Храни тебя Бог, прости...

      Лисицын встал из-за стола, не до конца понимая еще, в каком мире находится, в каком измерении, в прошлом или настоящем. Машинально подошел к раковине, включил воду, начал мыть посуду. Трудотерапия – отличное средство, когда душа не на месте. Именно так в свое время и поступил с ним командир, когда, будучи еще юным старлеем, Константин впервые во время службы приложился к бутылке. Надрался до синих языков пламени в глазах – узнал, что не запер отец ее в комнате, а выслал к родственникам в дальнее село – до свадьбы.       - Сама уехала, - безапелляционно заявила ему Амира, когда поняла, что он подозревает неладное. – Тебя не дождалась и уехала. Сказала, что видеть не хочет. Может, и свадьбу там играть будем… - сплюнула на землю и зло зыркнула: - Говорила же – не твоя она, на чужой вершок не разевай роток.       - Куда поехала? Какой дорогой? Я догоню, все объясню, - горячо начал он, но тетушка гневно топнула ногой.       - Ступай, откуда пришел! Вот настырный-то!       И он не знал, что делать. Смешалось все и в голове, и в груди. Никогда раньше себе такого не позволял, а тут – рука сама цапнула бутылку. Командир пришел в ярость, когда узнал, но почему-то быстро остыл: Лисицын получил наряд вне очереди и должен был драить всю базу целый день. Тогда-то он и усвоил, что физическая нагрузка – лучший способ справиться с любыми душевными терзаниями. Лишь потом он понял, почему так легко отделался…       Константин выключил воду, убирая чистую посуду на место, но несколько тарелок и кружка не могли заглушить больные воспоминания. Оглядевшись по сторонам, он достал из-под диванчика пылесос и принялся за уборку квартиры. Лишним не будет, а так, может, хоть отпустит его вновь нахлынувшая тоска по тому, что уже не вернешь.       А потом пришли настоящие новости.       Тимур дочь свою отвозил, да обратно привез. Накрытую рогожкой. Уходили тайком, увозили силком, выбирали пути потруднее, чтобы московский солдат в погоню не ринулся, а если бы и ринулся – не поймал. В Аргунском ущелье попали в зону боевых действий. Из ниоткуда солдаты повыскакивали, спрашивать ничего не стали – думали, оружие противнику везут под видом местных жителей. Сначала огонь открыли, потом уже разбираться начали. Да поздно. Крику было – на всю деревню. Артура и старшего брата ее еле дома удержали – хотели ехать стрелять всех без разбора. Отец от ранения в плечо слег сразу. Лисицын когда узнал – в глазах потемнело. Не поверил, бросился в деревню, не переодеваясь, как был, только швабру отшвырнул в сторону. Амира на него с кулаками накинулась, мол, из-за тебя все, окаянный, из-за тебя. А он словно все чувства разом потерял – смотрел на нее, бледную, глаза закрывшую, в белой рубашке, обагренной кровью, и не верил. Своим глазам не верил. Растолкал всех, Амиру в сторону отпихнул, подошел ближе, как во сне на колени опустился и зарыдал. С детства не рыдал так горько, так безудержно, что даже Артур, уже схвативший дубинку, чтобы расквитаться с соперником, выпустил ее из рук и, пошатываясь, ушел в дом...       От тела его забрал командир, впаял еще два наряда вне очереди и велел Петьке Островерхову приглядывать за товарищем – как бы не совершил чего безрассудного. Потом уже, когда страсти немного улеглись, но в деревне еще царил общий траур, Амира сама пришла к Лисицыну. Батальон как раз был готов тронуться с места, чтобы преодолеть заявленные ранее сто километров пути.       - Ты погоди, милок, мне всего пять минуток надо, - смиренно попросила она командира. Тот чертыхнулся, хотел было приказ отдать да махнул рукой. Не зря, наверное, тетка пришла. В такой-то ситуации.       Лисицын стоял в стороне, почерневший от горя, осунувшийся, молчаливый, курил одну сигарету за другой и ни с кем не разговаривал, ни на кого внимания не обращал, словно один был в пустыне. Амира сама подошла к нему, в лицо заглянуть пыталась, но он так и смотрел невидящим взглядом перед собой.       - Не хочешь меня видеть? Так мне и надо, - вздохнув, начала она. – Виновата я перед тобой, солдатик. Да и перед ней тоже. Это же я видела вас у машины в тот день, будь он неладен! Она же прибежала ко мне потом, когда стемнело и все разошлись. Давай, говорит, мама Мира, я тебе помогу тут все прибрать и порядок навести, а у самой глазенки-то бегают, щеки пылают, и движения все такие порывистые, как у птички по весне. Что ж я – не знаю, что ли, - снова вздохнула. – Дольше вас всех живу – вижу сразу, в чем дело. Молчала, ничего не говорила – надеялась, что обойдется. Только она сама разговор завела, мол, простите меня, мама Мира… да, мамой меня называла, любила, уважала, верила, а я… Господь милосердный, дай теперь сил справиться-то… - Амира помолчала. – Сказала она мне, что ты за ней придешь, что с тобой уехать готова, коли женой своей ее назовешь…       Костя медленно повернул голову в ее сторону, будто только сейчас заметил присутствие.       - А я ее отговаривать стала, - Амира всхлипнула. – Как дочь она мне была, понимаешь? Не хотела я ее терять. И против сына не могла пойти…       - Какого сына? – нахмурился Лисицын.       - Артурчик, жених ее, – мой сын. Давно любил ее, она же часто у нас гостевала. Я ж и поспособствовала: и мужа уговорила, и сына научила, как делать, и ее готовила. Думала, станет нашей совсем – всем радость. И семья ее рядом, и Артурчик мой ее любит, и мне она вместо дочери. Ну все же складывалось! – она всплеснула руками. – А она горячая, после того вечера сама не своя стала, против меня пошла. Я, говорит, мама Мира, сердцем чую…       Константин подобрался, предчувствуя страшное впереди, но не сказал ни слова.       - И я сердцем чуяла, что теряю ее, что быть беде. Пошла к Тимуру – рассказала, сказала, что хочешь украсть ее. Ох, как он взбеленился, - покачала она головой, вытирая слезы. – Орал так, что стекла в окнах трещали. Потом и схватил ее, чуть не отлупил. Не дала – побоялась, что убьет. Она – в слезы; кричит, предательницей меня называет, в комнате запирается, никого видеть не хочет. Отцу-то пришлось дверь ломать, - Амира замолчала, подняла голову на Лисицына, виновато глядя ему в глаза, и тихо продолжила: - Не хотела она уезжать-то, все твердила, что офицер, что слово сдержит, что вернется с боя и заберет. Силком ее отец увез, все опасался, что ты раньше вернешься и отобьешь. Ведь убежала бы с тобой, ох, убежала бы… Солгала я тебе – мать-то ее из ваших была. Сама захотела остаться с Тимуром, ни разу не пожалела, а ей-то, видимо, материнская кровь и досталась. Как позвал ты ее за собой, так словно заново она родилась. Так ждала, так ждала…       Кровь прилила к вискам, сжал кулаки, гнев застил взгляд.       - Да что ж вы…       - Не казни, милок, не казни, - схватила его за руки Амира. – Сама себя казню. Снится она мне уже вторую ночь, все отпустить ее просит… и рассказать тебе… Вот я и пришла… - она вздохнула полной грудью, точно освобождаясь от тяжких оков. – Я же как лучше хотела. Говорила ей, что в городе она погибнет или тебя в бою потеряет рано – куда потом вернется? Как одна дальше будет? Не дело это – с солдатом уходить. Да только ее мать так же от своей семьи-то и ушла. Ее родители были против, а она Тимуру верила. И не предал он ее ни разу, чем хочешь присягну, ни разу не обидел… - Амира опасливо глянула в глаза, затем разжала его кулак и что-то вложила в него. – Вот возьми, милок…       Лисицын словно ожил, дернул рукой, поднося к глазам любопытную плетеную вещицу, потом перевел взгляд на женщину.       - Это она для тебя делала, - объяснила Амира. – Говорила, сплету ему амулет, заговорю, нашепчу – ни одна пуля не убьет, смерть стороной обходить будет, моим он будет, только моим…       Костя не заметил, как по щеке покатилась слеза. Амира смолкла, словно давая ему время осознать события и отреагировать, но он молчал, сжимая в кулаке амулет, первый и последний подарок той, которую так и не держал в своих объятиях.       - Пойду я, солдатик, - наконец, заговорила Амира. – А то твой командир уже на меня поглядывает и языком цокает… Может, хоть эту ночь спокойно спать буду… Отпустит она меня, с тобой ее оставляю… - потопталась немного и ушла, так и не дождавшись ответа.       Лисицын резким движением смахнул ладонью слезу и вернулся в строй; колонна двинулась на новое место…       Константин выдернул штепсель из розетки и нажал на кнопку; пылесос засосал шнур. Квартира чистая, а душа все мается, хоть и не болит так сильно – попустило. Лисицын вернулся к старому столу и с усердием принялся опустошать остальные ящики. Выкидывал почти не глядя, не разбирая, что это, будто пытался поскорее отделаться от прошлого. Лишь когда рука нащупала в глубине кожаный чехол, он замер на секунду, а потом аккуратно извлек из него любопытную плетеную вещицу. «Не твоя она…» Прошелестел в голове голос Амиры, да только изменить уже ничего не мог.       Константин осторожно провел пальцем по амулету. А ведь права оказалась – ни одна пуля не убила, жив до сих пор, хотя ранили не раз. И в последний день на Кавказе, несмотря на жестокое, беспощадное побоище, не выбил дьявол его душу себе. Прямиком с поля боя Костя в больницу отправился, а потом уже домой.       Лисицын убрал амулет в чехол и спрятал его в одном из ящичков старого серванта, куда жена никогда не залезала, потому что там лежали его бумаги и документы. Затем вышел и позвонил соседу в дверь – помощи попросить, чтобы стол на помойку вынести.       - А ну-ка покажи! – заинтересовался тот и, едва увидев, предложил: - Давай ко мне!       - Зачем тебе, Семеныч, такая рухлядь? – усмехнулся Константин.       - Мне дочке как раз будет, - не согласился тот. – На новый сейчас все равно денег нет, а детская парта ей маловата уже. Так что, отдашь? – недоверчиво покосился.       - Да забирай! – махнул рукой Лисицын.       - Ну, тогда взяли бревнышко и понесли, - скомандовал сосед, подхватывая стол с одной стороны.       Через минуту в детской стало просторно. Константин вернулся к себе, почесал затылок и вновь позвонил в соседнюю дверь.       - Еще чего выкинуть надумал? – доброй усмешкой встретил тот.       - Тахта тебе старая не нужна часом? – Лисицын даже улыбнулся. – Может, на дачу…       - Это которая? – сосед снова вошел в комнату, оценил диванчик и довольно кивнул. – А давай. Слушай, старик, с меня пузырь, а то нехорошо как-то…       - Не, пузырь не надо, - кряхтя, ответил Константин – тахта была тяжелая, пришлось поднапрячься, чтобы перенести в другую квартиру. – Помощь мне твоя нужна.       - Выкладывай, - охотно отозвался сосед. – Чем могу – подсоблю.       - У тебя же есть грузовик? Кровать мне нужна девчонкам двухэтажная, ну, чтобы больше места было. Моя уже присмотрела, да все времени никак не было, чтобы… - он недоговорил, повертев пятерней в воздухе.       - Без проблем – поехали. Далеко отсюда?       - Да нет, за час точно обернемся. Заодно и столы им гляну, - добавил Лисицын, хватая куртку и запирая за собой дверь.