Храни тебя Бог, прости...

      Когда кровать была собрана, а столы установлены, Лисицын понял, что не хватает матрасов и постельного белья для новых спальных мест – как-то он не подумал об этом. За окном темнело; Константин взял телефон и набрал номер жены.       - Привет, а ты сегодня планировала возвращаться?       На том конце провода послышалась напряженная тишина.       - Я могу вообще не возвращаться, - последовал сухой ответ, как удар под дых, что у Лисицына дар речи пропал на несколько секунд. – Только вещи забрать надо будет.       - Да я не об этом, - вдохнув воздуха, укоризненно проговорил он. – Я имел в виду, ты вернешься сегодня или завтра? Ты не говорила…       И снова звенящая тишина, нарушаемая лишь помехами на линии.       - Почему ты спрашиваешь? – прозвучало холодно, настороженно.       - Сюрприз готовлю, - Константин понял, что объяснить по-другому не получается. – Не успеваю за сегодня. Ты можешь остаться у родителей, а я завтра за вами приеду?       - Хорошо, - голос ее потеплел, и Лисицын беззвучно выдохнул. – Надеюсь, сюрприз приятный? – последовало через пару секунд.       - И я надеюсь, - улыбнулся он, и услышал, как жена усмехнулась. – Тогда до завтра, - с каждой секундой дышать становилось все легче. – Целую, - вдруг добавил он, и до него донеслось нежное:       - И я тебя…       На кухню Константин вернулся в бодром расположении духа. Личная трагедия была в очередной раз прожита и оставлена в прошлом, и только разбросанные на столе письма свидетельствовали о тяжелом дне. Он взял одно из последних и упал на диванчик, доставая из конверта двойной лист бумаги.       «Из отпуска я вернулась отдохнувшая, посвежевшая, а главное – уверенная в себе, ведь за эти две недели я получила столько внимания со стороны противоположного пола – один даже меня замуж позвал, представляешь?! – что была настроена решительно. Я хотела тебя завоевать, и все эти курортные комплименты внушили мне веру, что я могу. Мне казалось, что я даже стала сильнее, появился какой-то стержень, твердый, как гранит…       Но когда я пришла в офис, Галина Николаевна сказала, что у нас за время моего отсутствия появилась новая оперативница – капитан Соколова. Мне достаточно было одного совещания, чтобы понять, что выдуманный мной гранит не что иное, как слипшийся песок – стоит чуть посильнее нажать, и он тут же рассыплется в серую пыль. Как ты на нее смотрел! Мне кажется, ты даже на Катю не смотрел так, как смотрел на Юлю…»       Лисицын криво улыбнулся. Приход нового капитана в ФЭС тряханул его жизнь, как грушу. Если Гордеева была отдельной, самодостаточной личностью, позволявшей ему забыть прошлое, сделать глубокий вдох и взять тайм-аут, то Соколова была полной ею противоположностью. Несмотря на сходство характеров с первого взгляда, было в Юле что-то неуловимое, иное, что делало ее непохожей на Катю. И похожей на нее. При абсолютно разных внешних данных.       Когда Соколова первый раз фыркнула, стрельнула глазами и чуть ли не топнула ногой, он остолбенел. На секунду ему почудилось, что перед ним она. Словно переселилась ее душа в другого человека и явилась ему средь бела дня. Увидев такую реакцию, новенькая бросила что-то ехидное и убежала по делам. А он стоял и видел ее, семенящую прочь с ведрами воды.       Первые дни совместной работы Константин усердно пытался прогнать наваждение, тряс головой, стараясь сосредоточиться на настоящем, когда один только взгляд или жест был для него нокаутом в прошлое. Он злился, психовал, просил Рогозину поставить его в другие смены, даже в отпуск уходил – зализывать вскрывшиеся раны, но, возвращаясь, вновь видел ее. Он терял голову, то даря Соколовой цветы и проявляя внимание, то, наоборот, огрызаясь и отдавая четкие, хлесткие приказы, от которых у нее глаза мгновенно становились в два раза больше обычного, и только в этот момент она переставала ему напоминать другую, а становилась собой. Наверное, поэтому он так часто срывался на ней и вел себя как последний хам – ему было жизненно важно увидеть в ней другого человека. Не ее.       «Юля была такой же независимой, волевой и уверенной в себе, как Катя, но при этом у нее не было Катиного самообладания – она вспыхивала как спичка от каждого твоего слова, а ты не упускал случая ей ответить, колко и едко. Между вами летали такие искры, что все старались держаться подальше. Тогда-то я и решила уйти из ФЭС – поняла, что могу считать себя кем угодно, но для тебя я останусь все той же девчонкой, молоденькой лаборанткой, пигалицей. А терпеть постоянную смену твоих пассий на работе было выше моих сил. Даже если поначалу я работала специально не в твои смены, до меня все равно доходили слухи, сплетни, разговоры о тебе от других коллег – Сережи Белозерова, Тани, Игоря или Кости Котова. Оставалось только услышать, как ты в любви ей клянешься, чтобы добить себя окончательно…»       Лисицын встал сварить себе кофе.       Странная штука жизнь – он ведь действительно признавался Соколовой в любви. Это вышло случайно, спонтанно, неожиданно для обоих. Ее подстрелил преступник, и Константин, найдя напарницу раненой, в порыве заявил, что она не умрет, потому что он ее любит. И даже поцеловал, забыв о ситуации, в которой они находились. Потом, вспоминая ее пощечину, он даже порадовался, что Юля отреагировала именно так, и был совсем не готов к ее вопросу: «Ты мне в любви признался или мне показалось?» И он не нашелся, что ответить, так сияли надеждой ее глаза, слил трусливо ответ, быстро переключившись на ее самочувствие, и был благодарен, что больше она к этой теме не возвращалась.       Лисицын перелил кофе из турки в кружку.       Как бы он ей сказал, что в тот момент, когда увидел ее в крови на полу, совершенно иная картина застила ему взор. Он увидел ее в белой окровавленной рубахе, распростертой на полотнище, на земле, и в одно мгновение девятым валом на него обрушилось все, что он испытал тогда. И он потерял связь с реальностью, пока пощечина Соколовой не вернула ему ее.       «Я поняла, что больше не хочу так, что пора закругляться с этим мазохизмом, и ничего лучше увольнения по собственному не придумала. Игорь тогда долго смотрел на меня задумчиво, словно ждал, что я ему что-то расскажу, или хотел спросить, но так и не решился. Большое спасибо ему за это. Я ушла, потому что не хотела дожить до того момента, когда вы объявите о своей свадьбе. Я с опаской ждала его с Катей, мне не хотелось повторения ситуации с Юлей. А потом я узнала, что она тоже уволилась из ФЭС. Да, я несколько лет поддерживала отношения с Петром Сергеевичем, Таней, Аллой... Я решила, что у вас тоже что-то не сложилось, поэтому она решила уйти. Как Катя в свое время. Как и я…»       Константин усмехнулся, чуть не обжегшись горячим кофе. Нет, с Соколовой была совершенно другая история, впрочем, с каждой из них история была отдельная, не похожая на предыдущую. Или он просто не замечал сходства?       «Потом ушли Алла, Таня и Петр Сергеевич. Сережа Белозеров тоже уволился. Состав экспертов поменялся очень сильно, пожалуй, у меня оставался только Игорек Шустов, который периодически заводил разговор о тебе и смотрел на мою реакцию. Я разыгрывала детское любопытство и ностальгию, которыми пыталась спрятать свои чувства, особенно когда он упоминал твоих новых женщин. Да, я была в курсе и про Амелину, и про Власову, и про Дунаеву, и про лаборантку по имени Софочка. Не знаю, насколько все было правдой, да Игорь и не говорил прямо, что у тебя был роман с каждой из них. Думаю, он просто тестировал меня, проверял… Иногда мне кажется, что он с самого начала все знал. Все…»       Лисицын снова вспомнил их первый разговор с Шустовом:       - У нас в лаборатории стажер работает, Даша Максимова, очень хороший специалист – биолог-программист – и человек, - рассказывал он Константину. – Смотри, не обижай девочку…       Как в воду глядел. Не то, чтобы Лисицын стремился кого-то обидеть, но так уж получалось в его жизни, что редко он приносил счастье женщинам, которые подходили к нему слишком близко, как-то все больше беды и разочарования.       Последнее письмо Даша писала, когда он уже женился. Она и писала, чтобы поздравить со свадьбой, пожелать счастья в семейной жизни, сказать, что искренне рада, что он нашел ту, которая не сбежала от него, не получив желаемого, и Лисицын тогда улыбнулся на этой фразе. Впрочем, не сдержал улыбку и сейчас.       В том же письме Максимова сообщала о своем замужестве и рождении первого сына и просила уничтожить все те письма, что она ему писала, обуреваемая пламенными чувствами. И он даже попытался это сделать – бросил все в жестяное ведро, занес горящую спичку и… понял, что не может.       Лисицын не знал, чем так важны были ему эти разлинованные листки, дамский роман в письмах, но в критические моменты своей жизни он брал тайм-аут, выключался из рутины и садился перечитывать их. Неподдельная искренность и предельная откровенность юной девушки была для него своеобразным перезапуском системы, после которого можно было снова впрягаться в реальную жизнь.       Тогда Константин достал письма из ведра, собрал заново в стопку, запихнул в пакет и перевязал тугой резинкой. А ей написал, что был рад получить весточку, что тоже поздравляет ее со свадьбой и пополнением в семействе и что она может не беспокоиться за старые архивы – он всегда умел обращаться с материалами с грифом секретности. Отправил открыткой, чтобы ни у кого не вызывать подозрений. И это был единственный его ответ на все ее письма. Он был уверен, что она все поймет правильно. И она поняла, потому что через несколько дней он получил открытку с одним лишь словом: «Спасибо».       Лисицын допил кофе, быстро сполоснул кружку и принялся собирать старые письма в тот самый пакет, в котором они лежали все это время. Вновь упаковав конверты плотным кирпичом, он убрал их в тот же ящик, куда ранее положил амулет. Две важные женщины в его жизни, сами того не зная, делали все, чтобы он не потерял третью. Или троих. Сложно сказать точно, настолько переплелись в его душе, разуме, памяти все лица и все чувства. Порой ему казалось, что была всего одна женщина в его жизни, которую он любил, любит и будет любить всегда, и что именно ее черты он ищет в других. И находит – она помогает ему найти.