Novus ordo seclorum

Волшебник с любопытством рассматривал мост из раздробленных валунов, уводящий к их убежищу, и, глядя на Геллерта, Гермиона понимала, что после вчерашнего все еще не готова прерывать их затянувшуюся игру в молчанку. — Это, — он ухмыльнулся, закусывая губу, — довольно необычная конструкция. Она сделала вид, что не расслышала его, игнорируя скопившееся раздражение. Очень хорошо, что его что-то забавляло. Значит, он шел на поправку, так ведь? Она медленно выдохнула, подавляя злость. В конце концов, он впервые вышел из палатки, и ему непременно захочется поделиться своими ценными выводами. — Должно быть, твой преподаватель трансфигурации был искусным мастером, — он сделал паузу, с удовольствием разглядывая, как румянец алыми маками расцветает на ее щеках. Мост был паршивым. По сути, это вообще был не мост. И она прекрасно об этом знала. И она абсолютно точно понимала, что Геллерт шутит и ему плевать на мост. Но именно сегодня это забирало все ее силы подыгрывать ему. Именно сегодня ей хотелось выть от усталости. Затянувшееся путешествие надоело, а то, что происходило между ней и Геллертом… Это разрушало ее. Поэтому она лишь хмыкнула, отвернувшись к волшебной рябине, чтобы изучить ее уязвимые места. Ей нужно было вновь подобраться к дереву и набрать ингредиентов. После той самой ночи оно было явно вражески настроено, сбивало птиц на лету и пыталось дотянуться до бабочек, совсем как гремучая ива. При этом раны Геллерта, внешне зажившие, тянулись куда глубже, чем ей бы того хотелось, и нужно было скорее решить этот вопрос. У самого Геллерта было отличное настроение. Он истолковал ее молчание по-своему и, желая довести свою ведьму до точки кипения, поднял длинную ветку, и демонстративно ткнул острием в пространство между скальными разломами, наблюдая, как каменная крошка осыпается в озеро. — Perfetto! Гермиона взревела, возводя глаза к небу, и отвернулась. — Просто отвали. Отбросив ветку, волшебник нахмурился, различая едва заметное, сковавшее ее осанку напряжение. Она вздрогнула от неожиданного касания теплых пальцев к своей ладони и развернулась, следуя притяжению его рук, оказываясь вдруг так близко к нему, что ее дыхание сбилось. — Геллерт, не нужно, — повела рукой в сторону рябины, не находя слов от усталости, нервно сжимая губы. — Хочу достать чертову кору, чтобы приготовить мазь. Сказала и прокляла себя за косноязычие, теряясь в цитрусовых нотах его парфюма, хотя невольно ожидала, что ее окутает въедливый запах лечебных трав. Она сделала вдох и вновь ощутила терпкую сладость. Ее плечи дернулись в желании сбросить нелепые подозрения: сил, чтобы тратить их на паранойю, у нее больше не было. За утро они не проронили ни слова, после невероятно долгой ночи в колких пьяных разговорах, от которых нервная дрожь растекалась по телу вместе с тягучим невыносимым желанием. А сегодня он поплелся за ней по этому проклятому мосту и обвинил в том, что он представляет собой кучу дерьма, о чем она и так знала, но ведь после сражения с Марой простительно. Ведь может же она допустить оплошность, создавая чертов мост и проводя еще несколько часов за приготовлением зелий, капля за каплей вливая их в бледные губы, читая заклинания как мантры и затем еще бесконечное число дней ожидая его исцеления. Видимо, не для Геллерта. Обида подступала иррационально, несправедливо. Давящей волной перехватывала дыхание, не ожидая, что в следующее мгновение он заботливо коснется ее скулы, легко и нежно заправляя выбившийся локон за ухо. Мягкие губы коснулись ее виска, и что-то перемкнуло внутри, так, словно она вжала педаль в пол и реальность помчалась мимо, превращаясь в поток ярких смазанных кадров. Почувствовав в кисти давление, оглянулась на рябину, ведомая его движениями, запоздало осознавая, что это он направляет пассы ее палочки, мягко сжимая ее ладонь в своей, и произносит витиеватое руническое заклинание, золотистой дымкой развеивающееся вокруг дерева. — Теперь оно спит. Шепот щекотал ушную раковину, заставляя Гермиону в который раз участить дыхание. Солнце играло на ее ресницах радужными разводами, так, что все происходящее смазывалось и дурманило своей теплотой. — И ты можешь взять столько коры, сколько необходимо. Ей не хотелось покидать теплый кокон его объятий, и, будто предчувствуя это, Геллерт мягко забрал ее палочку, используя свою магию, чтобы собрать необходимые ингредиенты. Пока он делал это, Гермиона наблюдала, как совсем рядом расцветала его мягкая улыбка. — Интересно. Твоя палочка будто проверяет мои заклинания, прежде чем дает толчок магии. Она не доверяет мне, — улыбка переросла в ухмылку. — Совсем как ее хозяйка. Геллерт уткнулся носом в пушистую копну каштановых волос, что-то бормоча, не давая Гермионе возмущенно отстраниться. Кора спряталась на дне ее сумки, после чего палочка вновь вернулась к своей хозяйке. Кончик древка подергивался в такт ее сердцебиению, пока непозволительно долгие секунды проходили в объятиях волшебника, крепко прижимающего Гермиону к себе, а ее объемные локоны забивали его дыхание. — Дыши, — прошептал Геллерт. — Плавно, глубоко, размеренно. Она сделала глубокий вдох, прежде чем прикрыть веки, позволяя себе полностью расслабиться в его руках. И это напоминало ей чертово падение в бездну, так хорошо и спокойно становилось от предвкушения столкновения с землей. — Пойдем. Шепот растекался у нее внутри теплой патокой, когда он отстранился, чтобы помочь ей перебраться по мосту к их острову. Но вместо того, чтобы пойти в палатку, он пригласил ее присесть у самого берега. Высокие заросли шелестели слишком убаюкивающе, а солнце яркими бликами на воде безжалостно выжигало сетчатку. Хотелось уснуть, и она вновь смежила веки, утыкаясь в его теплое, нагретое яркими лучами плечо. Гермиона даже не ругала себя за слабость, почти. Ей так давно хотелось посидеть с ним в тишине, под палящими лучами, зная, что хотя бы сейчас небо не упадет на их головы. Его подушечки пальцев мягко поглаживали ее ладонь, пока взгляд блуждал по сетке затянувшихся шрамов на левом предплечье. — Ты так и не рассказала о том, как получила их. Она ответила ему долгим молчанием, собираясь с мыслями. — Знаешь, что такое Мара? Геллерт обеспокоенно потянулся к ней, уже гораздо внимательнее присматриваясь к затянувшимся ранам. Судя по его взгляду, он догадывался, с чем ей пришлось иметь дело. — Это мелочи, ноге было намного хуже, — нехотя проронила Гермиона, сдвигаясь в сторону, но волшебник остановил ее. — Все в порядке, я залечила раны. — Как ты одолела ее? Я знаю, что ты сильная, но, — он притянул ее к себе, обнимая за плечи, — ты слишком хрупкая, чтобы победить такого монстра. — Мне помогла Пернелла. Ее браслет, — грустно улыбнулась Гермиона, глядя куда-то на кисть руки. — Он превращается в кинжал, когда это необходимо. Геллерт кивнул. Волшебник знал, что не увидит украшение, поэтому перевел взгляд на россыпь веснушек на ее вздернутом носике. Чтобы убить Мару, Гермиона должна была либо заколоть монстра, либо провести темный обряд. Каким бы ни был убивающий браслет, но даже близко подобраться… Он был впечатлен. И вновь зарылся в ее волосы, легко массируя все еще напряженные плечи. Она нашла и вытащила его израненное тело из озера, дралась с Марой и победила ее, а затем залечила его раны. Она пахла ягодами и травяными настоями, а ее кожа была такой мягкой. Ему нравилось, что она не пыталась казаться для него лучше чем есть, не старалась понравиться. Скрывала в молчании свою усталость, и, будь это кто-то другой, он легко мог бы это проигнорировать. Захотелось увидеть ее расслабленной, спокойной, с ярким румянцем на щеках и теплой счастливой улыбкой. И этот образ захватил его мысли, унося их далеко вперед. Туда, где он мог бы пустить ее в свою жизнь, раскрыть перед ней свои тайны. Показать родной дом, оживить его теплом, наполнить голосами. И это чувство — пульсирующее, давящее, болезненное — испугало его. Уголок рта дернулся в фальшивой улыбке, которой она, по счастью, не заметила, и его глубокий, приятный голос прошептал: — Ты должна отдохнуть. Я хочу, чтобы ты отправилась в душ и провела там столько времени, сколько тебе необходимо, чтобы почувствовать себя лучше, а я пока приготовлю для нас чай. И с твоими отварами я сам справлюсь. Гермиона откинулась на его плечо, лениво жмурясь. — Это что? — Что? — удивился Геллерт. — Что за аттракцион невиданной щедрости? — рассмеялась волшебница, ее настроение определенно поползло вверх. Рука скользнула в ее волосы, легко оттягивая их, и горячий шепот коснулся кожи на шее: — Еще слово, и ты не сможешь насладиться одиночеством, ведьма. Моментально ослабевая, его касания вновь вернулись к плечам, скользя между лопатками, перешли на ребра, возвращаясь легкими нажатиями вверх по позвоночнику. Гермиона застонала от удовольствия, прикрывая веки. Ей хотелось забыться в этих прикосновениях, раствориться в них полностью, настолько умиротворяюще на нее действовало тепло его ладоней. Она улыбнулась и потянулась как кошка, не желая двигаться с места. Геллерт наслаждался ею. Ему хотелось, чтобы она всегда была такой в его руках. Теплой, упругой, податливой. И такой она была только с ним. — Я не шучу, Гермиона. Еще немного, и я не дам тебе отдыхать. Кажется, она зашипела, или это просто был недовольный звук, но, лениво поднявшись на ноги, она засеменила в палатку. — Я жду свой чай! — требовательно сказала Гермиона, прежде чем опустить полог. Геллерт усмехнулся и покачал головой. Когда она вышла в пушистом полотенце, раскрасневшаяся, с наскоро высушенными магией волосами, он потянул ее на кровать, долго и нежно целуя, наслаждаясь мягкостью ее кожи. В коконе его рук было спокойно. Да, он мог быть пугающим и вероломным, мог разрушить мир до основания, но она чувствовала, что он либо будет защищать ее до последнего дыхания, либо они погибнут, сражаясь друг с другом. Ее настроение пугало его своими переменами, и, заметив в ее глазах грусть, Геллерт поднялся, занявшись чайным настоем. Пока он заваривал ингредиенты, к его неудовольствию, Гермиона успела натянуть на себя одежду. Она забралась на кровать, устраиваясь поудобнее, и подвинула ближе к себе чайный столик, видя, как он несет поднос, дребезжа фарфором. — Что это? — спросила она, заглядывая в чашку. — Пахнет приятно, но я чувствую маскирующие компоненты. Хотите меня споить, мистер Гриндевальд? — усмехнулась и отпила, довольно жмурясь. В прошлой жизни она точно была кошкой. — Всего лишь умиротворяющий бальзам. Ты же знаешь, он пахнет не лучшим образом. — Где ты его достал, и что еще ты прячешь? — напускным тоном спросила Гермиона. Впрочем, это не скрыло подозрительных ноток в ее голосе. — Ни у одной тебя есть особые места с магией незримого расширения. — Ответил Геллерт и забрался в кровать рядом с ней. Некоторое время они молчали, наслаждаясь обществом друг друга, но вот он вновь поймал себя на мыслях о ее личности. Он лишь частично понимал, что повлияло на ее жизнь, сделало той, кто она есть, но этого было мало. Геллерт испытывал инстинктивную потребность от корки до корки изучать людей, с которыми его свела судьба. Когда он понимал механизм, было легко заставить его работать так, как ему необходимо. Но Гермиона не просто была ему интересна, она впечаталась в него как смертельное заклинание, становясь частью его самого. Неуловимо меняя что-то внутри, и пока он плохо осознавал характер этих изменений. — Я хочу задать тебе личный вопрос, Гермиона. — Личный? — удивленно протянула, сощурившись. — То есть, ты просишь моего разрешения? — Скорее хочу, чтобы ты была готова, — рассмеялся волшебник. — Что ж, думаю, что готова. — Отвечая, она поняла, что действительно чувствует себя полностью расслабленно. Наверное, отвар и правда обладал волшебными свойствами. — Какой чай ты любишь? Геллерт с удовольствием наблюдал, как ее недовольство смешивается со смущением. — И ты называешь это личным вопросом? — протянула Гермиона, рассчитывая на нечто более интересное. — А чего ты ожидала? — хмыкнул волшебник, поправляя подушку за своей спиной и пытаясь устроиться поудобнее. — Думала, спросишь о наследственных болезнях или о том, есть ли у меня несварение после пасты. Звучит очень лично, не находишь? Волшебник расхохотался, находя в ее ответной улыбке нечто притягательное. — Раз ты действительно готова рисковать, расскажи мне, как ты поняла, что влюблена? — спросил Геллерт, вновь меняя позу, чтобы удобно устроить голову у нее на бедрах. — В Рональда. Гермиона едва заметно поморщилась от упоминания его полного имени. Дома она называла его просто Рон, для братьев и Джинни он был «Ронни» или «Бон-Бон», а Молли именовала его не иначе как «мой сладкий». Для всех остальных хватало обычного «младший Уизли». — Разве ты не видел этого в моих воспоминаниях? — Нет, я… — он осекся, быстрым движением прижимая пальцы к переносице. — Я видел не так много, как хотелось бы. Улыбка тронула ее губы, и она погладила кончиками пальцев излом светлых бровей. Отчего-то рассказывать ему об этом сейчас было особенно волнительно. — И тебе действительно это интересно? Геллерт посмотрел на нее так выразительно, что стало понятно без слов. — Это было на первом курсе, — ответила Гермиона, стряхивая с его футболки невидимые пылинки. — Мы тогда только познакомились. С ним и Гарри. — О, любовь с первого взгляда? — Геллерт прищурился, и уголки его рта изогнулись в усмешке. — Ха, если бы. Ты даже не представляешь, как он меня раздражал поначалу. И потом. Всегда. — То, как он ест, можно было фотографировать для учебников этикета, с пометкой «так делать нельзя». Он умудрялся испачкаться просто сидя на диване, а его вечное: «Не умничай, Гермиона. Дай списать, Гермиона. А что нам задали, Гермиона?» — доводило меня до белого каления, — она фыркнула, делая глоток виски. — Значит, с «Мисс Всезнайкой» я угадал? Геллерт расхохотался от легкого щелчка по носу. — Не вздумай меня так называть. — Даже в мыслях не было. Тебе очень идет твое имя, meine Liebe. Он подмигнул ей, и Гермиона прикусила нижнюю губу, чувствуя, как щеки окрашивает румянец. — Но, если он такой раздражающий, что стало поводом для вашей, — он неопределенно взмахнул рукой, подбирая нужное слово, — связи? Гермиона и сама часто задавалась этим вопросом. Несмотря на все явные преимущества Рона, недостатков у него было намного больше: начиная от пристрастия к алкоголю и заканчивая постоянными изменами. Даже будучи подростком, он умудрился втоптать ее чувства в грязь, закрутив роман с Лавандой. Немного поразмыслив, она ответила: — Рон был очень добрым и отзывчивым. Любил делать подарки и сюрпризы, охотно делился своими вещами. Однажды на Рождество нас пригласили в гости наши общие друзья, и их сыну так понравился его браслет из драконьей кожи, что он тут же снял его и отдал, — Гермиона усмехнулась, взглянув на Геллерта с едва заметной тоской. — Проблема была в том, что этот браслет я ему подарила на нашу годовщину и думала, что он ему дорог. Геллерт негромко хмыкнул, постукивая длинными пальцами по бокалу. — «Подумаешь, браслет, — сказал он мне тогда, — я могу себе купить сотню таких браслетов, но они не подарят мне тепла детской улыбки». Было неприятно, — она поджала губы. — Но и хороших моментов было много. Рон забавный. Когда у него что-то не ладилось, он говорил: «Вот гадство!», и нос так смешно морщил. А если настроение было хорошим, то он мурлыкал себе под нос одному ему известную мелодию и вдруг ни с того ни с сего начинал танцевать. Гермиона вспомнила, как она решила сводить его в Британский музей и он, вдохновившись церемониальными масками коренных народов Америки, заколдовал свое лицо и ходил так неделю, пугая посетителей лавки. И внезапно захотелось обратно домой. В такой знакомый и родной мир, где все так просто. — На самом деле Рон был разным, — тихо сказала она, словно пытаясь оправдаться, и встретилась с Геллертом взглядом. — Вспыльчивым, самолюбивым, иногда язвительным и резким, если что-то шло не по его сценарию. Но он был необычайно искренен. И именно этим располагал к себе людей. Он снова хмыкнул, явно не согласный с ее выводами, но промолчал. — Но самым первым и, наверное, самым значимым событием было мое спасение, — продолжала Гермиона. — Это был Хэллоуин, и они меня сильно обидели. Не помню, в чем было дело: или в моем желании всюду сунуть нос и показать, что я самая умная, или в прическе. — А что с прической было не так? — На первых курсах мои волосы были, прямо скажем, неуправляемы. То есть, они буквально торчали в разные стороны, и ни одно заклинание не помогало. — Вы практиковали заклинания во внеурочное время? Будучи первокурсниками? Геллерт перевернулся на бок, чтобы лучше ее видеть, и оперся на согнутую в локте руку. — Я не хочу подвергать твои слова сомнениям, — помедлив, протянул он, — но почему Альбус допускал это? Разве в Хогвартсе не было отслеживающих артефактов, блокирующих магию вне кабинетов? Гермиона приподняла брови и устало выдохнула: — Геллерт, при Альбусе мы вольны были делать что угодно. Некоторые учителя пытались следить за дисциплиной, но попробуй-ка проконтролировать сотни детей, которые так и норовят что-нибудь учудить. — В Дурмстранге такое бы не прошло даром, — он поджал губы и постучал ногтем по стеклу. — У нас были своеобразные наказания, после которых несколько дней приходилось отлеживаться в больничном крыле. — Например? — О, однажды я был манекеном для отрабатывания раздувающего заклинания. Знаешь ли, не очень приятно, когда все твои конечности раз за разом приобретают форму шара. — Что, действительно все? — полюбопытствовала Гермиона, скрывая улыбку за бортиком кружки. — Мисс Гре-ейнджер, — посмеиваясь, протянул Геллерт, — а вы та еще проказница! Рассказывай, что было дальше. — В общем, конечно же, я расстроилась, ведь мне было всего двенадцать и мнение мальчишек имело огромное значение. Знаешь, иногда моя логика не поддается никаким объяснениям: вместо того, чтобы придумать достойный ответ, я просто отправилась заливать свое горе слезами в женском туалете, где на меня напал тролль. Геллерт несколько мгновений смотрел на нее, не мигая и слегка приоткрыв рот, словно хотел что-то уточнить, но потом вдруг громко расхохотался: — Прости, что? — Тролль, — едва сдерживая улыбку, повторила Гермиона. — Я сидела в кабинке и рыдала, а он… — Подсматривал? — Да нет же, — она легонько пихнула его в плечо. — Он каким-то образом проник в замок и бродил в подземельях, пока не нашел открытую дверь. Я так испугалась, когда он зашёл и начал все крушить. Мерлин, да я просто окаменела от ужаса. Он был огромным и уродливым, и у него была дубинка. Откуда вообще у тролля взялась дубинка?! — всплеснула руками Гермиона, едва не сбивая чашку. Она заметно расслабилась, и Геллерт с удовольствием наблюдал, как мысли в ее прелестной головке становятся более чистыми и открытыми. — Я уже успела проститься с жизнью, как вдруг врываются Гарри с Роном. Они как-то узнали, где я, и пришли меня спасти. — Я не буду спрашивать, почему женский туалет находится в подземелье, — пробормотал Геллерт, сосредоточенно наливая себе еще чаю. — Ну-ну, продолжай. Он одарил ее обворожительной улыбкой, и Гермиона поняла, что Альбуса ждёт непростой разговор на тему благоустройства школы. — Они его отвлекали, чтобы я могла убежать. Но я всё стояла и стояла, словно мои ботинки приросли к полу, и тут Гарри запрыгивает ему на спину, и его палочка, ты только представь, его палочка втыкается троллю в ноздрю… Гермиона все говорила, а Геллерт не мог оторвать взгляд от ее раскрасневшегося лица и блестящих от возбуждения глаз. Это была совсем другая Гермиона. Девочка, чье детство не было ещё омрачено войной и печалью утраты. Она улыбалась, и на ее щеках появлялись маленькие ямочки, которые хотелось поцеловать, и смешно морщился веснушчатый носик, когда она в красках расписывала, какого цвета у этого тролля были сопли. Сопли? Геллерт сморгнул, фокусируясь на девушке, и попытался поймать нить разговора. — И вот он стоит над лужей этой зелёной слизи, такой гордый от того, что ему удалось это дурацкое заклинание, а я вижу самого прекрасного в мире мальчика, моего маленького героя, — Гермиона, выдохнув, отпила из бокала и перевела взгляд на Геллерта. — И тогда я поняла, что влюбилась. Геллерт закусил губу, старательно делая серьёзный вид, и спросил: — Значит, в Дырявом Котле я не с того начал? Могла бы сразу сказать, что так и так, прежде чем заводить со мной знакомство, будь добр, принеси мне голову тролля или какой-нибудь другой жуткой твари. — Геллерт! — он бы получил еще один тычок в плечо, но успел перехватить ее руку. — Суть была не в голове тролля. Да и при чем здесь голова? — воскликнула она, встряхнув копной волос. — Рон защитил меня и Гарри, и это сделало его в моих глазах чуть ли не спасителем вселенной! — Ладно, ладно, — миролюбиво рассмеялся Геллерт, целуя ее ладонь. — В следующий раз я обязательно найду какого-нибудь тролля и спасу его от тебя. Гермиона прищурилась, спрашивая: — Может, меня от него? — Нет, — в его глазах вспыхнули веселые искорки, — с твоим характером я больше переживаю за тролля, который вздумает перейти тебе дорогу. — Геллерт! — возмущенно воскликнула Гермиона и тут же рассмеялась. Он ещё раз коснулся губами ее ладони, прежде чем отпустить, и потянулся за портсигаром. — Ты знаешь, твой Рональд — полный идиот, — проговорил он, закуривая и медленно выдыхая дым в потолок. Гермиона понимала, что если Геллерта не остановить вовремя, то дальнейший диалог вызовет не самые приятные воспоминания, так что она прижала палец к его губам и шепнула: — И я не хочу об этом говорить. Раз уж речь пошла о первых влюбленностях — расскажи о своей. Геллерт не настоял на разговоре о бывшем возлюбленном исключительно из желания помочь ей расслабиться. Вместо этого он перевернулся, опустил ноги на пол и встал, разминая затекшие плечи. Удивительно, но рана совсем не болела, и он с грустью подумал, что небольшая передышка подходит к концу. — История моей первой любви скучна и полна непривлекательных деталей, — сказал он, прислонившись плечом к книжному шкафу и скрестив ноги в щиколотках. — Мне не хочется портить такой приятный вечер рассказами, в которых будут фигурировать слова «крысы» и «инферналы». Наверное, на ее лице отразилось такое неописуемое недоумение, что Геллерт поспешил заверить: — Ни одна живая крыса не пострадала, если что. И, осознав, что этим только усугубил ситуацию, выдохнул: — Да к черту. Гермиона скрестила ноги, усаживаясь поудобнее, и направила на него указательный палец. — Нет, Геллерт. Так не пойдет. Ты не можешь сначала заинтриговать, а потом сказать, что не хочешь об этом говорить. Геллерт улыбнулся, лаская взглядом ее оголенные плечи, и негромко ответил: — Позднее, meine Liebe. Порой ожидание интересной истории оказывается лучше самой истории, — он шутливо отсалютовал ей кружкой и сделал небольшой глоток. — Но у меня в запасе есть, чем удовлетворить твое любопытство. Примерно за год до событий с прекрасной леди из розовых кустов, мы гостили у родителей Элеоноры в их родовом замке. Наши мамы были родными сестрами, и мы часто приезжали друг к другу. Родовой замок. На мгновение Гермиона почувствовала себя бедной родственницей, у которой из недвижимого имущества была только старая метла, собирающая пыль в кладовке. В аврорате платили достаточно, чтобы она могла приобрести небольшую квартиру на окраине Лондона, но до родового замка это явно не дотягивало. — Они любили устраивать семейные чаепития, ты ведь знакома с этой традицией? Гермиона хмыкнула и улыбнулась, чувствуя дурашливый вызов в его взгляде. — Я просто задумался, не оскудели ли вековые традиции так же сильно, как крохотные набедренные повязки, именуемые в будущем бельем. Намеренно проигнорировав его язвительную ремарку, она ответила: — Если ты о сборищах, на которых ближайшие родственницы истязают тебя всеми возможными каверзными вопросами, то да, могу сказать, что хорошо знакома с этой традицией. — Мерлин, храни старушку Англию, — он удовлетворенно щелкнул пальцами. — Так вот, в моей семье, как ты выразилась, истязания были тщательно отточены и возведены в абсолют. — Звучит очень угрожающе, — ухмыльнулась Гермиона. — Ты даже не представляешь насколько. У нас часто гостили друзья, разной степени близости. Как ты понимаешь, — аристократы с безукоризненной семейной репутацией. — И у каждого был свой скелет в шкафу. — Целое кладбище, Гермиона. Мне нравится направление твоих мыслей. А теперь представь, что происходило, когда эти невинные агнцы попадали в коварные лапы искушенных в своем мастерстве манипуляции ведьм. Они и не подозревали, на какую экзекуцию обрекут их мои ближайшие родственницы. Гермиона прыснула, отпивая немного чая. — Страстью моей тетушки были зелья, но так уж вышло, что об этом не знал никто. Скрывала эту тайну даже от своего благоверного, но это совсем другая, не менее увлекательная история. — И подробностей, конечно, не будет? — Не сегодня. — Мягко ответил Геллерт. — Так вот, для чаепитий они с Mama изобретали целую рулетку с разнообразными зельями, по капле добавляя их в чайные настои. Как правило, крохотные дозы сыворотки правды, но было и кое-что еще. — Например? — оживилась Гермиона. — Прежде чем рассказать, посвящу тебя в детали нашего обычая. По приличиям высшего общества, нельзя покинуть чаепитие, даже если крайне необходимо отлучиться. — То есть, и в случае самой острой необходимости? — выделив слова «самой острой», она ошарашено смотрела на Геллерта. — Именно. Чтобы выйти за дверь, ты должен пройти экзекуцию светской беседой, иначе твой уход воспримут как оскорбление хозяевам дома. А мои родные были не теми людьми, с которыми хотелось ссориться. Гермиона хмыкнула, невольно сочувствуя тем, кто столкнулся с подобным гостеприимством. — У Норы был друг, Уве. Дородный кудрявый мальчишка с ярким свекольным румянцем и безответной влюбленностью. Ему досталось зелье чесотки в местах, о которых джентльмены умалчивают. А также сорокаминутный допрос о гангрене его бабули. Уве так отчаялся и желал поскорее уйти, что выболтал все подробности о том, как его бабушка увела жениха у лучшей подруги, за что и всхлопотала проклятье. — В молодости? — удивилась Гермиона. — Ну, судя по рассказам, молодость она определенно вспомнила. Гермиона расхохоталась. — Мне иногда кажется, что я слишком скучно живу. А Уве как-то провинился, или зелье чесотки было частой практикой? — За кого ты принимаешь моих родных? — деланно ухмыльнулся Геллерт. — Естественно, Уве провинился. К несчастью, он был одарен талантом писать картины, а тетушка ненароком обнаружила целый блокнот, изрисованный портретами Норы в недостойных ракурсах. — Ха! Так и знала, что детишки из благородных семей те еще извращенцы, — ее смех зазвучал перезвоном рождественских колокольчиков, и она невольно залюбовалась искренней улыбкой волшебника. — Я бы обязательно спросила о том, что стало вдохновением для его картин и какой сюжет нравится ему больше всего. — Не думал, что ты так жестока, чтобы заставить подростка корчиться на потеху публики. Ты была бы достойной участницей сумасшедших игрищ моих родственниц с твоим природным коварством. Ей вдруг стало приятно от того, что он сравнил ее с близкими для себя людьми, и она смутилась под его долгим изучающим взглядом. — Кроме Уве в их сети забрела моя подруга Хильда, награжденная несварением за то, что посмела назвать фиалки в саду моей тетушки «сносными». Честер, кузен из Англии, которому везде чудился запах сыра, после того как он толкнул Нору, как он полагал, «незаметно», и еще многие многие другие. — А терпели только гости, или вам тоже доставалось? — Лишь сыворотка правды и много, много сарказма. Гермиона задумчиво поглаживала фарфоровую чашку, игриво взглянув на Геллерта. — Я все еще не представляю, как твоей тете удавалось скрывать от всех свое увлечение зельями. Нет, правда, как она объясняла свои внезапные исчезновения, уходя в лабораторию? — Ты знаешь, замок был крупным. — Да, точно. Родовой замок, — хмыкнула Гермиона. Геллерт продолжал, будто не заметив ее сарказма: — Комнат много, иногда они не виделись с дядюшкой неделями, так что никто не интересовался. Никто, кроме Норы, которая однажды все-таки сунула свой любопытный носик в лабораторию тетушки. Как раз накануне приезда моего хорошего друга. — Боюсь себе представить, чем это закончилось. — О, милая, бойся, ибо правда еще страшнее, — ухмыльнулся волшебник. — Я просто расскажу тебе о том дне, а точнее, о той его части, которую я помню, — нахмурился Геллерт. — Это было зимой. Яркое солнце, пышные снежные сугробы, изморозь на окнах — день был воистину сказочный. Стоило Бернарду прибыть из Марселя, как его сразу же вовлекли в традиционное чаепитие. Сначала все шло хорошо, обмен любезностями, перемывание костей общим знакомым, ненавязчивая беседа, признаться, я чувствовал себя лучше некуда. Я до сих пор отчетливо помню свой восторг от того, каким насыщенно синим выглядело небо, а морозный запах, казалось, просачивался сквозь оконные стекла, и бодрил, такой насыщенный. Впрочем, тогда я почему-то не удивился яркости своих ощущений. Сначала меня бросило в жар, и я расстегнул сюртук, упорно продолжая прислушиваться к беседе. Чуть позже, я осознал, что мало что понимаю: речь слилась в какой-то бессвязный поток, мысли путались, появилась легкость, но все это было так плавно и незаметно, что, когда я заподозрил неладное, снимать действие зелья было поздно. Гермиона схватилась за голову, предугадывая, что за зелье выпил Геллерт. — О-о-о не-е-ет, она не могла… — Я тоже сделал такие выводы, — улыбнулся Геллерт ее догадливости, — и как сейчас помню то, с каким шоком я уставился на тетушку, но она была полностью поглощена беседой с Бернардом. Когда все вокруг начала обволакивать легкая мерцающая дымка, я вдруг перевел взгляд на свою кузину. Я был огорошен мыслью о том, как же она была хороша. — Мер-рлин! — Гермиона закрыла глаза, предчувствуя развязку. — Нет! Скажи, что это не то, о чем я подумала. Геллерт широко улыбался, наслаждаясь ее реакцией. — Мне показалось странным тогда, что Нора выглядела чуть бледнее обычного, а еще нервно кусала губы. И смотрела на Бернарда так внимательно, будто хотела препарировать его взглядом. Я, в свою очередь, хотел препарировать его специальным инструментом. И уже тщательно продумывал, как объясню его пропажу семье Бернарда. Так что да, Гермиона, Нора действительно случайно опоила меня концентратом амортенции, которую сварила для моего друга. — И ты выкрутился? — ведьма подалась вперед, желая как можно скорее узнать развязку. — Расскажи как! — Мне хотелось петь, Гермиона. Я сжал челюсти с такой силой, что моя тетушка отвлеклась от разговора. По ее взгляду я понял, что до окончательного позора и пятнания чести сестры мне осталось секунд десять. Я сорвался с кресла, выбил окно бомбардой, затем повернулся, сказал, что такой бесславный конец жизни меня разочаровывает, и прыгнул вниз. Благо, сугробы действительно были гигантские. Дальше я мало что помню, но моя мама, умирая от смеха, рассказывала мне, что я «пел оды любви». Иными словами — истошно вопил самые невероятные признания в вечной и искренной любви своей кузине. Гермиона хохотала, вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Невероятно. А зелье? Как долго оно действовало? — Достаточно, чтобы я попал в историю, которую мне до сих пор припоминает Бернард. Но не думай, что мне нечем гордиться. Я сдал с потрохами Уве, когда заявил, что его безобразные каракули порочат честь моей сестры и я прикончу его, как только узнаю, что он находится где-то поблизости. — Потрясающе, — выдохнула девушка, все еще прокручивая в фантазии кадры, как нелепо он прыгает в сугроб и как меняются лица у Норы и его тетушки. И с какой теплотой он рассказывал об этом… — Похоже, в то время ты действительно был счастлив. — Гермиона понимала: тема была для него болезненной, но ей хотелось еще немного продлить момент, когда в своих воспоминаниях он был простым мальчишкой, в самой дурацкой ситуации. — Так и есть, тогда не нужно было гнаться за причинами быть счастливым, я просто был им и все. Гермиона задумалась. Если бы ее спросили, что такое счастье, она, вероятно, пожала бы плечами и сказала, что это понятие слишком расплывчато и у нее нет времени отвечать на дурацкие вопросы. Это была прежняя Гермиона Грейнджер. Нынешняя Гермиона сидела на узкой кровати, скрестив по-турецки ноги, и с упоением рассматривала собеседника. Тот, в свою очередь, расслабленно вытянулся на всю длину постели, которая ему была явно коротка, заложил руки за голову и задавал ей вопросы, на которые она не могла ему ответить. — Серьезно? Такая взрослая девочка и ничего не знает о счастье? — протянул Гриндевальд, улыбаясь одними уголками губ. Гермиона хмыкнула и наклонила голову вниз, позволяя тяжелым локонам окутать ее лицо. — Просто в какой-то момент все стало слишком… сложно. — Что оно значит для тебя? — Геллерт, повинуясь мимолетному порыву, протянул руку и мягко заправил прядь волос ей за ухо. — Счастье. Да-да, то самое, которое слишком сложное. — Я не знаю. — Знаешь. Когда тебе задают личный вопрос, ты уже знаешь на него ответ. Вероятно, ты еще не решила, хочешь ли на него отвечать. — А для тебя? Что значит счастье для тебя? — она нахмурилась. — Вкусный ужин, — с усмешкой ответил Геллерт. — Теплый и ленивый ветер. Окутанный тьмой город. Хорошее вино. Чьи-то руки, касающиеся ключиц и мягкие губы, ласкающие мои. Разговоры ни о чем. Звонкий смех и нежные объятия. Вулканически-взрывной секс. Взаимность. Поддержка. Стремление к совершенству. Пьянящее ощущение власти. Над собой и над целым миром. Он улыбнулся шире, собирая в уголках светлых глаз едва заметные морщинки. — Я могу долго перечислять. Я знаю, что такое счастье. Я счастлив каждый день по одной простой причине: я ничего не жду. Я знаю, чего я хочу, и делаю все возможное, чтобы этого добиться. И мне совершенно плевать, что думают об этом другие. — Это детали, — скептически отозвалась Гермиона. — Счастье и есть в деталях, моя дорогая. Иначе как? Его пальцы скользнули по ее запястью, обхватывая его и притягивая к себе так, что Гермионе пришлось лечь рядом, удобно устраиваясь на его груди. Теплые ладони поглаживали ее плечи, касались обнаженной кожи на шее, выводили узоры на спине. Где-то под ребрами гулко билось его сердце, ровное дыхание успокаивало, и Гермиона таяла, прижимаясь к нему ближе, вдыхая полной грудью его пьянящий запах. Она не сразу поняла, что его ласки становятся настойчивее, а дыхание учащается. Он зарылся пальцами в ее волосы, слегка сжимая их, прочертил дорожку по позвоночнику, проскальзывая под футболку и слегка царапая кожу ногтями. — Геллерт? — М-м? — отозвался он, увлеченно изучая застежку бюстгальтера. — Ты же еще вчера умирающего изображал, — она старалась быть серьезной, но на губах все равно расплылась предательская улыбка, когда он раздраженно выдохнул, не справившись с крючками. — А сейчас я себя чувствую живее всех живых, — пальцы другой руки обхватили ее подбородок, слегка приподнимая, и их взгляды встретились. — Если не веришь — проверь сама, — и обезоруживающе улыбнулся. Гермиона рассмеялась, ловко выскальзывая из кольца рук, и снова уселась рядом, старательно игнорируя его намеки. — Геллерт Гриндевальд, вы отвратительный пациент, — строго сказала она, сдвигая брови к переносице. — Поцелуй меня, — прошептал он, протягивая руку и снова привлекая ее к себе. — Поцелуй так, словно это наш с тобой последний день и завтра не наступит, — на хриплом выдохе, от которого внизу живота сладко заныло. — И солнце больше не взойдет, и не опадут седые сумерки, и наше с тобой «сейчас» так и останется внутри этого шатра тихой и безмолвной тайной, — их губы соприкоснулись, и последние слова прозвучали уже где-то на краю сознания. Он целовал ее медленно, осторожно, терпеливо. Наслаждаясь каждым вдохом, каждым скомканным стоном, отдавая всю свою нежность, словно боялся, что она исчезнет, если он будет более настойчивым. И Гермиона вдруг совершенно точно ощутила, как в груди расцветает нечто теплое, нежное и трепетное. Настоящее. Счастье.