Пять стадий Марка Кольцова

Когда Бог или Большой взрыв, или еще что-то — а напридумывать можно много, ибо достоверного и максимально точного ответа на вопрос пока не нашли — создавало Вселенную, оно не задумалось о кнопке у разумных существ, которая смогла бы настраивать тело так, как угодно хозяину. Марку этой кнопки очень не хватало, потому что вот уже неделю его мысли ходили по стандартному кругу, как заключенные на прогулке, и каждый их шаг в сторону с чьей-то неведомой подачи приравнивался к предательству и приговаривался к расстрелу на месте. Наверно, если этот мир был кем-то спроектирован, этот проектировщик плохо учился в школе и был взят в институт из-за недобора, а человечество стало нелепой дипломной работой на троечку с натягом — и та за красивые глаза. Марк не верил, что у людей была мифическая душа, которая могла бы болеть. Болел разум от способности мыслить, сердце покалывало от стресса и нервного расстройства, и никакая волшебная субстанция внутри людей никакого отношения к легкообъяснимым физиологическим процессам не имела. Добрая душа — это сила характера, чистая психология без намека на религиозные термины. У Марка болели сердце и голова, крутило живот. Он принимал таблетки от несварения, пил валерьянку, но избавиться от стресса полностью не получалось, словно фармацевты пихали ему гомеопатические препараты и плацебо вместо нормальных, действующих лекарств. В зеркале отражался обычный парень с ежиком темных волос и присутствием интеллекта на лице; Марк же ощущал себя, как прыщавый четырнадцатилетний ботан в очках и с брюками, подтянутыми до подмышек. Авдеев не затевал разговор о том, что произошло, только смотрел. И лучше бы он говорил, вопил о том, как в туалете его засосал Кольцов-гомик, как Марк лапал его за задницу и скулил от кайфа, чем так вот смотрел, виновато, недоуменно и обиженно. Авдеев был хорошим мальчиком, не обижал людей, наверняка переводил старушек через дороги и снимал кошечек с деревьев, он всегда говорил «спасибо» в столовой, сдержанно отвечал, когда Гоша пытался вмешать его в канализационную лужу, помогал Светке с тяжелыми книгами. Почему он не был вшивым наркоманом или дауном, чтобы у Марка была возможность перестать думать о нем? Нет же, Авдеев был Авдеевым. В меру смазливым, с тонким носом и ямочками на щеках; он совершенно не был похож на девчонку, ни разу, но зараза в Марке находила и ямочки, и нос необычайно милыми. Потому что это и впрямь было мило. В Авдееве не было чего-то сверхъестественно привлекательного, но Марк был уверен, что на фотографиях с друзьями тот — самый яркий и притягивающий взор экземпляр.

***

Марк гулял по набережной и проветривал голову. Благо, порывистый северный ветер способствовал сквозняку во всех частях черепной коробки. Гулять по набережной в феврале рисковал не всякий, ввиду того, что сопли текли ручьями и застывали, едва показываясь на свет Божий. Марк с недавних пор не считал себя шибко адекватным, а потому любому, кто крутил пальцем у виска, глядя на отмораживающего себя температурой в минус двадцать пять парня, мог продемонстрировать корочки, позволяющие ему переть наперекор природе. Во всех смыслах последнего слова. Руки грозились отвалиться от холода, зубы выстукивали пьесу Чайковского, перчатки были забыты дома. Марк хотел искупления через боль. Возможно, если он получит ангину или бронхит, то его гейское начало, являющееся по сути его же концом, покинет недобросовестно относящееся к своему здоровью тело. Марк был готов поплатиться за очищение месяцами в больнице. Может быть, провидение и существовало на самом деле. Возможно, фаталисты в чем-то были правы, хотя Марк считал судьбу и предначертание бредом сумасшедшего, который не способен ни на что, кроме вручения своей жизни призрачному нечто, следящему за ним, как мамочка-наседка за своим трехлетним непоседливым карапузом. Вера в то, что все предначертано, а Большой Босс следит за нами — ребячество и детская попытка защититься. Марк считал именно так, ровно до того момента, пока не увидел взирающего на мерзлую реку Авдеева — в шапке и перчатках в отличие от Марка. Нужно было развернуться и уйти, но ноги приросли к снегу, а после сила тяготения понесла Марка к своему центру. - Привет? - удивился Авдеев, повернувшись на скрип снега. Он осмотрел наверняка красное от мороза лицо Марка, алые уши. - Ты спятил? На улице мороз! От такой заботы сердце заболело и живот закрутило еще сильней. Марк вполне мог свалиться с инфарктом или диареей в ближайшее время. Вместе с тем, находиться в непосредственной близости от Авдеева было приятно. Марку казалось, что он рядом с любимыми домашними пирожками, в окружении стен уютной комнаты с горячим чаем, дымящимся на столе, и чашкой вкуснейшего бабушкиного варенья рядом. Такие ощущения должна была вызывать красотка с большими глазами и нежной кожей, а не одногруппник с родинкой у губ и самым живым на свете взглядом из-под темных ресниц. Марк грозился оторвать себе язык и выколоть правый глаз, если голова снова решит сравнить Авдеева со словом «любовь». - Что ты тут делаешь? - решил продолжить опрос Авдеев. - Как ты? Может, стоит поговорить, Марк? Я не настаиваю, конечно, но... Короче, как хочешь. - Ты — гей? - спросил Марк. - Да, - спокойно ответил Авдеев. - И как ты к этому относишься? - Ты спрашиваешь у гомосексуалиста, как он относится к гомосексуализму? - переспросил Авдеев. - Слушай, я так не могу. Пойдем ко мне, если хочешь. Ты же сляжешь! - Идем, - кивнул не чувствующий ушей и пальцев Марк. Шли пять минут. Марк знал, что Авдеев живет у набережной, но не думал, что так близко. Отряхнули ноги у порога; у Марка о пол постучали деревяшки, а не нижние конечности. Пальцы от тепла еще даже не начало щипать, и Марк подумал, что отходить от мороза будет мучительно. Авдеев думал о том же, потому что, едва войдя в квартиру, скинул обувь, пуховик и метнулся в ванную включать воду. Марк не успел оглянуться, как Авдеев раздел и его, усадил в кресло в комнате, стащил носки и взял в руки окоченевшие ступни. Подвывать Марк не стал, хотя очень хотелось. Кости болели так, словно он, по меньшей мере, сломал ногу, а не замерз. Наверно, от его ног пахло не самым приятным образом, но Авдеев преспокойно грел их, сидя на полу, и не считал это дело чем-то из ряда вон выходящим. Марк тоже не стал по примеру Авдеева. Что такого, собственно, когда одногруппник приводит тебя домой и тискает пятки? После рук пришла очередь тазика с теплой, а потом и горячей водой. Марк возвращал телу температуру и поневоле благодарил Авдеева, что тот не дал ему умереть, замерзнув где-нибудь в сугробе, или получить обморожение. Зараза внутри мурлыкала и изо всех сил поддакивала правильному, по ее мнению, течению мыслей. Сопротивляться ей в тепле и уюте не было сил. Марк сдавался и пытался не сдохнуть от чувства обреченности. - Так что с геями? Как ты относишься к этому? - напомнил Марк. - Думаю, жизнь слишком коротка, чтобы ориентироваться на общество и принуждать себя. Гомосексуализм — это не растление детей, не зоофилия и не наркомания. Это просто отличные от традиционных отношения между двумя людьми. Я — взрослый человек и способен решать, хочу я такого же взрослого человека или нет. Это не болезнь, Марк, это то, с чем очень легко можно смириться. Это не самое страшное, что могло с тобой случиться в жизни. - Разумно. Но я этого не хотел. - А у тебя вся жизнь — череда свершившихся желаний? Все, что тебя окружает, ты хотел? - Разумно. - Я нравлюсь тебе? Марк закрыл глаза. Он не собирался думать над этим вопросом. Он до сих пор не мог смириться с тем фактом, что его привлекал свой пол. Мелькнула надежда. Марк присмотрелся к ней повнимательней. Надежда подмигивала и говорила, что, возможно, если Марк попробует однополый секс, его на раз отвернет от Авдеева и ото всех сынов Адама разом. Это был шанс. Осталось решить, готов он к такому или нет. Авдеев облизал губы, погладил его по руке, и решать уже ничего не пришлось. Зараза в Марке заняла все свободное пространство и стала повелевать телом, как кукловод марионеткой. А Марк банально не знал: не хочет он противиться происходящему или не может. Самообман голосовал за второй вариант ответа. Запомнилось все на уровне ощущений и обрывочных картинок. Неловкие поцелуи переросли в глубокие, те — в жадные, те — в звериные. Зубы кусали губы. Марк сдернул с Авдеева толстовку и агрессивно впился в шею парню, переходя на плечи и ключицы. Авдеев что-то говорил и тесно прижимал Марка к себе, иногда вскрикивая от боли, но не разжимая рук. Они снесли телефон с полки в коридоре, Авдеев запнулся о ботинки. Марк впечатывал парня во все стены и шкафы. Хотелось врезаться в Авдеева точь-в-точь по изгибам тела, чтобы между ними не осталось ни капли пространства, соединиться с ним на молекулярном уровне. Авдеев путался в волосах Марка и гулял свободной рукой по штанам, останавливаясь на самых эрогенных зонах. Марку казалось, что он чокнулся или чокнется вот-вот. Возбуждение вперемешку со страхом, вперемешку с ужасом, с удивлением, с непониманием и невесть откуда взявшимся в этой компании счастьем рвало на части и заново склеивало куски в единое целое, чтобы через мгновение снова взорваться. Марк не мог чувствовать столько всего сразу, но в те мгновения, когда он не врал себе, признавал, что всему виной Авдеев. Его губы хотелось целовать вечно. Марк мечтал раздвинуть ему ноги с той же силой, с какой он в шесть лет мечтал о гоночной машинке в подарок от Деда Мороза. Живот больше не крутило, сердце не болело. Те минуты, что Марк познавал прелести секса с парнем, что толкался в потрясающее тело, что Авдеев изгибался под ним, голова не думала ни о чем. Она разучилась соображать. Нервные окончания говорили мозгу, что телу хорошо, отлично, восхитительно, прекрасно. И это было единственным, что Марк более или менее понимал. Авдеев закрыл глаза и часто задышал, когда все закончилось. Марк, повинуясь порыву, наклонился и поцеловал приоткрытые от экстаза губы. Авдеев слабо улыбнулся и прошептал: - Да, ты мне тоже нравишься, Марк. Говорить с Авдеевым — как ж... - Дим, у тебя есть зеленый чай? - На кухне. Сам справишься? - Да. Сейчас и тебе принесу.