Храни тебя Бог, прости...

      День медленно переходил в вечер. Стопка старых писем, еще не перечитанных заново, уменьшалась на глазах. Лисицын достал из холодильника котлеты, нарезал хлеб и поставил перед собой тарелку с едой. В очередном послании Максимова вспоминала убийство школьного учителя в деревне, расположенной за сто сорок километров от Москвы.       «Я никогда раньше не обращала внимания, как пусто становится в офисе, когда оперативники выезжают на дело. Наверное, потому что все преступления были близко и вы периодически возвращались в офис, звонили, наведывались с уликами – словом, в любой момент могли зайти, и от этого не было ощущения, что вас нет, было – что вы всегда где-то рядом. А тут – 140 километров… Вы работали в поле там, мы трудились за компьютерами здесь. И вроде бы все ничего, и я старалась не заглядываться на тебя, когда ты вернулся и нас позвала Рогозина, но когда я сказала Белой, что собрала алиби Федякина, она красноречиво улыбнулась мне в ответ: «Вот уж тебе Лисицын спасибо скажет». И что-то внутри дрогнуло. Пока не говоришь – не замечаешь, а как кто-то скажет – словно ножом по сердцу…»       Майор помнил это дело – талантливого доброго учителя убили по глупости, не зная законов и не понимая ответственности. До чего может довести невежество и недоверие…       Константин почесал нос. Сразу вспомнилось и козье молоко бабы Манечки, и местный участковый, возившийся с волкодавом и не желавший лезть в прицеп трактора, и тесты психолога. И как его дергали с утра пораньше, что он не то, что выспаться не мог, – побриться не всегда успевал, а Белая отпускала озорные шуточки в его адрес. И как он заснул у компьютера Максимовой в ожидании результатов экспертизы и спросонья не понял, что за звук такой – то ли техника работает, то ли щенок деревенский скулит.       - Ну что ты пищишь… - пробормотал он тогда сонно и вдруг услышал Дашин хмык:       - Ну, извините, что разбудила.       - Старшим не дерзи! – выдал Лисицын первое, что пришло ему в голову, потер глаза и поинтересовался новостями. А потом ушел колоть подозреваемого.       «Тебя тогда загоняли знатно. Несколько дней пришлось метаться между этой деревней и столицей. Сколько раз я видела, как ты наливаешь себе кофе в буфете и глотаешь на ходу. Времени не хватало на самое элементарное – щетина выдавала с головой. Белая сочувственно вздыхала: «Опять наш Костик ни свет ни заря к трактористам отправился», и я грешным делом даже подумала, что она тоже к тебе неровно дышит. Глупая. Впрочем, каждый видит в других свои недостатки и оплошности. И да, наверное, это оплошность…»       И снова эти многоточия. Любить кого-то – оплошность? Недостатком точно не назовешь. Лисицын потер бровь. Иногда на него находило это беспокойное состояние, когда человек начинает задаваться непонятными вопросами, пытаясь найти на них четкий ответ, которого в принципе быть не может. Потому что есть вопросы, на которых нет единого ответа – у каждого он свой. И у каждого – верный.       Вся эта история с любовным треугольником, где девушка выходит замуж за другого, потому что слишком уважает отца и не смеет ему перечить, всколыхнула тогда в Константине забытое прошлое. Он и Копылова допрашивать отправился уже взвинченный, еле-еле сдерживался.       - Еще ни одному мужику не было наплевать, когда его баба с другим гуляет! – яростно выкрикнул он, выплескивая собственную затхлую ревность.       Хотя она не была его бабой, потому что в принципе не была бабой. И не была его.       Уже столько лет прошло, а сердце болело каждый раз, когда перед глазами вставал тот день – день рождения местного начальства. Лисицын хитро напросился отвезти командира, заявив, что ввиду солидности идти пешком нельзя. Тот лишь рассмеялся в ответ, но настроение было хорошее, поэтому дал добро. Оставшись в стороне, Костя искал глазами ее среди гостей, пока командир здоровался, обнимался и поздравлял именинника. А как нашел, словно проткнул его кто острой и длинной шпагой: она стояла, разговаривая с другой девушкой, а молодой человек рядом обнимал ее за плечи. И не скидывала она его руку. Ревность вскипела в душе, и пар от нее застил взор. Улыбается, кивает, говорит что-то своей подружке, а та рука молодцеватая так и покоится на ее плечах. Точно право на то имеет.       - Константин! – окликнул его командир, приводя в чувство. – Заходи! Хозяин зовет!       - Конечно, - радостно кивал круглолицый и уже хорошо отметивший юбилей голова. – Мы гостям всегда рады! А жена моя столько наготовила, что на всю деревню хватит!       Лисицын поблагодарил и за приглашение, и за радушие, поздравил хозяина дома с днем рождения и, постаравшись сделать невозмутимое лицо, вошел во двор.       Она увидела его сразу. Увидела и отвела взгляд, будто незнакома, будто он чужой совсем. Ревность ядом разъедала душу. Зачем звала тогда? Зачем намекала? А может, хотела покрасоваться с другим специально? Вон как спокойно стоит, а от него даже цветок принять не захотела. Лисицын отвернулся, чтобы не смотреть, но картинка точно застыла перед глазами и уходить не хотела, пока вдруг перед ним не появилась пухлая тетушка в цветастом переднике и косынке.       - Что в дом-то не заходишь, солдатик? Али не пригласил тебя мой супружник? Звать-то тебя как?       - Константин. Лисицын, - медленно выговорил он, стараясь изгнать ненавистное воспоминание.       - А я Амира, - довольно кивнула тетушка, беря его под руку. – Все меня тетей Мирой кличут, и ты можешь. Пойдем-ка, я тебя угощу, - но повела не в дом, а вокруг него – в сад, где яблони белели цветом, точно невесты на выданье.       Лисицын даже на мгновение забыл личную трагедию – любопытно ему стало, куда его завлекает Амира. А она лишь кликнула кого-то через окно и сказала пару фраз на своем диалекте. Через минуту выглянула черноглазая девочка с подносом в руках, на котором стояла тарелка с пирогами, графин с домашним, судя по кусочкам фруктов на дне, лимонадом и стакан. Хозяйка приняла поднос и поставила его на пенек.       - Видела, что ты за рулем нонче, - объяснила Амира, наливая лимонад, и подавая гостю. – Знаю, что другого тебе нельзя. Да и без машины… все равно нельзя.       - Это почему же? – заинтересовался Лисицын, и она разгладила передник, словно специально растягивая время.       - А потому что и без этого змей тебя съедает, - серьезно ответила Амира.       - Ну что вы, тетя Мира… - начал было он и даже улыбнулся, но она сверкнула глазами и перебила быстро:       - Молчи! Знаю, что говорю, – больше твоего на этом свете! – И он присмирел. – Видела, как на Тимурову дочку смотрел. И отрицать не смей – не терплю обманщиков! – Лисицын лишь вздохнул, понимая, что лучше будет слушать и не возникать. – Ты ее из головы-то выбрось, - тихо продолжила Амира, отводя взгляд. – Засватанная она. Жених-то ее рядом и стоял. Долго семьи договаривались. Не кружи голову, не порть девчонке жизнь. Она у нее и так нелегкая.       - Чем же? – с трудом вставил Константин, от таких новостей дышалось тяжело, словно кто наступил на грудь тяжелым кирзовым сапогом.       - Мать потеряла рано, вместо матери младшим была – бабке помогала. Видишь мальчонку в белой рубахе?       Лисицын повернул голову – какой-то пацаненок, лет пяти на вид, дергал ее за длинную юбку, что-то спрашивая, а она гладила его по голове, одаривая словом-другим, будто подождать просила.       - Русланчик, самый младший у них, в честь матери названный. Отдала богу душу, когда родила, - Амира посмотрела на брата с сестрой долгим взглядом. – А еще ведь двое – семь лет и десять. За всеми ходила. До изнеможения. Бабка-то ее ругала за слабость, так она ко мне бегала – плакалась, - хозяйка вздохнула глубоко, всей грудью. – Она им вместо матери, а я – ей… - снова вздохнула и перевела взгляд на солдата. – Не губи, девку. Наконец-то счастье ей будет – свой дом. Артур – парень хороший, ладный, любит ее правильно.       - А она его? – душа зависла над пропастью в этом вопросе.       - И она, - уверенно отвечала Амира, не поворачивая головы. – Хорошая они пара, он мужем ей правильным станет. А ты что? Пошалишь и бросишь, - недобро глянула, искоса.       Лисицын осушил стакан и вытер рукавом рот.       - А если я серьезно? Если заберу с собой? Украду, как у вас тут принято! – никогда в жизни ему еще не было так страшно, отважно и гордо одновременно. Жизнь на кону стояла, судьба решалась от слов этой матроны, но Амира лишь фыркнула насмешливо:       - Украду… Ты, солдатик, фильмов насмотрелся всяких. Украсть-то мало, нужно еще… - она запнулась. – Куда заберешь-то? В Москву свою? Или под пули в горы? – она повернулась к нему, глядя строго, исподлобья. – Наша она, здешняя. Пропадет с тобой. Что в городе, что в бою – одно пропадет. Не губи девку, по-хорошему тебя прошу, - сказала и, резко развернувшись, ушла…       Лисицын тяжело вздохнул, потирая глаза. Сколько времени утекло, а все как в первый день помнится, чувствуется, колется в груди осколками несбывшегося счастья. И Максимова будто в душу глядела, когда писала.       «Слышала в зеркальной комнате, как ты допрашивал Копылова, и другим тебя видела. Словно ты не о его жене говорил, а… Столько злости было в словах, что я невольно подумала, что Катя Гордеева тебе изменила, что именно поэтому вы с ней расстались. Навсегда. Изменила, а ты простить не смог. И я не понимала… как тебе можно изменить…»       Он отодвинул письмо в сторону, запрокидывая голову назад, пытаясь успокоить неожиданно вспыхнувший пожар в груди. Тогда он так и просидел почти все время в саду, чтобы ее с другим не видеть, лишь изредка заходил – из вежливости. Хозяин решил, что, видимо, не по уставу это – праздновать с командиром, даже что-то такое выговаривал тому, когда Лисицын под конец торжества стоял у машины и ждал.       А тут, откуда ни возьмись, мальчишка вынырнул и замер перед ним, настороженно глядя то на него, то на машину. Стоит босой, опасливо таращится на солдата, готовый дать стрекача в любой момент, и восхищенно на джип поглядывает. Потом пальчиком коснулся шины, одернул и снова на Лисицына посмотрел. Костя усмехнулся, по-доброму, чтобы не спугнуть.       - Нравится? – Пацаненок кивнул. – Тебя, говорят, Русланом звать? – Снова кивок. – Ну, а я Костя, давай знакомиться, - и руку протянул, наклонившись.       Не успел мальчик вложить свою маленькую робкую ладошку, как раздался над их головами звонкий голос сестры.       - Вот ты где, малой! А я тебя ищу-ищу, кричу-кричу! – уткнула руки в бока, стреляет взглядом, то в брата сердито, то в солдата дерзко. – Чего мешаешь служивому? А ну беги в дом!       - Да он не мешает, - начал было Лисицын, но она безоговорочно перебила:       - Беги-беги! Батя тебя требует!       Руслан, не сказав ни слова, кинулся наутек – только пятки сверкали. Она проводила брата взглядом и застыла. Не ушла, но и обернулась. Константин смотрел на ее вздернутый нос, тонко очерченный в лучах заходящего солнца профиль, развевающиеся на ветру локоны, не попавшие в косу, и не знал, что сказать. Не было у него права претензии предъявлять, но и молчать невмочь стало.       - Засватанная ты, значит, - горько вымолвил и увидел, как дрогнули ее плечи, но осанка не поддалась. – Хороший жених у тебя, говорят… Артур – так его зовут?       Она опустила глаза в землю, руки вцепились в браслеты на запястьях.       - Тебе-то что… - еле слышно прошелестел ее голос. – Сам, небось, невесту дома оставил. А то и жену…       - Нет, - честно ответил он, - никого у меня нет. Тебя вот только встретил…       Она продолжала стоять вполоборота, пальцы теребили бусины.       - Любишь его? – не выдержал Лисицын, и она снова вздрогнула, медленно подняла глаза, но, бросив ему в лицо быстрый взгляд, принялась рассматривать горизонт.       - Экий ты… Любишь… Что ты об этом знаешь?.. Он меня бережет, заботится, дом для нас строит… Отцы наши ладят. Руки моей попросил, как положено… - она говорила неторопливо, спокойно, мелодично; голос звучал как журчание ручейка.       - А ты что же? – не унимался он, чувствуя, как сердце колотится – аж в ушах стучит.       - А что я… Я должна быть послушной дочерью, тогда буду послушной женой… Судьба у нас такая…       - Неправда! – выпалил Лисицын сгоряча, и она резко обернулась в его сторону. – Каждый сам свою судьбу делает, сам свое счастье строит, и… - ему не хватало слов, аргументов, чтобы убедить ее. – А если я заберу? С собой. Навсегда!       - Что ты такое говоришь, - сбивчиво зашептала она, глаза забегали по его лицу. – Ты это брось. Отец убьет, коли узнает!       - Да не боюсь я его! – все больше разгоралась удаль. – Пусть хоть сейчас выходит!       - Тише, тише, думать не смей! – она в волнении закрыла его рот своей ладошкой и тут же одернула, но Лисицын успел поймать и медленно притянул обратно к губам, глядя в глаза, всем своим существом желая сказать, что настроен серьезно и решительно.       Она опустила голову, но руку не отняла.       - Я поговорю с ним сам тогда, - Костя сжал ее ладонь между своих.       - Обоих убьет – и тебя, и меня, - обреченно прошептала она. – Позор какой…       - Тогда украду, увезу далеко, попрошу перевода в другой батальон, в другое место, - он запнулся. – Но дом обещать не могу – по гарнизонам помотаться сначала придется…       Она подняла голову и несмело заглянула ему в лицо, потом отвела взгляд и чуть кокетливо дернула плечиком.       - Кочевой жизнью не испугаешь!       В душе лавиной нарастала эйфория. Прижал ее ладонь к груди, пообещал горячо:       - Завтра же с командиром поговорю. Добьюсь перевода и за тобой сразу!       Она посмотрела искоса, притворно недоверчиво, ладонь забрать захотела – не отдал.       - А ну как обманешь? Говорить все языкасты!       - Я не только говорить, - широко улыбнулся Лисицын и попытался притянуть к себе. Но она фыркнула, как рассерженная кошка, выдернула пленную ладонь и отпрыгнула назад. Он рассмеялся, глядя, как горят гневом ее глаза. Со двора послышался зычный голос, кричавший ее имя. Она вздрогнула и на его глазах преобразилась в тревожную трепетную лань. Бросила пристальный взгляд и ушла. Навсегда…       Константин закрыл глаза. Тогда он еще не знал, что навсегда. Он вообще ничего не знал, не думал – ловил синюю птицу счастья за хвост. Да только так и не поймал – лишь перья в руке остались.