Гвардия Солнца

      Открыв двери в Высокий Хротгар, Иланаро увидел ожидавшего его Седобородого. Как старцу удавалось подкарауливать его каждый раз? Может, он просто услышал его Крики при спуске и вышел встречать?       – Как ты оказался здесь, Довакин?       Иланаро криво улыбнулся.       – Разве Король должен докладывать тебе, Язык? – спросил он, имитируя манеру Исмира – и достаточно убедительно, чтобы Арнгейр на миг отшатнулся.       – Ты... был у Партурнакса? – поджав губы, спросил Седобородый, когда осознал, что глаза у Иланаро обычного ядовито-зеленого цвета, и волосы спутаны и засыпаны снегом, но не бьются под чудесным ветром. Явно хотел возмутиться подобным розыгрышем, но решил смолчать.       – Да, – уже в обычной манере сказал Иланаро. – И можете радоваться – я вступил на путь... – он взмахнул рукой в воздухе, – истинного героя. Я был Исмиром несколько часов назад.       – Это прекрасно, Довакин! – лицо Арнгейра даже посветлело. – Я рад, что ты внял голосу разума.       – То, чему я внял, близко не похоже на голос разума.       Арнгейр снова нахмурился.       – Довакин, до нас дошли слухи, будто ты уже сразился с Алдуином… и тот бежал. Это правда?       – Как ни странно, да, – недоверие старца позабавило бы Иланаро в других обстоятельствах. – Знаете, Арнгейр, я очень устал, я хотел бы поесть, выпить горячего и поспать... но сначала задам вам пару вопросов. Вы что-нибудь знаете о... «силлесейордова»? – он все же запомнил это слово. Вопреки своим словам Иланаро ощущал какой-то странный стеклянистый кураж, ложную бодрость, которая иногда наступает после бессонной ночи.       – Драконы с душами смертных? – Арнгейр, похоже, переводил на ходу. Кажется, удивление было неподдельным. – Это возможно?       – Не знаете. А «сил амик» вам что-то говорит?       – Партурнакс предложил тебе?.. – Арнгейр даже вцепился еще сильными пальцами в плечо альтмера, потом поспешно отнял руку. – Нет... ведь нет?       – То есть об этом вы знаете? Расскажите.       – Это серьезный шаг, Довакин. Дракон и смертный связывают свои души, заключая союз. Это... требует слишком многого от обоих. Но если это нужно для победы над Алдуином... я не вправе отговаривать тебя…       – Вы не волнуйтесь, пока об этом речи не идет. Меня интересует «сил амик» другого дракона, Одавинга.       – Мне ничего не известно… о ком-то подобном.       – А о таковых у Партурнакса?       – Никому из нашего ордена он не предлагал заключить союз. Некоторые Седобородые прошлого дерзали предлагать сами – и получали отказ. Возможно, мы недостойны в его глазах… или, напротив, он желает показать, что одинаково ценит нас всех, не желая выбирать фаворита.       – Подобный договор как-то ограничивает свободу воли дракона или смертного?       – Отчасти. Клятву можно преступить, но дорогой ценой. Впрочем, привязанность сочетавшихся этим союзом, насколько я знаю, становится вскоре велика. Тяжело идти против своего сердца…       «Сочетавшихся союзом» – как-то чрезмерно похоже на описание брачных уз. В любом случае, звучало несколько зловеще: если и не свободу воли, то свободу чувств договор явно ограничивает. Идея совершенно не свойственная драконам, если подумать. Вряд ли не «смертнорожденные» драконы могли даже вообразить подобную связь с низшим в их понимании существом. Хотя… Партурнакс говорил (да и Морокеи намекал), что Одавинг не в восторге от своих склонностей, и, тем не менее, он подобный союз заключил.       – Возможно ли воздействовать на дракона через его «сил амик»?       – В тех же рамках, что на любого из нас через наших близких, Довакин, – поджал губы Арнгейр. – Но послушай, «сил амик» Одавинга, кем бы он ни был, должен быть мертв – и давно. Даже твои сородичи не живут так долго, – неприязнь к эльфам он все так же не пытался скрывать.       – То есть о драконьих жрецах вы тоже не осведомлены, – не удержался от шпильки Иланаро.       – Что значит «не осведомлен»? – удар достиг цели. – Конечно, я знаю о культе драконов! Их жречество было реальной политической силой… а власть верховного жреца была почти абсолютной – волю драконов, конечно, ему приходилось исполнять, но лезть глубоко в дела смертных те считали ниже своего достоинства, и большая часть политики негласно вершилась без всякого участия драконов. Но все это давняя история, Довакин… после свержения драконов их культ был уничтожен подчистую – не сразу, конечно, и не без труда. Сейчас не время для праздного любопытства.       – А что-то о масках драконьих жрецов вы знаете?       – А, ты желаешь найти маски, – Арнгейр, решив, что понял, наконец, замысел Иланаро, расслабился. – Да, ряд жрецов высшего посвящения носили маски – могущественные магические артефакты. Возможно, какие-то из них уничтожили… но где-то в книгах, полагаю, есть указания на то, где захоронены жрецы. Кто-нибудь из Седобородых мог бы поискать их для тебя, – неохотно сказал он.       – Было бы неплохо, – Иланаро подавил зевок. Он вдруг понял, что забыл спросить у Партурнакса про Крик, «останавливающий время». Вкратце объяснив Арнгейру проблему, Иланаро получил ответ о сроке действия одного слога (пара минут) и некоторых ограничениях. Как он и предполагал, Крик «Тид» действовал только на материальные объекты: тела и предметы (под которыми также понимались и уже свершенные магические эманации, к примеру, файербол), причем в области сравнительно небольшой – в три длины тела дракона диаметром. При этом все силы мира оставались действенными: к примеру, просто замедлив падающий с высоты хрупкий предмет, нельзя было предотвратить его порчу – он все равно разбивался. Но, конечно, Крик обеспечивал возможность подложить под него что-то мягкое или схватить в воздухе. Что-то новое, попадая в пространство уже отзвучавшего Крика, ему не подчинялось, двигалось со своей нормальной скоростью. Тот, кто издал Крик, тоже не подпадал под его действие.       После разговора с Арнгейром Иланаро наскоро приготовил себе еду и поел, после чего, взяв из кладовой свежее белье – прачка из Айварстеда забирала раз в месяц то, что оставляли ей на стирку – отправился к себе. Перестилая постель, альтмер спал на ходу. Он хотел было помыться, но уже не хватало сил готовить себе ванну. Припрятав под подушку амулеты, снятые с Анкано, и на всякий случай нож, он сразу же заснул.       Спал Иланаро, по всей видимости, долго. Проснувшись, он не смог стряхнуть с себя сонную тяжесть, и, хотя естественные надобности напоминали о себе, тащиться через весь промозглый Высокий Хротгар пока не мог себя заставить. Жизнь виделась в довольно мрачном свете: что делать дальше, он не знал. Снова идти на контакт с Гвардией или бежать? Или остаться тут, у Седобородых, и ждать, пока судьба сама настигнет его?       Мысли его соскользнули на Анкано. Иланаро понял, что просто выбросить из головы это не способен, поэтому решил проанализировать свой порыв воспользоваться беспомощностью Гвардейца. Он вспомнил, как подобные желания приходили в нему в Великую Войну – тогда это были корчи бессильной ярости и страха. Насмотревшись, что творили алинорцы с его соотечественниками, голодая, не зная, проживет ли еще день, измученный тем, что обе стороны были опасны для него, Иланаро, когда отчаяние совсем накрывало, представлял себе, что сделает с кем-нибудь из захватчиков, попадись тот ему в руки. Припомнил бы ему всех: распятых, засеченных насмерть, четвертованных. С одной стороны, немного помогало, с другой – все это были пустые фантазии. Попадись ему в реальности какой-нибудь талморец, которого он смог бы одолеть, он убил бы его как можно тише и быстрее, чтобы не оставить улик. Но все алинорцы, которые встречались ему в войну, ходили боевыми группами, и тут уж скорее речь шла о том, чтобы не попасться им, а не наоборот.       Он попытался представить других в ситуации Анкано. Мысли о родителях, Фаральде или Лиорне, захваченных Оком, вызвали в нем только страх за них и желание помочь – это немного успокаивало. Арнгейр или Онмунд на месте Анкано – желание прекратить происходящее, но не из сочувствия, а даже из какой-то брезгливости. А вот Бетрид Среброкровная, пропавший эмиссар Ульфрика Кей, капитан Легиона, отправившая его на плаху ни за что, и заводила избивших его в тюрьме вполне вписывались в картину. Те, что были для него опасны, те, что посягали на его жизнь, или свободу, или достоинство. Восторжествовать над ними показалось бы ему столь же заманчивой идеей. Причем в случае с заводилой, он, пожалуй, даже поддался бы искушению – пережитое даже более двадцати пяти лет назад унижение все еще требовало отмщения. Иланаро мотнул головой, прогоняя воспоминания: все равно это невозможно, тот гад уже или глубокий старик, или мертв, да и лицо его он помнит более чем смутно.       Все же пора было вставать. С неохотой выбравшись из-под одеяла и набросив на себя одежду, альтмер, ежась и зевая, двинулся через обитель Седобородых к дальнему крылу. Возвращаясь обратно, он вдруг услышал, как кто-то колотит в дверь Обители. Боги, неужели Гвардия так быстро нашла его?!       – Помогите! Прошу! – приглушенный тяжелой дверью задыхающийся голос. Незнакомый, молодой.       И Иланаро вдруг по какому-то наитию понял, что это. То же самое, что было в Картспайре. Альтмер сам устремился к двери и распахнул ее, надеясь, что предчувствие обманывает его.       – Довакин! – задыхающийся юноша-босмер узнал его и упал на колени – от перенапряжения, но вышло так, что перед Иланаро. Оперся рукой о землю, хватая ртом морозный воздух. Он был очень легко одет, но от него шел пар, вся рубаха была мокрой от пота, как и лицо, и волосы. – Вы здесь, слава Аури-элю! Спасите нас! Дракон… над Айварстедом! Я бежал… со всех сил… на зельях... может, вы еще успеете…       Арнгейр уже спешил к дверям, рассерженный очередным вторжением.       – Это что еще такое?! – рявкнул он.       – Айварстед в беде, о мудрый! Я не знал, что Довакин у вас... но боги милостивы... дракон!       Иланаро, даже еще не сообразив, что ему одному с драконом тягаться будет крайне сложно и рискованно, прикинул время. Чтобы взобраться сюда даже бегом и под зельями ускорения, нужно полчаса, не меньше, спуститься вниз можно и быстрее, если бежать изо всех сил и наплевать на риск переломать ноги – но изо всех сил бежать нельзя, иначе как сражаться, потратив все силы на спуск? Плюс хоть какие-то минимальные сборы, не побежит же он без снаряжения, полуодетый. Час. За час Айварстед в любом случае превратится в пепелище. А скорее всего, уже превратился.       – Сколько вы бежали сюда?       – Я... не знаю... так быстро, как мог... пожалуйста... – парень все никак не мог отдышаться. Иланаро затащил его внутрь и как мог вежливо попросил Арнгейра принести тому горячего меда. Как ни странно, старец проглотил все возражения и ушел за медом.       – Один дракон? В деревне есть лучники или маги?       – Нет... но Довакин... вы же Довакин! Вы можете что-нибудь придумать! – лесной эльф с такой надеждой посмотрел на Иланаро, что тот опустил глаза.       Вернулся Арнгейр, брезгливо протянул юноше кружку с горячим медом.       – Выпейте, – сказал Иланаро. – И сядьте там. Арнгейр, «Истинное лицо», будьте добры.       Если тут кто-то и может придумать что-то, это Исмир.       – Но...       – Вам сложно попытаться?! – окрысился на него Иланаро. – Плевать на Айварстед, да? Там вообще-то разумные гибнут сейчас!       Он не мог не спросить себя в этот момент, не плевать ли на Айварстед ему самому. Если то, что Око открыло в нем – правда... Впрочем, даже если что-то в его глубине думает лишь о себе, это ведь не значит, что он во всей своей полноте должен думать так же. Странно, что это не дошло до него раньше, когда он был в форме Исмира. Побуждения не имеют значения, важны только действия! Это многократно подтверждено его опытом жизни, особенно годами Великой Войны. Если ему кто-то из добрых побуждений отрубит голову, это все равно будет злом для него, а если из недобрых – спасет жизнь, это все равно будет добром. Если он спасет кого-то из чувства вины, за деньги, из страха или заботясь о своем реноме – он все равно спасет кого-то. Иланаро вспомнилась история про одного аболициониста последних лет третьей эры: тот не испытывал никакого сочувствия к рабам и не преследовал идеалов, он зарабатывал деньги, Ильмени Дрен щедро платила ему. Он вытаскивал рабов отовсюду, откуда не могли вытащить другие – более праведные, выкрадывал их из-под носа Советников Телванни и даже Орваса Дрена, отбивал силой, выкупал, действовал шантажом. Он получил множество ран, рискуя своей жизнью, и не заботился о чести: на его счету были несколько соблазненных рабовладелиц и рабовладельцев, славящихся далеко не молодостью, красотой и добронравием. Он был совершенно безжалостен – в критической ситуации он не моргнув глазом бросал или даже убивал своего подопечного, если только это могло помочь ему выжить самому. Он спас больше сотни рабов и не спас около пятнадцати, после исторического указа короля Хелсета он отошел от дел, переехав куда-то на запад, обеспеченный заработанным до старости. Две Лампы чествовали его как героя, как одного из лучших в своих рядах, твердо отметая все упреки к нему в порочности вопросом: сколько рабов спас тот, кто обвиняет Оскара?       Лицо Арнгейра приобрело желчное выражение, но при парнишке согласиться с равнодушием к гибнущей деревне Седобородый явно не решился. Он набрал в грудь воздуха…       Еще до того, как отзвучал «Лот-Луфт-Йун», Иланаро понял, что не сработает. В пророчестве ничего не говорилось об Айварстеде и других драконах – Довакин должен был сразиться только с Алдуином; сгори хоть весь Скайрим, Исмир не придет.