Гвардия Солнца

      Седобородые обступили его. Было неуютно… эти старцы были не просто безобидными монахами, они владели Голосом – и не как он, баловень судьбы или жертва божественной прихоти – нет, они изучали Крики с азов, постепенно, проникая в секреты ту’ума педантично и тщательно… к Иланаро же эти все «Фус» и «Файм» липли сами, слетаясь к его разуму, словно бабочки к огню. Как огонь не может погаснуть по своей воле и не позволить бабочкам лететь к нему, так и Иланаро не мог воспротивиться этому древнему знанию.       «Ты станешь великим просто так», – сказал Сангвин.       Без усилий, да… но и без понимания. И не по своей воле.       – Ты готов, юноша? – спросил Арнгейр сухо.       Иланаро вспомнил, как этот старец называл его трусом, оскорблял его расу… Да и сегодня, когда Иланаро поднялся к обители Языков, Арнгейр принял его с Рогом без всякого радушия, видимо, просто исполняя долг.       – К чему? – спросил Иланаро.       – К испытанию, – бросил Седобородый, презрительно скривив губы.       Да, конечно, Довакину невместно узнавать подробности, Довакин должен с радостью броситься в любую авантюру, он должен мечтать об опасности и с энтузиазмом проходить любое испытание.       – В чем оно состоит? – терпеливо спросил альтмер. Он уже не в чести у Арнгейра, так лучше пусть тот привыкает к такому Довакину, чем Иланаро будет подстраиваться под желаемый образ.       – Мы провозгласим тебя Довакином, – как ни странно, тот снизошел до объяснений. – Призовем на тебя благословение Кин, Шора и Атморы, нашей прародины.       – Это не выглядит… испытанием.       – Это им является, – чеканя каждое слово, проговорил Арнгейр. Иланаро взглянул на него – и увидел в потускневших от возраста глазах старца что-то очень похожее на злорадство.       – И это позволит мне продолжить обучение в вашем Ордене?       – Да. Если ты выдержишь испытание.       – А если не выдержу?       – Не продолжишь, – как-то зловеще проговорил Арнгейр.       – Это, часом, не смертельно?       – Ты боишься, – удовлетворенно сказал – не спросил даже – Седобородый.       – Не вижу смысла подвергать свою жизнь лишнему риску, – Иланаро заставил себя не отводить взгляд. – Так да или нет?       – Не смертельно, – презрительно сказал старец. – Хватит вопросов, юноша.       – Тогда я готов.       Арнгейр отступил на свое место среди прочих старцев.       – Мы будем Говорить с тобой, – произнес он, и тут…       – Лингра кросис саран Струнду'уль, вот нид балан клов пран нау.       Они заговорили все разом. Это было… чудовищно. Иланаро почувствовал, будто он мишень на стрельбище, меч на наковальне, корабль в штормящем море, дерево в лесном пожаре… Слова летели на него, как стрелы, били молотами, топили, сжигали…       Он понимал, каким-то образом понимал смысл этих громоподобных слов.       «Долгие лета тосковала Корона бурь по челу, достойному носить ее».       Корона бурь? Что-то знакомое, ужасно знакомое… что-то из истории, связанное с драконорожденными… Конечно! Талос! «Корона бурь» на эльнофексе, прозвище полулегендарного короля, потом бога, а сейчас… и кто сказал Слог над тобой, Тайбер Септим? За что это было тебе? И что будет с тем, кто принял Корону бурь сейчас? Не желая твоей судьбы, не желая быть ни героем, ни богом…       Иланаро вдруг понял, что зря согласился на обряд. После него пути назад не будет. Неважно, кем он родился, неважно, был ли произнесен над ним Слог Чим – пока его не нарекли Довакином Седобородые, это все было лишь возможностью, не данностью. Два без третьего ничего не значили, три же – значили все. Если на двери три замка, она останется запертой, пока заперт хоть один, а если открыть все три…       Но как мишень, меч, корабль и дерево не имеют возможности избежать стрел, молота, волн и пламени, так и он уже не мог отказаться.       – Наль ту'уму, му офан ний ну, Довакин, наль сулейк до Кан, наль сулейк до Шор, арк наль сулейк до Атморасевут.       «Своим дыханием мы ныне даем ее тебе, драконорожденный, именем Кин, именем Шора и именем Старой Атморы».       Что-то пробуждалось в нем, и это было знакомое ощущение. Подобное с ним уже было. Он не помнил, когда и как, но помнил, что было. И помнил, что это было страшно.       «Если Алдуин – ужас мира, то ты – ужас ужаса…» – вспомнил он чьи-то слова, но, опять же, чьи? И когда они прозвучали?       Ужас ужаса… кем он становится? И ко благу ли это? Будет ли он еще собой, когда слова отзвучат?.. Будет ли существовать Иланаро из Чейдинала, альтмер-полукровка, маг ста восьмидесяти двух лет от роду? Или останется только Довакин? Герой, повергающий драконов…       – Мейз ну Исмир, Довасебром. Даман дар рок.       «Ныне ты – Исмир, Дракон Севера. Помни эти слова».       Исмир.       Король Вулфхарт. Убитый и убивший Индорил Неревара под Красной Горой. Нашедший и лишившийся Сердца Лорхана. Смертный и бог. Вулфхарт, иначе – Исмир.       Император Тайбер Септим. Получивший Голос и лишившийся его. Тот, под чьей рукой Нумидиум с сердцем Подземного Короля был обретен и потерян одновременно. Смертный и бог. Талос, иначе – Исмир.       Иланаро из Чейдинала…       Он закричал.       Время раскрылось перед ним, и он был иглой, сшивающей его ткань, стежок за стежком.       Он был Вулфхартом, и Демон Дагот обещал ему победу, красноречием и впрямь подобный демону, и горели черные глаза кимера, желающего обмануть и победить, но обманувшего лишь себя и побежденного… Он был Вулфхартом, и другой кимер, прекрасный лицом и телом, смеялся, поднимаясь с пола с той раной, с которой не встают, и направлял в его сердце клинок… и трое ожидали в стороне развязки: одна женщина и двое мужчин, и самый молодой из них сжимал в руке копье, и ненависть была в его взгляде. Он был Талосом и выходил к своим Легионам, окровавленный, сжимающий рукой раненое горло, способный дышать, но отныне не способный Говорить, и плакали закаленные воины, видя своего полководца таким – уязвимым, слабым… Он был Талосом, и на его челе сияла корона Красного Алмаза, и само Время обещало ему и его потомкам защиту и покровительство, и не было в мире больше ничего, к чему стоило бы стремиться, и в тот раз никто не пролил слез по нему, потому что кто же мог быть столь щедр, чтобы плакать по победителю?       Исмир.       Тот, кто стоял в круге Седобородых, застывших после последнего слова с воздетыми руками, выпрямился. Его глаза горели синим огнем, а воздух вокруг него метался, словно пойманный в ловушку зверь, трепал волосы и края одежд.       – Я здесь, – сказал он.       И мир дрогнул, услышав эти слова.       … Иланаро очнулся в той комнате, которую отвели ему Седобродые в его первый визит. Он лежал на кровати. Все мышцы ныли, голова кружилась, во рту – и внутри, в чреве – было так холодно, словно он наелся льда. Эльф задрожал. Рывком сел, оглянулся, стуча зубами и продолжая трястись, словно в лихорадке. Рядом с его постелью стоял кубок, из которого шел пар, пахнущий медом…       Едва не расплескав медовуху, Иланаро сделал несколько торопливых глотков из кубка. Спиртное прокатилось по пищеводу, согревая. Дрожь понемногу унималась. Мысли начали проясняться. Что за кошмарные видения ему являлись? Иланаро с некоторым трудом вспомнил их. Какие-то сцены из прошлого, причем не его прошлого… он был кем-то другим…       Исмир.       Да! Он был Исмиром, некогда, в других жизнях, других эпохах, других телах. И он стал им снова. И сейчас, хотя он все еще остался собой – Иланаро из Чейдинала – где-то в глубине его существа ждал своего времени Король Севера, дракон в теле смертного, наделенный возможностью стать вровень с богами…       Это было как осколок льда рядом с сердцем.       Иланаро стиснул кубок так, что серебро, кажется, готово было измяться в его пальцах.       Нет, он не самозванец. Хуже. Он истинный Довакин.       – Боги, пожалуйста, – прошептал он, не сознавая, что говорит вслух, и даже не понимая, о чем именно просит высшие силы.       Но боги не откликнулись на его мольбу.       Иланаро допил медовуху. И что теперь? Есть ли смысл ему возвращаться в Коллегию, продолжать свои изыскания, соревноваться с Дж’зарго, учиться у Фаральды, слушать лекции, зачаровывать побрякушки на продажу? Есть ли смысл вспоминать прошлое, оплакивать Лиорну, ненавидеть Талмор, тосковать по родному городу?       А разве у него есть возможности делать что-то большее? Разве он может сейчас по мановению руки перенестись в Обливион или в Этериус, пойти войной на Алинор и низвергнуть Талмор, вернуться во времени и подхватить падающую Баар Дау? Нет… во всяком случае, не усилием собственной воли. Исмир сам пробудится в нем, когда настанет час… и сделает то, что должно сделать, и знать бы, что это… возможно, убить Алдуина. Но, возможно, и нет.       Иланаро так и сидел, невидящим взором уставившись в опустевший кубок, когда к нему подошел Арнгейр.       – Довакин? – спросил старик, и в голосе его не было презрения. Но была какая-то печаль. Даже, возможно, сострадание.       Иланаро поднял глаза.       Старик подошел и сел рядом с ним на кровать. Сцепил жилистые, морщинистые руки.       – Мы сделали то, что должны были сделать, Довакин, но, быть может, мы совершили ошибку, – произнес он.       Иланаро молчал.       – Возможно, мы не вправе были полностью менять твою жизнь… обрекать тебя на величие.       Иланаро молчал.       – Ты не знал, на что соглашаешься. Да и мы – разве знали? Те, кто посвящал Тайбера Септима, давно умерли… мы шли вслепую – и ты, и мы. И вот теперь уже ничего не вернуть.       – То есть вы даже не знали, что делаете? – спросил Иланаро, скрещивая на груди руки и поднимая лицо к потолку. Его голос прозвучал на удивление спокойно.       – Знали. Но не осознавали.       – Прекрасно.       Арнгейр поднялся, крякнув. Выпрямился и сказал уже совсем другим тоном: торжественным, пафосным, который успел набить Иланаро оскомину уже в первый его визит сюда.       – Отныне Высокий Хротгар – твой дом, Довакин. Приходи, когда хочешь – и уходи, когда хочешь. Ты всегда найдешь здесь приют и совет. Здесь твой кров, твоя постель, твои пища и вино.       – А книги? – усмехнувшись, спросил Иланаро. – Они тоже мои?       – Ну, конечно! – нахмурился старец, недовольный, что его возвышенная речь привела к такому бытовому вопросу. – Все здесь в твоем распоряжении. И книги тоже.       – Замечательно. Я как раз утащил в тот раз парочку. Приятно, что меня больше не будет мучить совесть.       Арнгейр явно проглотил пару нелестных фраз, злобно взглянул на Иланаро, но потом взял себя в руки.       – Что ж, отдыхай, Довакин! – возгласил он и вышел.       День был и вправду тяжелым.       Иланаро разделся, задул свечи и лег, закутавшись в одеяло. И почти сразу же провалился в сон.