Fragile Immortality

От автора: скажу сразу, что конец первой сцены за Кинтобора не для слабонервных. Вы предупреждены. 1921 год, 24 июля Восточная Румыния. Руины Константы. Он видел море. В тумане утренней влаги. Далекое. Где-то там Турция. Чуть восточнее — Балканы. Свежий воздух вгонял в тоску. Румынские солдаты о чем-то говорили на своём языке. Один напирал, доказывая свою точку зрения, второй сохранял спокойствие и отвечал короткими фразами. Город полыхал. Черный, густой дым закрывал небо, иногда затмевая само Солнце. Подожгли, во избежание распространения эпидемии. Даже очень хорошо. Все, кто выжил, были здесь. Группа из тридцати человек. Несколько мужчин среднего возраста, юноша, множество женщин, парочка стариков, две девочки и один совсем крохотный младенец со свей матерью. Ему, наверное, нет даже полугода. Пятеро рядовых и один офицер. Кинтобор точно не знал, но, скорее всего, из младшего офицерского состава. Он успешно телеграфировал данные. Именно он вывел их всех из города, и заставил, хоть и довольно жестко, но поджечь Константу. Медаль получит. Никак иначе. Джеральд водил пальцем по песку. Наверняка пришлют помощь с южного побережья, там находился румынский артиллерийский батальон, возведенный несколько дней назад. Осталось ждать совсем недолго. В Германии наверняка должны были уже спохватиться о потерянном цеппелине с рейхсфюрером, но линия фронта почти в ста пятидесяти километрах. Так что… осталось только думать, что страны Второй Антанты разделаются с данскими войсками в Балтийском море, что отвлечет нацистов от востока. И французы успеют перебраться через Рур. Производство около Франкфурта, конечно, эвакуируют, что даст еще несколько месяцев. Но на решительность лягушатников можно было только молиться. Цепь ясно давала понять, что он очень ценный пленный. Рядом храпел ещё один. Кто-то из машинного отделения. Сильно обгорели ноги, но остался жив. Заставили тащить его на себе. Сбитый цеппелин ещё долго показывал своим металлическим блеском хвоста, насколько может рухнуть Третий Рейх. Что даже сильнейшее оружие падёт перед умелыми руками артиллериста. Кинтобор посмотрел назад. Вот и все, кто пережил эту катастрофу. Те, кто не поддался действию "Сарды", и выжил, сохранив человеческий облик. И среди них был и сам создатель. Ему, мягко выражаясь, сильно повезло. Румыны так и не узнали, что на самом деле зеленые химикаты — его рук дело. Тогда его просто бы растоптали в пыль. А пока просто смотрят с горячей ненавистью, перешептываясь и выкрикивая, очевидно, те слова, которые обычно говорят только врагам. Не смотря на то, какой ужас был совсем несколько часов, Джеральд относился ко всему этому с некоей апатией, словно не веря, что умудрился выжить. Легкий топот, шарканье об камни. Закрывая собой берег, к нему подбежала Констанция. Она поставила кружку на ссохшуюся траву, и осторожно подвинула его ногой ближе к Кинтобору. Это заметил один из солдат, и, закричав на девочку, указал ей рукой в сторону людей. А сам пнул металлическую кружку, да так, что она пролетела над головой ученого. Смачно плюнув в сторону немца, солдат отошел обратно к своему другу. Девочка с неким сожалением посмотрела на него. Ей уже давно должны были объяснить, что врагу не надо помогать. Но не затертое детское сердце видело жажду человека, и хотело помочь. Чисто по-человечески. Когда упал цеппелин-авианосец... Ему на миг показалось, что он её понимает. Всего каких-то два слова, но он четко уловил ход её мыслей. Галлюцинации, вызванные "Сардой"?.. Голова очень болела, чтобы высказывать такие теории. Но что-то неуловимо изменилось. Люди притихли, солдаты вздернули винтовки в сторону берега. Кто-то из женщин взяла под руку Констанцию и увела дальше, как и других детей. Офицер напряженно всматривался в туман. Раздались одиночные выстрелы. Солдаты кинулись в импровизированные бойницы, гражданские закричали и побежали в рассыпную. — Обойти полукругом, стрелять только по унтерменшам! — донесся знакомый баварский акцент. — Патроны лишний раз не тратить! —, но голос был всё равно, словно из-под толщи воды. Румыны что-то крикнули, офицер рявкнул что-то, наверное, воодушевляющее на подвиг, так как сразу же начался ответный огонь по немцам. Те не заставили себя долго ждать, бросив гранату. Один из румын не успел отбежать. Осколки пропороли ему брюхо. Еще несколько секунд он жил, давясь кровью. Отчаянные вопли гражданских, четкий отстрел румынских солдат, словно в тире, выстрелами с туманного берега. Джеральд метался на месте, стараясь снять цепь, и пробудить человека из машинного отделения. Не помогало. Пули свистели над головой. Обернулся. Люди бежали по полю, в низину. Надеясь спасти от солдат Вермахта. Только их последний защитник пал, и на холме, где росли деревья, показались нацисты. В ОЗК*, со снайперскими винтовками. И специально переделанные противогазы. Чтобы было легче целиться. Такие делали на заказ только для нескольких групп войск специального назначения. Джеральд сразу поднял руки вверх, как можно выше, как только закончилась пальба вокруг него. Но, похоже, немцы и так поняли, кто перед ними. — Не дать никому сбежать! Они могут оказаться переносчиками! Вернуть их сюда! Не допустить распространения заразы! — скомандовал сзади один из одетых в ОЗК, держа громкоговоритель. Не было сомнения, что это была одна из элитных частей СС, но в действии такую группу Кинтобор видел впервые. — Назовите своё имя и должность! — к нему подошли два солдата. — Главный инженер-конструктор на фабрике Франкфурта-на-Майне, Джеральд Кинтобор. Остальные данные засекречены лично рейхсфюрером Отто Роттеном. — проговорил профессор, пока от его ноги отламывали цепь. — Кинтобор? — переглянулись они. — По нашим данным, именно вы являетесь создателем этого оружия? — показал в сторону пылающего города нацист. После кивка Джеральда, посмотрел на лежачего. — А это кто? — Кинтобор пожал плечи. — Он мертв! — второй солдат перевернул рабочего. Тот уже явно задеревенел, а лицо стало синюшного цвета. Но Джеральд был точно уверен, что ещё какой-то час назад, то храпел как свинья. Живая свинья… — Герр Кинтобор, — офицер подошел ближе. — Вам известно что-нибудь об этом оружии? — После реакции с кислородом, химикаты действуют приблизительно пять-шесть часов, но не более. Но, тестов на открытом пространстве не проводилось, поэтому... — Вполне вероятно, что очаг заражения может быть гораздо больше? — кивнул офицер. — Всё понятно. Рудольф! Дай ему хим.защиту. Как вы понимаете, майн герр, нам придется везти вас в закрытой камере, во избежании всякого рода эксцессов, так? Джеральд согласился. "Сарда" могла натворить на такой территории всё что угодно, и неизвестно, есть ли побочные действия на почве, общей экологии места... Химическое оружие разрабатывалось в такой сильной спешке, что... Кинтобор взял пакет с хим. защитой и стал одеваться. В этот момент он лишь хотел не находиться в этом месте. Между тем крики с поля стали приближаться. Эсесовцы конвоировали людей, а неугомонных тащили за волосы, одежду. Старики, судя по выстрелам, умерли ещё там, за холмом. Они сгоняли румын в одном место, около окопа. Нацисты кидали тела и останки последних защитников прямо под ноги кричащих румын. Скарб туда же. Но оружие немцы складывали в отдельную кучу. Джеральд прекрасно понимал, что сейчас будет. От СС другого ждать не стоит. Сердце множество раз обливалось кровью. Но профессор ясно понимал, что сейчас, кроме его эвакуации, для мира ничего нет лучше. Ведь в таком случае, он сможет продолжить… продолжить мыть мозги руководству, оттягивая старт «Ф2». Ждать, пока феникс Рейха падет, и он снова сможет увидеться со семьей… и знать, что никакая сволочь не будет угрожать всей планете. Но все эти невинные жертвы… Столько масок, лжи. Кинтобор хотел бы, чтобы всё прошло по другому. Одно дело, что кто-то там, далеко и неслышно умирает, а другое — видеть всё собственными глазами. Их ужас, осознание конца и предрешенной за них судьбы. Их жалостливые крики, прощания, исповеди перед Богами. — Это все, унтерштурмфюрер*! — крикнул солдат, пнув кого-то из женщин в толпу. Эсесовцы взяли румын в кольцо, держа на мушке. — Те, кого не достали, те убиты! Трупы уже тащат сюда! — громко заговорил один из нацистов. — Отлично сработано. Но! Некоторые выжившие могут находиться в другой части Константы! Франц! Собирай группу со второй лодки, прочешите окрестности города! А вы... Сжечь их. — закончил унтерштурмфюрер. Кто-то из эсесовцев поднес канистру. Надел шланг. Включил насос. И стал поливать топливом румын. Кричали, хотели вырваться. Несколько выстрелов, предсмертные хрипы. Молитвы. Плач и ругань. Солярка была на их одежде, лицах, в волосах. Лишь несколько долей секунды. Огонь распространился по их телам. Бешеные крики, мольбы о пощаде. Кто-то хотел выбежать. Тут же ловил пулю в грудь. Смерть не так страшна, если не успеть её прочувствовать. И детский крик. Она пронеслась мимо солдата. Задыхалась от жара пыли. Нацист уже вскинул в её сторону дуло винтовки. Кинтобор не смог сообразить. А что, если бы там была его дочь? Смог бы он, ради всего мира, оставить её там, сгорать, зная, что её предал собственный отец? .. Он схватил девочку и прижал к груди. Она била его в грудь, кусалась и вопила. — Герр Кинтобор! Живо отойдите от унтерменши! — офицер направил "люгер"* в голову Кинтобора. — Она… она нужна мне для исследований! Она выжила после "Сарды", и мне нужен материал для изучения её иммунитета к этому оружию! — прокричал Джеральд. — Я заберу её с собой! За его спиной уже затихли крики. Нацисты перестали держать автоматы на изготовке. Уже никто не сможет выбраться из этого пламени... 1953 год, 29 Ноября. Околоземная орбита. Колония АРК. – А я ведь десять лет тебя не могла простить после этого. Считала тираном, убийцей. Тихо ненавидела. Пакостничала, делала всё назло... Только потом мне вправили мозги... – заведующая детским блоком невесело улыбнулась, глядя в иллюминатор. Там была абсолютная темнота. И кусочек горизонта Земли, спящей под покровом ночи. Целой, спасенной планеты. – Даже не знаю, зачем я пересказал тебе этот ужас... – тяжело выдохнул Джеральд, чувствуя, как пот течет по лысине. Но тело так устало, что он ничего не мог с собой поделать. Констанция открыла шкаф. Достала оттуда наполовину пустую бутылку виски. Два бокала. Разлила и поставила один из них на край стола, ближе к профессору. – Сейчас, с высоты прожитых лет, могу с уверенностью сказать: для человека, пережившего такое, ты ещё держишься молодцом. Многие и из-за меньшего срываются. Выпьем? – женщина поставила локти на стол, держа бокал. Кинтобор отрицательно покачал головой. – Зря, вроде хорошее. – она осушила залпом почти половину. Привычка, которую переняла у Джеральда. – Интересно получается, не правда ли? Девочка, которую ты так и не смог воспитать, дает тебе уроки по воспитанию, – улыбнулась она. – Ну, ты, как никак, закончила педагогический. Причем с отличием. – более живо стал чувствовать себя профессор. – Ах, Джеральд, – с иронией начала Констанция. – Пойми, если к детям относиться как к вещам, имея даже суперские методики, ты от них ничего не сумеешь добиться. Дети, они... просто копируют то, что видят вокруг. Жаль, что большинство родителей этого не понимают. И в этом случае, у Ови и Марии - отличнейший пример, который только может быть. Просто будь самим собой вместе с ними. Поверь, этого будет предостаточно. А если тебе нужно доказательство - вот оно, сидит перед тобой, и пьет синтетику. – выпив бокал полностью, Констанция пододвинула все бумаги ближе к себе. – А сейчас, прошу меня простить. Бумажная волокита, – кивнула на кучу, которую собрала около себя. Джеральд улыбнулся, закивал в знак согласия, и, будто сбросив какую-то неимоверную тяжесть, двинулся в сторону элеваторов. Так легко он уже давно себя не чувствовал. 30 Ноября Существо уже умело сидеть, всплескивать руками, громко сопеть (для такого-то ребенка), начинать ползать в кувезе. Он начинал изучать мир. Постигать его переплетения. Но Чарльз подмечал самое странное. Это существо не просило есть. Оно грызло бутылочку, откусило резину от пипетки, окунуло мордочку в молоко и рисовало носом белой жидкостью вокруг себя странные мазки. Выделений фекалий, или мочевины, тоже не наблюдалось. Чем же он питался? Воздухом? Может, это какой-то новый, доселе невиданный продукт селекции, выведенный лично Джеральдом вид, которому требуется лишь первые материнские внутриутробные "кормёжки" для дальнейшего роста? Даже если и так, то откуда это млекопитающее возьмет жиры для биомассы? Углеводы для постройки новых мышечных клеток и кучу других жизненно необходимых вещей? Рэммонд отказывался верить в это. Ну, чисто невозможно. Это же ведь не магия! И словно издеваясь, существо стукнуло бутылочкой с молоком о стенку кувеза. – Нет! – твердо решил Чарльз. – Я доберусь до разгадки этой тайны. – и вдруг осознал, что проговорил это вслух. Черно-алый повернул к нему слегка удивленную морду. Вот ведь, оно ещё и эмоции умеет показывать. Засранец. Рэммонд приготовил стол, настелили мягкие махровые полотенца, воду, щипцы и пипетку. Ассистент открыл крышку инкубатора, и, взяв существо за туловище, чуть ниже плеч (ох, у этого монстра ещё и плечи есть), и, смотря прямиком в надутые губы существа, уложил его на приготовленное место. Как только он отвел руки, монстрик тут же сел, и взялся за край полотенца. И дернул его на себя. И покатился кубарем со стола, обернувшись в тряпку. – Твою!.. – не успел Чарльз сто-нибудь и сообразить, как что-то щелкнуло и полотенце, как на порыве ветра, отскочило куда-то дальше. На холодном полу сидел монстрик, держа маленькие кулачки и содрогаясь от холода. На лице... язык почему-то не поворачивался больше говорить "морде", был самый настоящий гнев. У того, кому совсем недавно исполнилось пятнадцать дней. Чарльз, чтобы больше не тревожить существо, сразу же положил его обратно в инкубатор. Кинул ему ручку, без пасты, дабы отвлёкся и погрыз. Не стоит его пока тревожить. Наверное, ему просто не нравится быть вне стенок инкубатора? Тогда, всё дело в кувезе? – Хм... хм... – почему-то снова вслух произнес Чарльз. Призадумавшись, он и не заметил, как существо тоже что-то пробубнило в нос. Рэммонд подобрал с пола полотенце. Оно пахло горелым, и на обратной стороне был виден отчетливый круг желтой, подгоревшей ткани, которая ещё тлела. Рэммонд шокировано покосился на существо. – Хым. Хым-хым! – сказало оно в ответ. Волосы на затылке встали дыбом, и человек поперхнулся собственным воздухом.