Храни тебя Бог, прости...

      «К моему удивлению, после ухода Кати ты стал каким-то злым, агрессивным – я слышала от коллег, что ты срываешься на всех, кто попадается тебе под руку. Когда Игорь спросил меня, почему я такая грустная – не взъелся ли ты еще и на меня, я поняла, что что-то не клеится в моей версии с твоей скорой свадьбой с Гордеевой. Что делать, я не оперативник, и мои выводы чаще всего базируются на том, что я чувствую, а не на том, что происходит на самом деле. Выводы, которые касаются тебя…»       Лисицын открыл холодильник в поисках еды. День проходил бесцельно, безынициативно; недоразобранный стол косо стоял посреди комнаты в ожидании, когда хозяин вспомнит о своем деле, а того все больше утягивала тягучая трясина воспоминаний. Первое время он снова стал тем самым «герром майором», как однажды обозвал его Шустов, и сам не понимал почему. Он не страдал от отсутствия Гордеевой – привык довольно быстро, что ее нет, а рядом теперь непробиваемый Игорь – напарник, который знает Константина как облупленного и сам может послать чащей, если тот зарвется. Не то что местные участковые. Но что-то не клеилось в жизни Лисицына. Уход Гордеевой стал для него своеобразным откатом, шагом назад, возвратом в начальную точку, где все пусто, горько и беспросветно однообразно, как серое однотонное небо в феврале.       Ему вновь стала сниться она. Смешливая, озорная, пугливая, кокетливая…       После первого разговора у колодца Константин не ходил – летал, окрыленный ее голосом, словами, жестами, взглядами. И пусть была лишь пара минут, пусть она его прогнала потом, эти самые сто секунд счастья для пылкого влюбленного сердца были самым большим богатством. Лисицын раскладывал момент на мгновения и смаковал каждое, мечтая, как пойдет к колодцу на следующее утро, и нервозно дергался, пытаясь найти повод для разговора. Второй раз просить воды – глупо, но что еще придумать, он не знал. Сослуживец Петька Островерхов быстро заметил перемену в боевом товарище и не мытьем так катанием старался разузнать, в чем дело. Лисицын молчал, отшучивался и отбрехивался, никого не впуская в тайные мысли и сладко-горькие вздохи на закате. Только ее…       Сообразив нехитрый бутерброд из куска батона, ветчины, тещиных огурчиков и сыра, Константин вновь поставил джезву на плиту. И в темном круге нагревающейся воды он видел холодный глаз колодца.       Она пришла на следующий день за водой, как обычно. Лисицын спрятался за деревом, подсматривая за ее ловкими движениями. Хрупкая на вид девочка проворно тягала тяжелое ведро наверх и выливала его в свою тару, что-то напевая себе под нос. Константин замер на месте, боясь пошевелиться и спугнуть такую красоту. Ему казалось, что она поет для него, только для него. Он даже глаза закрыл, чтобы яснее услышать, прочувствовать ее голос, мелодичный, звонкий, с едва уловимой грустинкой. Где-то вдалеке грубо каркнул ворон, в стороне шлепалось о водную гладь колодца ведро, а она все пела и пела, цепляя одну строчку за другую в песне, конца и края которой, казалось, не было.       Он открыл глаза, когда голос неожиданно смолк. Открыл и встретил ее озорной взгляд. Заметила! Лисицын даже смутился от неловкости ситуации, захваченное врасплох сердце испуганно заколотилось между ребер. Она стояла рядом со своими двумя ведрами, уже полными до ободка, и разглядывала его с плохо скрываемым любопытством, больше присущим ребенку, нежели девушке. Тогда он впервые подумал, сколько же ей лет – есть ли восемнадцать?       - Песню твою услышал, - набравшись храбрости, улыбнулся Константин, боясь сойти с места и напугать ее этим. – Дай, думаю, посмотрю – что за птичка такая заливается…       Она опустилась глаза, зардевшись, потом бросила в него быстрый взгляд и повернулась к своим ведрам.       - Что ж ты одна тут ходишь? – быстро спросил Лисицын, понимая, что она сейчас уйдет. – Места небезопасные. Мало ли что случиться может…       Она обернулась, скользнув по его лицу дерзким взглядом.       - Это для вас они небезопасные – вы здесь воюете. А мы – народ мирный, живем тихо, никого не трогаем, - она замолчала, видя, как он медленно выходит из-за дерева и направляется к ней.       - На войне, красавица, безопасное место – это только бомбоубежище, да и то… - Константин небрежно махнул рукой, выкидывая травинку, что теребил все это время, и сделал еще несколько шагов в сторону колодца.       - И что мне с того? – стоя между своих двух ведер, как между заряженных пушек, она дернула плечиком. – Как говорит моя бабка, война войной, а обед должен быть по расписанию. А какой обед без воды? – она вновь замолчала, словно пытаясь оценить правильность своих слов в данной ситуации.       - Хозяйственная какая, - похвалил Лисицын, опасаясь подойти ближе. – Старшая, поди, в семье, раз сама воду носишь?       - Зачем старшая? Брат у меня есть, - она гордо выпрямила спину, и ему показалось, что даже сквозь плотное длинное платье виден ее тонкий стан. – Так-то с отцом он в поле работает да в сарае помогает. А за водой они вечером ходят, чтобы на всех. Я только днем, когда заканчивается… - она вдруг улыбнулась, пытаясь скрыть, что ей приятно внимание солдата, и выпалила: - А ну как будут возвращаться по дороге и увидят тебя здесь!       - И что будет? – широко улыбнулся Константин, стараясь сдержать ликование в груди от надежды, что его чувства могут быть взаимны.       - А то будет! – она деловито перекинула длинную косу на спину, намеренно отводя взгляд, словно он мог ее выдать. – Голову тебе снесут! Будешь тогда знать, как тут подглядывать! – и, окатив его коротким задорным смешком, быстро подхватила свои ведра и поспешила к дому…       Лисицын опомнился, схватил джезву, бурлящий кофе в которой уже грозил переползти через край, и отвел в сторону от конфорки. Успел. Налив себе чашечку и поставив ее на стол вместе с тарелкой, где лежал бутерброд, Константин положил письмо Максимовой перед собой и продолжил чтение, сопровождая процесс принятием пищи.       «Как вдруг ты внезапно повеселел и даже чаще стал заглядывать ко мне в лабораторию. Я помню, как вы с Шустовым принесли несметное количество улик, соревнуясь между собой, кому срочнее, огорошив меня, не спавшую почти трое суток. А потом ты добавил, что я гений. Сказал и скрылся с глаз долой на пару с Игорем. А у меня было чувство, будто ты меня обнял – так тепло внутри стало, что эта гора заданий перестала казаться такой огромной и необъятной. Я до этого и не знала, что можно так обнимать. Словами…       После этого во мне словно запасной моторчик включился – все получалось быстро, работа в руках горела. Я даже с Игорем почти поспорила – он мне обещал чай с бутербродом, если я ему машину найду, а я и нашла. Галина Николаевна зашла после летучки в лабораторию ко мне и похвалила, что я стала энергичнее, мол, хорошо вливаюсь в коллектив, а я и впрямь крутилась как заряженная батарейка. И работа со всеми ее недосыпами, нестыковками и заковырками стала казаться проще, легче, логичнее».       Лисицын усмехнулся – помнил он и тот разговор с Шустовым насчет госномера автомобиля, и как Даша докладывала ему про подсвечник, по ходу дела просвещая, что такое раструб, и уверенно заявляя, что нужно искать второй такой. Как подменили девчонку – включил кто-то, действительно, бойкая и смелая стала, что в личном общении, что на совещаниях у Рогозиной. Но ему бы и в голову не пришло, что разительная перемена в Максимовой вызвана неосторожно брошенным словом. Его словом. Константин и не вкладывал в этого «гения» ничего такого особенного – так, польстил немножко, подбодрил, чтобы веселее работалось – одна все же оставалась, уставшая, а вот ведь как вышло.       «Рогозина потом дала мне отгул, чтобы я выспалась, я и завалилась дома в постель, по-моему, даже не раздеваясь. И мне снился наш новогодний танец, когда ты был так близко и улыбался только мне. Я проснулась в хорошем настроении – мне горы хотелось свернуть, потому что внезапно меня осенило, что, может быть, это именно я – причина ухода Гордеевой и перемен в тебе? Да, знаю, сейчас мне очень стыдно за такую глупую самонадеянность, но тогда я не могла оценить здраво и не думала, что ошибаюсь в выводах. Впрочем, как всегда, когда речь шла о тебе. А может, просто мне хотелось надеяться, что даже у меня, такой невзрачной серенькой мышки, есть шанс быть увиденной таким красивым и статным майором. Мне захотелось вырасти сразу лет на пять, и… я пошла в парикмахерскую.       Попросила свою знакомую, у которой всегда стригусь, чтобы она сотворила что-нибудь эдакое, чтобы я не выглядела девчонкой, но кажется, у нее не очень получилось. Хотя дело, конечно, не в ней – это у меня не получалось быть зрелой опытной женщиной, как я ни старалась умничать и сдерживать переполнявшие меня эмоции.       А еще Котов почему-то стал проявлять повышенное внимание и сказал, что я теперь выгляжу как Шурочка из «Гусарской баллады». Интеллигент, чтоб его! Но он, конечно, тоже не виноват, что я оставалась тем самым озорным юнцом-корнетом, творящим безрассудные поступки направо и налево. И обе с одинаковой целью. Мы действительно были похожи. И не только внешне. Те еще асы конспирации…       Лисицын отодвинул от себя пустую тарелку. На стрижку Максимовой обратил его внимание именно Котов – сам бы майор и не заметил, что в Даше что-то изменилось. Может, построже стала выглядеть, повзрослее, хоть и ощущала себя иначе, как выясняется. Лисицыну в какой-то момент даже показалось, что Котов подбивает клинья к Максимовой, и он предупредил коллегу, в шутку, конечно, чтобы был поаккуратнее с Игорем – за свою протеже Шустов порвет на заплатки и не поморщится. Но хваленый интеллигент лишь расплылся в улыбке, говоря, что пара комплиментов в адрес девушки не считается ухаживанием, а пара улыбок и взглядов – соблазнением.       - К тому же, твоя Максимова сама кого угодно за пояс заткнет, - добавил он, сплюнув на землю. – Только что слышал, как она Шустова в лаборатории строила.       - Кто – Даша-то? – усмехнулся Лисицын. – Даша может… - усмешка превратилась в улыбку.       Больше они к этой теме не возвращались – Рогозина вызвала Котова на ковер, и влетело капитану по первое число за драку с Ланиным. После этого Константин Сергеевич ходил злющий как черт, бубня под нос, мол, что значит, когда твое начальство – баба: ни черта не понимает в некоторых вещах…       Лисицын вздохнул, вкладывая письмо в потертый конверт, и встал, чтобы убрать со стола в раковину пустую грязную посуду.