Пять стадий Марка Кольцова

Мир был бесконечно разнообразен, прекрасен настолько же, сколь ужасен, непостижим и удивителен; человеческому сознанию не дано было еще постичь гигантских масштабов Вселенной — даже ученые-физики и космологи признавались в том, что они и понимают, и не могут вообразить размеров того пространства, в котором мы живем. И здесь, на Земном шаре, где можно было умереть, так и не познав одной сотой красот небольшой в масштабах нашей Галактики планетки, Марк Кольцов не мог перестать думать только об одном человеке. Об одном маленьком, не видимом с колец Сатурна человечишке. Авдеев был до безобразия наивным и глупым. Марк мог найти только такие причины, чтобы объяснить, почему нечаянный одногруппник не обиделся на него за грубость, почему он не пытался ударить Гошу, вытирающего об него ноги, почему на проверочной, когда Марк не дал конспектов повторить материал, смог ответить на девяносто пять процентов вопросов и, передавая работы с задних рядов, преспокойно исправил две ошибки Кольцова, которые позволили тому заработать «отлично» вместо «хорошо». И хотя, если он ответил на девяносто пять процентов вопросов, обвинение в глупости с него можно было снять, Марку удобней было считать Авдеева тупым. Чем больше грязи он пытался вылить на Авдеева, тем отвратительней становился образ в его голове, но чем сильней Марк старался опорочить парня, тем глубже вяз в мыслях о нем. Самообман не срабатывал. Марк, твердя себе, что Авдеев — пустое место, ничтожество и червяк, думал только о том, что Авдеев не заслужил такого к себе отношения, и Марк сам — ничтожество. Получался замкнутый круг, где любое действие находило равное по силе противодействие, а любая мысль об Авдееве размножалась на клеточном уровне. Чертов вирус по имени Дмитрий Авдеев.

***

Ненависть ко всему мирозданию, сконцентрировавшемуся в одном раздражителе, прогрессировала. Марк вот уже две недели после исправленной Авдеевым проверочной работы просыпался эмоционально истощенным и злым. Телефон был разбит на десятый день, следующим утром пришлось идти покупать новый. В утрате телефона был виноват Авдеев, равно как и в пригоревшей яичнице и слякоти в начале февраля, в заморозках, в больной голове и закончившемся обезболивающем, в дырке на носке, в пролитом на любимые джинсы кофе, в политической ситуации в стране и большой численности китайцев, в трудности написания японских иероглифов, в вымирании животных и загрязнении окружающей среды — во всем был виноват только он один. И плевать, что это звучало бредово. Идея снова посоветоваться в Сети хоть с кем-нибудь умерла раньше, чем оформилась в связную мысль. Что Марк мог написать? Что он считает Авдеева Cатаной в человеческом обличье и ищет Мессию по его душу? Что он засыпает и просыпается в состоянии натянутой тетивы лука и грозится сорваться в любой момент? Ружье на стене должно выстрелить — Марк хорошо помнил это, потому и боялся, перепроверяя свой предохранитель трижды в сутки; чаще, если было пять пар в день, и Авдеева становилось слишком много. Пятое февраля было днем, когда Авдеев заполнял собой большую часть помещения и времени. Третья пара в одной и той же аудитории сводила с ума. Марк сидел у окна, стараясь смотреть на улицу, а не на спину того, кто сидел прямо перед ним. Этого чудовища под маской человека. Авдеев читал книгу, облизывая палец перед тем, как перевернуть страницу. Он был сосредоточен, чуть хмурился, чтобы через какое-то время просветлеть — эмоции от прочтения книги расцветали на его лице доступным и ясным узором. Марк мог рисковать любой конечностью в споре, о чем думает Авдеев в тот или иной миг. Зачем он опять смотрел на него? Чем он так настойчиво притягивал взгляд? Марк был здоров, он никогда не интересовался мужчинами, но на Авдеева хотелось смотреть. Сейчас, завтра, через год. Сердце внезапно замерло, когда Марк подумал, что скоро диплом. Ведь они тогда разбегутся... Стоило радоваться. Марк даже вынудил себя улыбнуться и изо всех сил гнал поганой метлой ту мразь внутри воспаленного рассудка, что жалобно дергала его за штанину и смотрела преданным, собачьим взглядом. - О, протыкатель шин! - прогулявший две первые пары Гоша выбил «Повелителя мух» из рук Авдеева и уселся на свое место. - Идиот, - огрызнулась на него Света, поднимая книгу и возвращая ее владельцу. Даже девчонка обозлилась, а Авдеев промолчал. Почему эта сволочь никогда не огрызалась? Марк сжал кулаки. Авдеев что, не мог постоять за себя? Почему он вынуждал Марка хотеть ударить Гошу головой о парту и заставить умолять о прощении на коленях? Ненависть к Авдееву выросла троекратно. Марк упрямо уставился в окно. Он не имел права чувствовать хоть что-то к этому ублюдку. И уж тем более под запретом было желание встать на его сторону, покалечить всякого, кто косо смотрел, и... Марк ущипнул себя за руку. Никаких «и» быть не могло в силу их противоестественности. Марк учил в школе биологию и знал, что мальчики должны быть с девочками, самцы с самками, тычинки с пестиками. Он не морской конек и не амеба, он — Марк Кольцов, явный мальчик, и тянуться должен к прямо противоположному полу, чья физиология отлична от его. Обстановка накалялась. У Гоши с утра не задалась жизнь, и он продолжил задирать пытавшегося читать Авдеева. Марка все это бесило до трясущихся, как у неврастеника, рук. Он считал машины на стоянке, вычислял вероятность появления автобуса и призывал преподавателя на их головы. Скорей бы, скорей, пока ружье еще не выстрелило... С точки зрения Марка, возникновение удачи часто можно было спрогнозировать. Благоприятное стечение обстоятельств зависело от многих факторов. Марк зависел от того, как быстро преподаватель дойдет до аудитории и как быстро сможет наиграться в идиота Гоша; от того, как сложатся карты, зависело и разрешение конфликта в одну из двух сторон. Удача не была случайностью, она являла собой закономерный итог цепочки следующих друг за другом событий. Марку пока не везло. - Слушай, Дим, а правду я слышал от Степановны, что ты педик? - Гоша, рассматривающий свои ногти, в этот момент был больше похож на гея, чем вовсе им не кажущийся Авдеев. Марк ненавидяще уставился на профиль Авдеева, который таки оторвался от своего «Повелителя мух» и внимательно посмотрел на Гошу. Кажется, планета остановилась, пока звучали следующие две фразы: - А какое тебе дело до моей ориентации, Поляков? - Да думаю, что ты не просто козел, который чужие тачки портит, а еще и давалка. Подставляешь жопу, а, Дим? …Марк очнулся, только когда Гоша зажимал разбитый нос и пытался встать на ноги. Три девчонки из группы жались к своим местам, Света держала Марка за руку. Гошу поднять, к чести всех присутствующих, никто не пытался. - Повтори, сука, - сдержанно попросил Марк. - Повтори еще раз, что ты сказал! У Гоши из носа хлестала кровища, и он вряд ли мог что-то повторить, но Марк до сих пор не выплеснул скопившийся за две недели напряжения гнев. Он рванулся к оперевшемуся о стол Гоше, но перед ним, как Гэндальф перед балрогом, выросло чертово наваждение в виде Авдеева, схватившее его за плечи. Внутри сработал стоп-кран, а рука, собиравшаяся оттолкнуть Авдеева, замерла и не смогла даже дотронуться до парня. - Давай выйдем, - Марк прочитал эти слова по губам Авдеева, потому что от близости с вирусом, с проклятой заразой, выключились звуки природы, оставив ровную пустоту. Марк послушно дошел до туалета, вымыл руки, лицо, посмотрел на себя в зеркало. В голове стучал молот, забивая последний гвоздь в крышку гроба Марка. Авдеев был рядом с ним, протягивал бумажное полотенце, обеспокоенно рассматривал Кольцова, что-то говорил и часто облизывал пересыхающие губы. Сколько можно было противиться самому себе? Марк хотел разбить руки о стену, отрезать себе губы, сломать шею Авдеева; желание поцеловать ублюдка, убивавшего его разум вот уже шесть месяцев, было равно по силе желанию почесаться, когда зудит. Почему именно Марк должен был стать неполноценным? Почему именно он, а не кто-то другой, хотел вжать Авдеева в стену и искусать его чертову кожу, утоляя потребность заразы внутри? - Марк, ты в порядке? Слушай, у меня есть успокоительное с собой, давай сходим до столовой за водой, я... Авдеев снова облизал губы и повернулся было, чтобы направиться в аудиторию, но Марк — или же это было его подлое альтер эго — впечатал Авдеева в стену и, обхватив лицо парня руками, впился в чужие губы. Он едва держался, чтобы не стонать от облегчения, желания и кайфа. От Авдеева пахло съеденными, видимо, в столовой картошкой и капустой вперемешку с мятной жвачкой. И этот гад не сопротивлялся, отвечал, поворачивал голову для удобства! Скотина! Марк зло прикусил губу Авдеева, вырвав из парня болезненное шипение, но отрываться не получалось. Как дорвавшийся до влаги странник в пустыне, как прозревший слепец, как Гарри Поттер, увидевший в магическом зеркале родителей, как верующий, дождавшийся гласа Божьего, - Марк сошел с ума от распирающего счастья. Целовать Авдеева, прижимать его к себе, ловить вдохи, проникать языком во влажный рот, чувствовать быстрое биение чужого сердца через две кофты — это было прекрасно. Марк добрался до бедер Авдеева, сжал пальцами ягодицы того и... понял, что творил. Отскочив от Авдеева, как ошпаренный, Марк уставился на парня, выглядевшего так, словно его только что поимели. Припухшие губы со следом укуса, блестящие глаза, измятая рубашка, растрепанные волосы и засосы по всей правой стороне шеи. - Сука, - прошипел Марк и шагнул к Авдееву. Эйфория сменилась новой стадией ненависти. - Что тебе надо от меня, ублюдок? Выродок! Мразь! Ты хоть представляешь, что я с тобой сделаю? Я — не гей, тварь, я не такой как ты! В глазах Авдеева появился страх, он неосознанно вжался в угол, выставляя вперед ладони. Этот беззащитный жест вместо нормальной боевой позы взбесил окончательно. Он должен был вести себя как мужик, а не жаться и таращиться своими огромными сейчас глазищами! Марк хотел его ударить! Размозжить лицо, заставить плеваться кровью и бояться Марка, как огня! Но рука снова не поднялась. Зараза внутри скулила и рычала, угрожала уничтожить рассудок Марка окончательно, стереть его в пыль, если он посмеет ударить того, кого бить по какому-то неизвестному закону было запрещено. И Марк не смог. Он ударил стену, не чувствуя боли, и снова, и еще. Хотелось заглушить пожар в животе сломанными руками, но даже такой малости ему не позволили сделать. Авдеев — мать его Тереза — перехватил запястье Марка и с какой-то безуминкой в глазах поцеловал опухшие покрасневшие костяшки. Силы, чтобы не дать Марку вырваться, ему хватило. Так какого же хрена он не мог защититься, когда Марк танком приближался к нему минуту назад? - Марк, давай поговорим, - попросил Авдеев. Разговаривать с Авдеевым — как же! Марк оттолкнул парня и вылетел из злополучного туалета. Хотелось напиться.