали кованые змеиные тела. Совсем рядом зазвучало незнакомое шипение, и тогда змеи начали отползать, позволяя двери открыть ему свои секреты. Его встретил залитый водой зал, хранящий останки огромного разлагающегося существа. Василиск. Он видел таких только в книгах. Царящий здесь смрад застилал глаза пеленой слез, и он заткнул нос рукавом куртки, чтобы взглянуть на уродливую пасть с длинными острыми клыками. В памяти волшебника возникло крохотное ручное зеркало, в отражении которого он встретился с ярко-желтыми змеиными омутами, в глубине которых чернел узкий обсидиановый зрачок, и он чувствовал, как его тело деревенеет, лишаясь любых ощущений. — Гермиона! Чей-то оклик позволил стряхнуть остатки видения, уступая место величественной Тайной комнате Салазара Слизерина. Рыжий долговязый мальчишка не без труда вырвал огромный ядовитый клык так, будто это было его обыденным занятием. Что не так с этими детьми? Геллерт протянул руку, чувствуя под пальцами гладкую полированную поверхность кости. Он должен был проткнуть чашу. Казалось, для этого Гермиона вложила всю свою решимость. Ее мысли вплетались в его память так, что он не ощущал их границ. Он чувствовал, как в ее теле напрягся каждый мускул, чтобы сделать последний рывок. Что-то останавливало, чей-то голос. Он пробирался между лопатками, вливаясь в ушные раковины. Он горячо шептал ей, что она обладает величием, что ее жизнь имеет огромный потенциал, но ее мелкие союзники не способны оценить этого по достоинству. Мерлин, этот голос был чертовски прав. Он убеждал ее покинуть своих соратников и примкнуть к Лорду, чье имя было нельзя называть. Его речь заползала в нее подобно змее, соблазняя и пленяя ее своими словами. Оплетала душу, вонзая тысячи невидимых лезвий в хрупкое подобие внутреннего мира. Внезапно слова зазвучали так ясно, что Геллерту показалось, будто сама она шепчет ему на ухо: — Ты потеряешь своего Гарри, потому что боишься чувств, потеряешь Рона, потому что чересчур настырна, со мной ты могла бы добиться величия, управлять магическим миром, но ты сгниешь одна, в своей маленькой квартире на окраине Лондона, Гермиона Джин Грейнджер. Оглушающий вопль заставил Геллерта отшатнуться, и черная липкая жижа брызнула из гравировки, напоминая ему пронзенное стрелой сердце, когда клык впился в искореженный металл. Ледяная вода взвилась вверх, образуя кокон, и гигантская уродливая голова взвыла, гейзером рванув к потолку, чтобы обрушиться на них ледяным потоком и сбить ее с ног. Его вышвырнуло в грязь, где-то за пределами замка. Тело болело будто после пыток — слишком хорошо он знал это чувство. Тяжелый удар по лицу и хруст костей до бела раскаливший сознание — и он жалобно захныкал ее голосом, ощутив жгучую боль. Из горла вырвался крик, когда зеленая вспышка убила юношу в форме мракоборца, и чужое страдание просочилось в его душу, терзая и раскалывая ее на части. — Нет! — было странно слышать ее голос внутри самого себя и чувствовать, как в ней погибает нечто важное, живое, будто остатки израненного сердца, так похожего на брызги черной крови, покидающие крестраж. Слово заиграло на языке, желая втащить его в ворох других воспоминаний, но в этот момент ее схватили за волосы, подтягивая лицом к уродливой литой маске. Он ощущал ее усталость. Плевать, что будет дальше, плевать, что с ней станет, но тело мальчишки, мелькнувшее в памяти, заставило забыть о собственной боли, чтобы рвануть вперед и повалить волшебника, вспарывая заклинанием сонную артерию, ощущая, как чужая кровь заливает лицо и руки. И он почувствовал, как что-то внутри нее надломилось, выпуская на волю дикую неуемную силу. Эти алые брызги чужой крови стали тем самым ритуальным благословением, в котором она так нуждалась, чтобы навсегда попрощаться с прошлым правильной маленькой заучки, отстаивающей права эльфов. Таинством, через которое прошла знаменитая Героиня Войны, чтобы быть достойной роли избранного в своей собственной судьбе. Сарказм в ее мыслях вызывал миллионы вопросов, но ее состояние захватывало слишком сильно, чтобы успеть все обдумать. Чистая незамутненная ненависть и эйфория. Он и сам сотни раз ощущал нечто подобное, но ее эмоция была ярче, сочнее. Она разливалась внутри нее, растекаясь по жилам, наполняла душу, давая желание жить, чтобы сделать мир лучше. Очистить его для других, проливая кровь своих врагов ради светлой памяти, ради Гарри, ради треклятого общего блага. Слияние ее мыслей и ощущений с его восприятием порождало внутренний катарсис. На миг ему показалось, что он лишился чувств, но они лишь обострились, когда она встала на ноги, чтобы достать из кармана клочок газеты с заголовком, украсившим ее лицо болезненной улыбкой: «Пять лет со дня великой победы» — и промокнуть кровь, выбрасывая мокрую бумагу на землю. — С-сука. Она наклонилась к убитому, чтобы поднять его голову за волосы. Точно так, как прежде он поступил с ней самой. — Родольфус, — прошептали ее губы, внимательно вглядываясь в грязное лицо, — какая же ты тварь, — голова повалилась в грязь с дурацким чавкающим звуком. — Передавай привет женушке, — слетело с ее губ, и Геллерт почувствовал, как в том зале, где-то в замковых стенах, затухает ненавистный смех, даруя блаженную тишину. Слишком прекрасную, чтобы наслаждаться ей в одиночестве. Ее ботинок с силой опустился на лицо пожирателя, а воспоминание оборвалось, выплевывая Геллерта на опушку леса. Он побежал к башне, возле которой столпились ученики. Слезы заливали лица, а скорбный шепот оглушал, когда до его слуха доносилось тихое: — Дамблдор мертв, — фраза, пушечным снарядом разорвавшая реальность на «до» и «после». Тело старика, лежащего на траве в неправильной, нечеловеческой позе с нелепо раскинутыми руками вводило в ступор. Ничто не выдавало в нем Его Альбуса. Кроме глаз. Нутро болезненно сжалось, удерживая Геллерта на грани, чтобы, подойдя ближе, застыть в ужасе, увидев свое отражение в некогда ярких глазах ненавистного близкого друга. Внезапное осознание обрушилось на него, похищая дыхание, чтобы выдать ему самую страшную ее тайну. — Когда он умер, сколько ему было? — прошептал волшебник. — Сколько, не молчи! — почти прорычал Геллерт, пытаясь смириться с увиденным. — Сто пятнадцать, — услышал он тихий шепот внутри себя. Он чувствовал ее скорбь, когда безутешный мальчишка с черными волосами упал на колени перед телом Альбуса. Поправил съехавшие с крючковатого носа очки-половинки, стер рукавом вытекшую изо рта струйку крови. Почему-то это лишало ее надежды, но на что она надеялась? Он ощутил, как сворачивает желудок, когда мир вокруг него померк, чтобы спустя миг засиять серебристым куполом заклинаний над замковыми стенами. Чье-то мощное проклятье врезалось в бледный контур, пуская трещины по его поверхности, и темная магия мгновение спустя раскрошила тщательно созданную защиту. Как в замедленной съемке он видел, как несутся из леса обезумевшие великаны, раскидывая людей исполинскими дубинами. Как гигантские пауки щелкают жвалами, выплевывая яд, пытаясь выхватить свою добычу. Толпы людей в уродливых масках, хлынувших на территорию замка, получали отпор от горстки учителей и старшекурсников. Ужас и крики чужой боли заполнили уши, когда он ощутил приближение стаи дементоров. Со стороны леса мчались оборотни, отчаянно воя на луну. — Что за чертовщина? Что у вас происходило? — потрясенно выдохнул Геллерт, но Гермиона молчала, заставляя наблюдать, как языки пламени поглощают людей, чувствовать, как сжимается сердце, когда искра жизни покидает глаза ее родных и близких. Как отчаянно храбро идут в бой домашние эльфы, и призраки замка вместе с подоспевшими кентаврами и гиппогрифами защищают замок не менее самоотверженно, чем волшебники. И, когда рассвет опалил сетчатку яркими лучами солнца, а в зал внесли бесчувственное тело Гарри, он ощутил глубокую, бесконечную боль Гермионы, спустя миг ставшую яростным ликованием, когда битва вспыхнула с новой силой, после того как отчаянный мальчишка разрубил змею. Геллерт не удивился, когда победу одержал Гарри Поттер, но у него засосало под ложечкой, когда он ощутил силу, исходящую от палочки в его руках. Той самой. Бузинной палочки. Так вот кем был этот мальчишка. Он не обладал ни силой, ни величием, и это разочаровывало. Ее память показала ребенка, защищенного любовью своей матери, но его логика напомнила о том, что этот ребенок уничтожил Василиска и выиграл Турнир. Он обладал всеми дарами смерти, но его победы не были заслугой ни одного из них. Грусть прокралась в душу, свернувшись тугим узлом. Он потратил столько лет, гоняясь за реликвиями, и потерял кое-что гораздо более ценное. Образ могущественного повелителя смерти таял, уступая место смертельно уставшему измученному подростку, который изменил мир простейшим экспеллиармусом. Стоя на обломках ее воспоминаний, Геллерт ощутил тошноту, запах обугленной кожи, плач сотен людей. Все эти смерти были нелепы, убоги и беспочвенны. Еще никогда в своей жизни он не видел такой разрушительной битвы. Гибель этих детей на глазах их родных и близких затронула что-то внутри, о чем он никогда бы не сознался. Никому, даже ей. Ему никогда не забыть, с каким отчаянием юные маги рвались защищать свое будущее: до последней пролитой капли волшебной крови. Внезапно он ощутил затишье. Ветер успокоился, забирая с собой запахи разрушения; яркое солнце слепило обитателей замка, застывших, словно восковые куклы. Умершие и живые, они неуловимо менялись, становясь детьми. Любопытный мальчишка выскочил из-за угла, доставая из-за пазухи любимую камеру, и начал щелкать затвором, пытаясь ухватить каждый миг чьих-то жизней. — Эй, Колин, сфотографируй нас! — бойкая девчонка с лиловыми волосами схватила за руку худенького смущенного парнишку и поцеловала в нос. Камера щелкнула, навсегда запечатлевая этот момент. Рыжий мальчуган резво вскочил с каменного пола и удивленно отряхнулся, бросаясь обнимать своего брата-близнеца. Они махнули рукой, подзывая кого-то, и спустя миг дети очутились в тесном хороводе ярко-рыжих объятий так, что казалось, будто посреди замка кто-то разжег теплое золотое солнце. Дети смеялись и плакали, обнимая друг друга. Волшебная шляпа очнулась, кряхтя и отряхиваясь, смахнула паутину с обветшалых полей и что было мочи затянула дурацкий мотив. Распевая на разные лады, дети подхватили его, весело напевая гимн Хогвартса. Замок растаял, словно его и не было. Они очутились на станции девять и три четверти. Поезд пускал дымные колечки, готовый тронуться в путь. Табличка переливалась надписью «Хогвартс-экспресс», заставляя поверить в сказочный край, наполненный настоящими чудесами. Который каждый год открывал свои тайны маленьким волшебникам и волшебницам. Геллерт ощутил, как она покидает его, превращаясь в маленькую девочку с копной пышных каштановых волос. Кажется, ее уже ждали двое мальчишек: один рыжий, а другой со шрамом на лбу. Он крепко обнял Гермиону, заставляя рыжего неловко топтаться рядом. — Ты настоящая волшебница, Гермиона! — Я? — смущенная, с растрепанными волосами, раскрасневшаяся и совсем сбитая с толку, она смотрела на своего друга, и в ее взгляде читалось неверие. — А что я? Ум и книги — вот и все! — Ты гораздо больше, Гермиона, — прошептал мальчик, и по ее щеке скатилась слезинка. Ребята смущенно улыбались, и, чтобы сгладить неловкость, рыжий небрежно взлохматил волосы Гермионы, отчего они превращаются в настоящую гриву. Ее возмущение заставило их взорваться хохотом и броситься обнимать друг друга. Их губы шевелились, но Геллерт даже не пытался понять, о чем они говорят. Облако пара вырывалось из трубы, и дети шустро запрыгивали в вагон. Теплый ветер срывал невесть откуда взявшиеся белые соцветия, и они падали вниз, кружась в воздухе. Ребятишки выглядывали из окон. Множество детских макушек, и Геллерт мог сказать точно, кто из них жив, а кого уже нет, но все они улыбались и махали ему из окон поезда Хогвартс-экспресса, смеялись и улюлюкали, прежде чем отправиться в путь. И, когда прозвучал последний сигнал и поезд тронулся, Геллерт чувствовал, что она отпускает. Прощается с этим поездом, который забирает с собой нечто важное. Ее боль стала его кислородом, но, чем дальше отходил поезд, тем больше он чувствовал нечто более яркое, теплое. Сильное, что уносило ее тоску, превращая пережитое прошлое в легкую светлую память, и это чувство ослепляло, сжимало грудную клетку в радостном спазме, заставляя ощущать ее слезы на своих щеках, прежде чем мир померк и он остался один. — Gellert. Этот голос. Его не должно было быть здесь. Не должно было быть нигде, но он слышал смех, такой родной и знакомый, что хотелось зажечь свечу в этой непроглядной тьме. — Тебя ждет величие, mein Sohn. — Papa, — прошептали его губы, дрожащие, как у провинившегося ребенка. — Как мне найти тебя, отец? Тишина пробовала на вкус звук его голоса, чтобы задумчиво вынести приговор: — Поиски тщетны. Ищи себя самого. — Papa! — отчаянно закричал волшебник, чувствуя, как безысходность довлеет над ним, стискивая грудь. Он сновал в темноте, пытаясь отыскать в ней ответы, но чернота сковывала его, лишая воздуха. Давила, ослепляя болью в черепной коробке, раскалывая ее на части. Последним, что он заметил в янтарной вспышке ослепленного разума, был женский силуэт в молочно-белом платье, в красивой шляпке с зелеными лентами, невесомый и легкий, сотканный из болезненной паутины тающей иллюзии чужого мира. Осколки стягивались из уголков сознания в единое целое, открывая неприглядную реальность. Он успел натянуть белье прежде, чем нашел ее взглядом. Уязвимая и открытая… Растер темные разводы от слез по щекам, с тонкими струйками крови, багровой паутиной тянущимися от кончика носа по губам и подбородку. Ее руки дрожали так сильно, что с трудом удавалось справиться с палочкой, чтобы убрать его сперму с внутренней поверхности бедер. Раздражало. Хотелось оставаться в ней или на ней. Впечататься в нее, ощутив ядовитую ненависть, слизывать проклятия с припухших губ, пуская по венам изумрудные плети ее авады. Внезапное осознание не удивляло: все, что он делал, они делали… все это было не ради Альбуса. Для нее. Ради нее. Благодаря ей. Попытка подняться вызвала рвотный позыв, скручивая грудину болезненным спазмом, и он закашлял, пытаясь удержать себя на ногах. Она смотрела так, словно беззвучно звала его, хотела понять его мысли. Скривилась и убрала кровь магией, впиваясь взглядом в его лицо. Сколько же он различил в ее глазах: страх, ненависть, боль, неверие, жажда, но ни капли чертового сожаления. Она обманывала его, потому что ей это было нужно, и он боготворил ее за это. Принимал ее всю, находя ответы на миллиарды вопросов, роящихся в своей голове, здесь и сейчас. Она будто видела его впервые. Обезумевший взгляд, упивающийся ее внутренним уродством. Она врала ему, зная, что он этого не простит. Жесткая ухмылка вырисовалась на его губах. Так, словно отголоски ее мыслей все еще бродили в его черепной коробке. Преодолевая мышечные судороги и боль, — о, да, она знала, что ему больно, — он поднялся с пола, чтобы подойти к ней, протягивая руки, касаясь пальцами ее кожи, чувствуя, как ее трясет. Такой прекрасный, как самый убийственный яд. Движение палочкой — и он судорожно вдохнул горькое круцио, прибивающее его колени к полу, дробящее кости, рвущее его волю в клочки. Металлический вкус окрасил губы, сделав их алыми от его крови, но заклинание продолжило истязать тело, такое слабое, чтобы ему противиться. Когда ее рука ослабела и магия истощилась, он превозмог судороги, чтобы подняться. Словил ее затуманенный взгляд и проблески страха в обсидиановой глубине расширенных зрачков. Казалось, она не в себе, но стоило ему коснуться ее кожи, как на ее лбу вырисовалась едва заметная морщинка, и она толкнула его, отпихнула и оцарапала, взбрыкнулась в его руках, и ему ничего не оставалось, как схватить ее за горло. — Моя. — Его рык слился со страстью поцелуев, терзающих ее рот. Сплетая его страсть с ее проклятыми безответными губами. — Нет, — они прошептали бессильно, на грани слышимости, и она попыталась вывернуться из его хватки, но он нашёл их снова и снова, заставляя ее тело дрожать. Сцеловывал соленые дорожки слез, зарываясь руками в ее волосы, чувствуя их аромат. Осмысленность проявилась в ее взгляде, когда она вдруг притянула его к себе, чтобы укусить, сильно, до металлического привкуса его крови на своих губах, отчаянно нуждаясь в ней, слизывая языком, сцеловывая и ненавидя. — Моя, — простонали его губы в ее рот, желая добавить: «проклятая лживая сука». Но она не сможет понять его извращенный комплимент. Не сейчас. Он улыбнулся, как безумный, облизывая ее губы, чувствуя кожей ее внутреннюю истерику. Ей хотелось взвыть от ощущения несправедливости и одновременно с этим выдохнуть от бесконечного облегчения: он знает. Скрывать больше было нечего, и чувство великолепной свободы граничило с опустошением, когда он отодвинулся от нее, чтобы рассмотреть. Жадный взгляд проскользил по ее телу, замер, угадывая оттенки безумия в ее улыбке, пополз вверх, застывая на миндале ее глаз. Казалось, он видит ее всю: голую распятую душу, с кровоточащими стигматами, которых он не замечал. Боль сделала ее прекрасной. Уничтожила принципы, раскрыла, подарила свободу. Стало интересно, если убить в ней запрет, какой она станет? Раздвинуть ее границы, доводя до исступления. Казалось, его одержимость наполнилась чем-то новым для нее, когда он опустился перед ней на колени, нежно касаясь ее бедер. Геллерт зажмурился от удовольствия, ощущая под пальцами гладкость ее сатиновой кожи, вдохнул сладкий манящий аромат, нежно касаясь губами внутренней стороны бедра. Низ живота отозвался приятным спазмом. Она хотела оттолкнуть его, сбросить руки, проклиная новыми разрядами круцио, но не могла, потому что желала его самого и его прикосновений, терзающих ее своей нежностью. — Смотри мне в глаза, — его хриплый шепот заставил ее задохнуться от нахлынувших ощущений. В его взгляде читались жадность и невысказанное обещание подарить ей то, в чем она так отчаянно нуждалась. Не просто разрядку краткого судорожного удовольствия, а нечто более значимое для них обоих… Он обещал подарить ей свое преклонение. Заведя ее ногу себе за плечо, Геллерт коснулся языком нежной плоти, глядя, как искры тягучего возбуждения мелькают в ее радужках. Его язык невесомо заскользил вокруг клитора, втягивая его губами. Он сжимал его и посасывал, нежно прикусывая чувствительные складки, наслаждаясь солоноватым мускусом женского возбуждения. Ее дыхание участилось, и тихий гортанный стон отразился от стен кабинета, создавая самую прекрасную, самую будоражащую мелодию для Геллерта. Она пошатнулась, запустив пальцы в его платиновые волосы, когда ощутила касания к самым чувствительным ее точкам, будто он предугадывал ее желания, продолжая считывать мысли. И Гермиона подавалась навстречу, издавая тихие стоны удовольствия, но Геллерту было этого мало. Он хотел, чтобы она почувствовала свою власть, и он готов был стать горящей скрипкой в ее руках, лишь бы она, наконец, отпустила себя, сумев почувствовать вкус сладкой порочной свободы. Он задрал голову вверх, чтобы она заметила блеск своей смазки на его губах, слишком пошло, возбуждающе стыдно. Улыбка мелькнула на его лице, когда ладонь накрыла ее пальцы, ощутив их трепет, заставив ее сильнее сжимать его волосы. Волна возбуждения бросила в жар, когда она поняла, чего именно он от нее хочет. Могла ли она позволить себе такую роскошь — взять над ним контроль? Она любила чувствовать мужское превосходство, и фактурное тело ее любовников давало лишь малую долю того, в чем она так нуждалось. Ей хотелось чувствовать силу, влияние, величие. Черт возьми, ей нравилось это слово, и Гермиона с удовольствием попробовала его на вкус. Геллерт Гриндевальд был великим, и она всегда признавала это. И это ее пальцы сейчас стягивали волосы на его затылке, чтобы направить его губы к себе между ног, и, казалось, это сносило ей крышу. — Геллерт, — этот тихий манящий голос заставлял желать ее еще больше, — Не отворачивайся, — проговорила слишком умоляюще и плаксиво. Он усмехнулся, подушечками пальцев скользя по ее плоти, наблюдая за тем, как соблазнительно она прикусывает пухлые губы. Его пальцы толкнулись внутрь, срывая мягкий, сводящий с ума стон, и начали плавно двигаться внутри нее. — Геллерт, — она позвала его тихо и надломлено, когда он заскользил языком по нежным складкам, желая быть как можно ближе, вылизывал припухший клитор, доводя ее до исступления. Гермиона легко оттолкнула его, чтобы прозвучать гораздо более требовательно: — Этого мало, Геллерт. Она нажала ему на плечи, заставляя его опуститься на спину, жестом приказывая не задавать лишних вопросов. Ее взгляд сочился похотью и желанием обладать, и он любовался игрой эмоций на ее лице, когда она опускалась вниз, чтобы ощутить под собой твердые мышцы его пресса. Ее пальцы поглаживали его грудь, спускаясь по рельефным кубикам, поддевая белье, чтобы стащить его вниз. И он улыбнулся, когда ощутил, как конец ее палочки уперся ему в кадык. Ее отчаянное желание причинить ему боль сплеталось со щемящим чувством вины и сводящим с ума исступлением. Потому что он ей подчинялся, признавая за ней полное право творить все, что вздумается. Здесь и сейчас, в этой комнате, Геллерт Гриндевальд был в ее безраздельной власти, и она знала, что, если захочет, сможет убить его, сможет вскрыть его вены, запуская в них аваду, навсегда лишив его дыхания, но ей хотелось иного. Ей хотелось видеть в его глазах настоящее неподдельное восхищение, жгучую страсть, впаянную в его подчинение ей. Она коснулась своей груди, скользнув ниже, сжимая сосок, скользя подушечками пальцев по розовой ореоле, впиваясь взглядом в волшебника, чтобы увидеть его неприкрытое вожделение. Она делала именно то, чего он так хотел, даже не подозревая об этом. Геллерт закусил губу, когда она начала скользить по его члену, размазывая свою смазку по всей длине, чтобы прикрыть глаза, ощутив под собой твердую головку. — Чего ты хочешь, Гермиона? Девушка смежила веки, продолжая двигаться, но не решаясь зайти дальше. Она тихо застонала, когда почувствовала, как качнулись под ней его бедра, желая толкнуться в нее, оказаться внутри, и ее палочка заискрилась у его шеи, обжигая кожу. — Хочу, чтобы тебе было больно, — прошептала ведьма, прикрывая глаза, лаская себя между ног. Волшебник зашипел, ощутив новое жжение: — Сделай мне больно, — его слова отразились в ее расширенных зрачках, заиграв в них отблесками адского пламени, — Сделай так, как ты хочешь, — проговорил Геллерт, видя, что она находится на грани. — Как ты хочешь, Гермиона? Ее потемневший взгляд жаркой волной опалил его нутро. И она мучительно медленно опустилась на его член, чувствуя, как он наполняет ее, разжигая в ней острую волну наслаждения. Он гортанно зарычал от удовольствия, когда она опустилась на него снова, задела ногтями линию пресса, затуманенным взглядом всматриваясь в его лицо, и вновь шевельнула бедрами, срывая хриплый стон его возбуждения. Она убрала палочку, скользя пальцами по его горлу, сжимая его так, как делал с ней он, и ей нравилось то, как реагировало его тело на ее касания. Она откинулась назад, не прекращая движения, позволяя его ладони дотронуться к ее груди, ощутив, как его пальцы очерчивают ее контуры. Они проследовали вверх, чтобы коснуться ее скулы и подбородка, потянуть мочку, заправив выбившуюся прядь ее волос и возвратиться к губам, чтобы почувствовать острое болезненное удовольствие от ее укуса. Ее движения ускорялись, учащая пульс; возбуждение нарастало, скручиваясь тугим узлом внизу живота. Она плавно провела языком по месту укуса, облизывая его пальцы. Насадилась на них губами, втягивая ртом, зажмуриваясь от удовольствия. Геллерт зарычал, когда она вновь укусила их. Больно, резко, не выпуская из плена зубов, улыбаясь краешком губ, и в ее взгляде проступила чистая неприкрытая похоть. Она наклонилась к нему, продолжая двигаться, мучительно медленно, и он смежил веки, с трудом сдерживаясь, чтобы не ускорить ее ритм. Ее щеки раскраснелись, дыхание сбилось. Она полностью отдалась ощущениям, и он усмехнулся, мягко двигаясь ей навстречу, ощущая, как теряет контроль, растворяясь в ее сладких порывистых стонах. Чувствуя, как ее влагалище сжимается вокруг него, заставляя его излиться в нее, не прекращая плавных размеренных фрикций. Кабинет наполнился оглушающей тишиной, и Гермиона зажмурилась, не желая разрывать их связь. Ей нужна была всего минута. Несколько минут, вечность, чтобы прийти в себя. Мысли путались, если они вообще были. Возможно, она бы даже заплакала, если бы не назойливый стук в дверь, разорвавший тишину, будто удар грома: — Геллерт, ты здесь?