Граница пустоты: Гамельнский крысолов

      — Эй, просыпайся, нашла время! В шесть часов вечерняя служба, мы должны там присутствовать.        Голос Азаки вырвал меня из сна, в котором били колокола и Микия кричал на меня, обвиняя в убийстве.        Уже проснувшись и чувствуя хватку будившей меня Азаки, я все еще думала о том, кого же я убила, раз Микия настолько не в себе. Лица, расчлененные тела — Лио, Накамуры и других, кого я не убила, но, возможно, собиралась — ретроспективой мелькали перед глазами, но я понимала — во сне понимала — что Микия говорит не о них. О чём он, я не могла понять, поэтому злилась, но всё равно чувствовала себя виноватой.       — Сгинь, Азака, — я перевернулась на бок, так что Помеха, мявкнув, шмякнулась с на кровать между мной и стеной. Я не хотела видеть никого, и особенно кого-либо с фамилией Кокуто.       Он говорил об убийствах трехлетней давности, вдруг поняла я и открыла глаза. Чужие воспоминания о мёрзнувшем Микии в бамбуковой роще казались менее реальными, чем образы из сна, но я им доверяла. Стена перед глазами распалась на куски бессмысленного мусора, превращаясь в руины, я провела пальцем в миллиметре от разлома. Я рождена уничтожать. Не только жизни, но и веру в меня. Да, Микия?       Через несколько минут я поднялась и села на кровати. Помеха ткнулась в ладонь, и я рассеянно ее потрепала, но она недовольно махнула хвостом и спрыгнула на пол. Азака, повернувшись ко мне спиной, разбирала вещи из чемодана. Мне не хотелось говорить, не хотелось ничего объяснять, но тишина тяготила. Обычно она трещит без умолку, почему сейчас молчит? Прислонившись к стене, я бездумно уставилась в окно.       Внутри собор казался больше, чем выглядел снаружи. Высокие своды подпирали мраморные колонны, узкие окна с цветными стеклами, изображающие сцены из библии, устремлялись вверх — строгая геометрия вертикальных линий, призванная отправить тебя прямиком на небеса. И подавить волю. Перед заполненными детьми скамьями возвышался алтарь со свечами и другими незнакомыми мне предметами, справа пустовала, ожидая своего проповедника, прямоугольная кафедра. И над всем этим нависала мрачная фигура распятия.       Я огляделась по сторонам и едва не врезалась в Азаку, когда она внезапно остановилась. Воспитанники были уже все в сборе — чистенькие и опрятные, они сидели на скамьях и болтали ногами в ожидании вечерней службы. Некоторые из них выделялись светлыми шевелюрами, еще парочка крашенных, один из которых подмигнул Азаке и похабно ухмыльнулся. На вид ему было около шестнадцати — многие сестры были немногим старше его. Рядом с ним я заметила уже знакомого нам нарушителя дисциплины со двора. Судя по недоброму взгляду в мою сторону, он затаил на меня обиду. Сейчас было ясно, что он здесь только на вторых ролях, а главный — этот крашенный. Вероятно, это и есть тот самый Кого, о котором рассказывал Томо.       Я пробежалась глазами по рядам и нашла еще одну интересующую меня фигуру — высокую строгую немку с собранными в пучок волосами. Она зорко оглядывала зал, и каждый, с кем она встречалась взглядом, затихал и даже будто бы становился меньше.       Ударил колокол. Сначала негромкий переливающийся перезвон, как на напольных часах, потом шесть гулких ударов, и снова — от тихого почти ласкового перезвона до насыщенного глубокого набата. Казалось, что все здание собора дрожит и вибрирует. Колокола звонили около десяти минут, потом резко смолкли и воцарилась тишина.       — Азака-сан, Рёги-сан… — раздался сзади негромкий голос, и я обернулась. В задних рядах толпилась стайка молодых сестер, одна из них, Асагами Фуджино, опираясь на трость, направлялась к нам.       — Сестры следят за порядком, поэтому сидят на задних скамьях, но вы здесь впервые, поэтому для вас оставили места перед кафедрой.       Почувствовав на себе чей-то взгляд, я огляделась и встретилась взглядом с бледной девушкой европейской наружности, она быстро отвела глаза и, слабо улыбнувшись, отошла к почти полностью занятой скамье и села. На её черное платье был накинут белый медицинский халат — похоже, она была здешним медиком.       — Кто это? — спросила я Асагами и указала в сторону этой девушки.       — Мария Веббер-сан. Познакомитесь за ужином, а сейчас нам пора, скоро выйдет пастор.       Она отвела нас к самой первой скамье перед кафедрой, но не успели мы сесть, как она жестом велела нам подняться.       — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.       Я не заметила как перед алтарем появился священник. Он был гораздо моложе, чем я себе представляла.       — Amen! — хором грохнул собор. Асагами молитвенно сложила ладошки, по ее лицу разливалась благодать.       — Dominus vobiscum! — кудрявый священник в белом одеянии перекрестил рукой паству, и все снова ответили что-то на латыни. Затем все уселись, и священник поднялся на кафедру.       — Братья и сестры! Друзья! Дети мои! — юный сильный голос разнесся по всему собору, отражаясь от стен и достигая, должно быть, сердца каждого. Преподобный развел руки в стороны, приветствуя воспитанников и сестер. В последних лучах солнца, падающих на него из цветных витражей, он, казалось, светился и переливался разными цветами. — Каждый из вас нашел здесь приют и опору. Каждый…       Он говорил на японском с чуть заметным акцентом, произнося слова мягко и как-то кротко, но с воодушевлением и силой. Казалось, что это действительно священник по призванию, который верит в то, что говорит. Не особенно вслушиваясь в слова проповеди, которая по определению обещала быть длинной и скучной, я обернулась на стройные ряды скамей и с удивлением отметила, что дети и правда слушают священника. Но самое светлое лицо было у Асагами, она, казалось, впитывает каждое слово и отражает свет пастора, как луна — солнце.       — … новые сестры Кокуто Азака и Рёги Шики, вызвавшиеся нам помочь в нелегком, но праведном деле милосердия и помощи страждущим.       Взгляды вдруг обратились к нам. Мы с Азакой поднялись, синхронно поклонились толпе на скамьях и сели обратно.       Момент неловкости снова приковал мое внимание к кафедре. Священник продолжал говорить о делах приюта и представлять недавно прибывших детей тем же мягким увещевающим тоном, но теперь смотрел прямо на меня и как будто обращался только ко мне. По губам его скользила ласковая улыбка.       Вдруг он замолк.       Шорохи и перешептывания пробежались по рядам и стихли. Воцарилась тишина. Пауза затягивалась, вскоре снова послышалось ёрзание, кто-то тяжело вздохнул и, словно испугавшись громкого звука, оборвал выдох. Послышались сдавленные всхлипы. С удивлением я почувствовала, что Азака накрыла ладонью мою руку и сжала ее.       — Сегодня я расскажу вам о предательстве, — произнес пастор. — Предательстве тех, кто нам дорог больше всех. Тех, кому мы доверяем, кого любим… Тех, кто нас должен был любить больше всех на свете, но покинул нас, бросил, ушел! По своей воле или по воле Господа оставил он меня в одиночестве, наедине с пустотой, с моими демонами и грехами? Как справиться мне с этим? Что могу я один? Зачем бороться? Ради чего? Господи, я тону в пустоте… — он практически прошептал последние слова, но их услышал каждый. В душе каждого шевельнулась пустота, о которой он говорил. Я, не отрываясь, смотрела пастору в глаза, и он отвечал мне, то и дело возвращаясь ко мне взглядом. Но едва ли хоть кто-то в этом зале чувствовал себя обделенным его вниманием. — Пустота наших сердец — то, что взывает в нас к Господу, и это то, чем мы обязаны другим людям. Ярость каждого из вас, — пастор обвел взглядом ряды, — оправдана. Нет, я не призываю вас к прощению… — он грустно улыбнулся, — вы не готовы прощать. Я призываю вас любить ваш гнев и вашу ярость, разбитое миром сердце! Любите пустоту и боль вашу, это слезы Господа, они прольются на бесплодную почву сердец и взрастят новый урожай… «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся!» Вас гнали отовсюду, но здесь вы нашли приют. В моих руках и в руках Господа вы найдете утешение и опору. Здесь мы можем скинуть маски, смело показать свое лицо и не быть отвергнутыми. Здесь нет нужды притворяться кем-то. Пусть твое сердце обезображено болью — я люблю его. Пусть оно сковано гневом — я люблю его. Пусть оно зло, обиженно и черно… я всё равно люблю его. Потому что оно есть свет.       Голос юного пастора мягким бархатом стелился между рядов молчаливых скамеек и свечей, зажигавшихся служителями, по мере того, как на приют опускался вечер.       — «Если свет, который в вас — тьма, то что же тогда тьма?» Вас гнали и использовали, называли вас нечистыми, говорили, что в вас поселилась тьма, но Господь говорит нам, что эта «тьма» и есть ваш свет. Будут прокляты лицемеры, отвергающие вас! Мир за стенами приюта заражен скверной, в нем давно перепутано зло с добром, но каждый из вас в сердце своем знает истину. Знает, что есть истинное зло, и что оно должно быть наказано. «Свет, который в вас, — тьма», потому что ваше сердце знает, что такое тьма. И оно знает и как очиститься. Спросите его, и оно укажет вам дорогу с свету и спасению.       Священник замолк, и снова ударил колокол.       — Шики, ты в порядке? — прошептала Азака, и я поняла, что по моему лицу текут слезы.       — Да, — я высвободила ладонь из ее руки и вытерла лицо, с удивлением глядя на мокрый след. — Я думаю, да.       Азака выглядела встревоженной. Асагами понимающе улыбнулась и, напомнив про скорый ужин, отошла, оставив нас вдвоем.       Как только пастор покинул кафедру, собор наполнился суетой и шумом. После проповеди в оглушающей тишине он напоминал потревоженный осиный улей: дети бессмысленно кружили вокруг своих мест, спеша покинуть церковь, сестры пытались их выстроить в ряды, но только усугубляли столпотворение. Мне тоже не терпелось уйти, хотелось тишины и покоя, чтобы сосредоточиться, стряхнуть с себя это странное оцепенение. Шум и толпа вызывали почти нестерпимое раздражение.       Азака попыталась ободряюще мне улыбнуться.       — Симпатичный этот пастор. Как думаешь, по какому принципу он выбирает тему для проповеди?       Я пожала плечами. Кажется, она хотела скрыть возникшую неловкость за светской болтовней, но своим вопросом попала в самую точку. Азака не чувствовала то, что чувствовали я и Асагами. Что чувствовали все те, к кому он обращался лично.       — Он говорил обо мне, — ответила я. — О моей тьме. И о том, что верит, что я могу очиститься.       — Погоди, о чем ты? Какая еще тьма? Это ересью какой-то средневековой отдает, право. Не веришь же ты, что он тебя от чего-то спасёт? — начала было Азака и осеклась. — Или… веришь?       Толпа редела. Дети уже покинули здание, теперь пришла очередь сестер и волонтеров. Служители гасили свечи. Очень странно было слышать вопрос о том, во что же я верю, в опустевшей церкви. Кажется, никто раньше не спрашивал меня об этом.       — Нет, не верю. Но дело не в этом. Я не единственная, к кому он обращался.       После ужина Томо не пришел.       Повалявшись на кровати и дождавшись, когда часы на башне отзвонят время отбоя плюс еще один лишний час, я поднялась. Откинув крышку мобильника и обнаружив, что сети по-прежнему нет, я бросила его на кровать. Бесполезный кусок пластика.       — Я прогуляюсь, — сказала я Азаке, которая только устроилась на кровати с книжкой и карманным фонариком.       — Не забыла стащить нож из столовой? — пробурчала она, не отводя взгляда от страниц книги. — Он может тебе понадобиться.       Я усмехнулась. Несмотря на сердитый тон, в ее словах чувствовалась забота.       — Достаточно этого, — я шагнула к ее кровати и, нависнув над ней, выудила из ее книги линейку, которую она использовала как закладку. — Ты тоже будь настороже.        Погладив устроившуюся под боком Азаки Помеху, я вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.        Коридор был пуст. Оглядевшись, я пошла направо мимо дверей. Томо говорил, что в центре здания — административные помещения, а комнаты детей располагаются в противоположном, восточном крыле. Поплутав по зданию, я поняла, что напрямую туда не пройти — администрацию и общежитие разделяла стена. Чтобы туда попасть, нужно было миновать лабиринты боковых лестниц и закрытых дверей.       В одном из коридоров восточного крыла я наткнулась на сестру. Свет фонарика скакал по стенам в такт торопливым шагам, она явно спешила разделаться с неприятной обязанностью как можно быстрее, так что мне даже не пришлось прятаться. Она пробежала мимо, не заметив меня, укрывшуюся нише между колонн. Я двинулась дальше. В этой части здания все выглядело более прозаично. Стиль в целом сохранялся: те же колонны и высокие потолки, но без ковров и картин, в ровном лунном свете, лившемся из окон, всё казалось предельно рациональным и нежилым. За закрытыми дверями спали дети, но мое чутье подсказывало мне, что они — не то, за что себя выдают, что они — моя добыча. Азака пришла бы в ужас, озвучь я то, что вертелось у меня в голове с самого прибытия: «Эти дети — демоны, я должна их убить».       Впереди что-то загремело, и я прибавила шагу.       Причиной шума оказался дребезжащий железный тазик, описывающий круги вокруг своей оси на полу коридора. Рядом с ним, сложившись пополам и уткнувшись лбом в каменный пол, возился в пыли Томо. Он силился подняться, но был сильно избит, с подбородка стекала кровь, лицо наливалось отеком.       — Не тронь… ее…       Что-то в хриплом мальчишеском голосе заставило меня остановиться, но подросток — тот самый, что угрожал ему днем во дворе — даже не обернулся. Он чувствовал свою силу и безнаказанность. Сейчас правила приюта были ему только на руку. Игривой походкой хищника он подходил к сжавшейся под колонной девочке.       — А ну говори, где кошка? Что говорится в уставе? Никаких животных в приюте! Ты непослушная маленькая дрянь!       — Не тронь ее…        В мои ноздри ударила душная волна животной ярости. Коридор распался на фрагменты, вырывая самые лакомые куски: оскал бешеной собаки, искажающие черты ребенка, налившиеся кровью глаза, внезапный звериный бросок. Томо повис на плечах обидчика, упираясь острыми, покрытыми пластырем, коленками в его лопатки и побелевшими от усилия пальцами сжал его горло.        — Кровью… кровью умылся… — губы забившейся между колонн девочки едва шевелились. Застывшим взглядом она смотрела на убийство, которое вот-вот должно было произойти.        Из раскрытого рта Томо стекала смешанная с кровью слюна.       — Еще немного и он будет мертв, — сказала я громко, подходя ближе. — Если это случится, я убью тебя.       «Давай, убей его и станешь моей добычей…» — искушение допустить это было велико. Наконец, Томо посмотрел на меня, и в его обезумевшем взгляде я не увидела ничего, кроме жажды убийства. Чертов ребенок.        — Томокадзе Ёшида! — рявкнула я. — Ты уверен, что стать неуправляемым зверем — это твой выбор?        Пальцы Томо разжались, и оба — мальчик и его жертва — без сил повалились на пол. Подросток, которого чуть не задушил Томо, смотрел на меня с каким-то нечеловеческим ужасом. Должно быть, он видел смерть, и у нее были мои глаза. Томо, еще не до конца осознавая происходящее, подполз к девочке и обхватил ее руками, словно пытаясь заслонить ее собой от удара.        — Ёру… хотел ударить Аясе, — сказал он, всхлипнув, и вдруг безудержно разрыдался. Девочка, тоже едва сдерживающая слезы, обняла его в ответ. Ее плечи чуть заметно вздрагивали не то от рыданий жавшегося к ней Томо, не то от собственного напряжения. Я присела перед ними на корточки и молча ждала, когда они успокоятся.        — Эй, Ёру, — сказала я пятящемуся подростку, не поворачивая головы. — Передай Кого, что он больше не верхушка пищевой цепи. Если его это не устраивает, пусть обратится ко мне лично.       — Демонические отродья! — с ненавистью сплюнул Ёру, когда был уже достаточно далеко, и бросился наутек.       Такие, как он, всегда будут вымещать свою злость на других и никогда в этом не раскаются. Наоборот, найдут подходящую идеологию, чтобы делать это с чувством истинного предназначения. Получив справедливый отпор, он будет мстить, называя это «искоренением зла» или «выполнением устава», принимая собственную обиду и жестокость за правое дело. Этот Ёру не был монстром или прирожденным убийцей, как я или Асагами, он был банальным подонком — ограниченным и жестоким — и идеально подходил на роль внутреннего «надзирателя» и палача среди детей.       — Шики, — несмело начал мальчик, глядя на меня уже без слез. Один глаз начал заплывать и наливаться багряным, разбитая губа оттопыривалась как-то обиженно. — Ты ведь не сестра милосердия, да?       — Почему же? — я прищурилась. — Сестра. Только необычная. Необычный приют с необычными сиротами требует от необычных сестер необычного милосердия. Ты не же не думаешь, что ты обычный? Или тот, что только что убежал и кричал про демоническое отродье? Выбор слов, которыми мы кидаемся в ярости, бывает очень важным. Да и ты, — я посмотрела на девочку, которая смутившись, опустила руки, обнимавшие Томо, и, как и он, обессилено привалилась спиной к колонне. Судя по всклокоченной косе ей тоже досталось. — Что ты там бормотала про «умылся кровью»?       — Я Морияма Аясе… — тихо сказала девочка. — Томо умылся кровью. Я ему говорила, я увидела так, но он… — она замолчала.       — Аясе видит всякое, — пояснил Томо, — И сбывается всегда. Не все рады слышать ее предсказания и потому злятся.       — Хотелось бы мне знать, есть ли тут хоть кто-то обычный, — констатировала я.       Под моим ботинком что-то хрустнуло, и я заметила, что помимо тазика, здесь еще был рассыпан кошачий корм. Кривясь от боли, Томо принялся было сгребать его ладошкой, но я его остановила.       — Оставь. Тебе нужно в медпункт, точнее, в лазарет. Переломов нет, но…       — Нет, ни за что, — энергично замотал головой Томо. Лицо было все перепачкано, как будто он действительно умывался кровью.       — Ему всыпят за драку, — ответила на мой не заданный вопрос Аясе. — И там… — она понизила голос и передернула плечами, — очень жутко. Мы пойдем в мою комнату. Мои соседки не такие плохие… И этаж девочек проверяют реже.       — Не нужно, мне бы только умыться…       Дети начали было спорить, но часы начали отбивать удары, и они замолкли, считая удары.       — Десять. Скоро обход, — зашептала Аясе.        Если еще секунду назад Томо сомневался принимать ли мою помощь, то после упоминания сестры Гретхен он послушно обвил руками мою шею. Подхватив его под колени, я встала и пошла вслед за девочкой, указывавшей дорогу.       — Шики, что со мной случилось? — горячо прошептал Томо, стискивая мои плечи. Я чувствовала его смятение. И страх. — Ты даже не удивилась.        Мальчишка за мой спиной был таким щуплым, что, казалось, ничего не весил, но я знала, что взваливаю на себя ношу посерьезнее, чем тщедушное тело побитого ребенка.       — Как и сказал Ёру, ты — демоническое отродье, — прямо ответила я. — А я — та, кто их уничтожает. Но по сути мы — одинаковые.       Я замолчала, слушая напряженное сопение Томо и наши мягкие шаги, отражающиеся от стен пустынного коридора.       — Это значит, что тебе живет монстр, но этот монстр ещё не весь ты, — продолжила я, надеясь, что мои слова доступны для понимания девятилетнего пацана. — Ты — тот, кто принимает решение: поддаться садистскому инстинкту или сохранить в себе что-то человеческое. Попробовав крови ты захочешь еще, и тогда мне придется убить тебя. Как говорил мой дед: человек может убить лишь раз в жизни, потому что тот, кто привык убивать, — больше не человек. Поэтому я буду рада, если ты избавишь меня от подобной участи.       Аясе остановилась у одной из дверей, и я присела, помогая Томо сползти с моей спины. Он едва держался на ногах, мои слова потрясли его. К счастью, у него была подруга, на которую он мог опереться.       — У меня нет для этого оснований, но я верю в тебя, — сказала я и, улыбнувшись, выпрямилась. Несмотря на серьезность ситуации, меня разбирал смех. Кто бы мог подумать, что я произнесу это вслух? Мое настроение передалось детям, Томо облегченно вздохнул и попытался улыбнуться в ответ.       — Спасибо, Шики-сан, — сказала Аясе и поклонилась.       А я, подняв руку на прощание, двинулась обратно собирать рассыпанный кошачий корм.

_В.Д.