Люмен Истуар, и мы вас предупреждали I

      Все, кто был на острове Тенрю, мертвы. Все эти безрассудно-смелые маги «Хвоста феи» — и Венди, маленькая синеглазая девочка, напоминающая ему младшую сестру, которой у него не было.       Дранбальт никогда в жизни не напивался. А теперь вот уже неделю не выныривает из хмельного дурмана, наплевав на службу, обязательства, здоровье… Потом в тесном номере захолустной гостиницы его находит Лахар. Которому вообще здесь не место, потому что после такой миссии и такого провала его ждёт гора отчётов.       — Что ты с собой сотворил?! — тревога в голосе, цепкие пальцы хватают Дранбальта за ворот и сдёргивают с разворошенной кровати.       — Оставь меня, — бормочет он. — Ты ведь терпеть не можешь пьяных.       А он, определённо, пьян. И хотел бы быть ещё пьянее, чтобы вообще не думать и не помнить.       Лахар опускает его прямо на пол, за пару минут вокруг появляется рунная вязь — тогда Дранбальт чувствует себя трезвым.       И мёртвым.       Для того, чтобы быть живым, у него нет сил.       — Ты позоришь рунных рыцарей.       — Плевать.       — Знаю, — голос Лахара звучит непривычно мягко. — Дранбальт, что ты с собой сделал?       — Напился в хлам в гордом одиночестве. Что, не видно?       Он ведь всегда один. Не помнит своих родителей, у него нет братьев или сестёр (кажется, что синеглазая Венди могла бы стать ему сестрой), никогда не было девушки. Не было друзей.       Не было ли?       Сейчас, когда через аккуратность и невозмутимость Лахара явственно прорывается тревога — за него тревога, — Дранбальт хватается за смутную догадку, как за последний якорь.       — Почему ты здесь?       — Я волновался за тебя, — прямо и спокойно. — И, похоже, не зря.       — А отчёты?       — В дороге писал, отправил почтой.       Волновался, ага, — Дранбальт верит, — но отчёт всё равно написал.       И что-то в этом есть такое, знакомое-родное-близкое, что в груди бьётся болезненное тепло.       Не вставая с пола, он подаётся к Лахару, хватает его за руки, на которых сейчас нет форменных перчаток. Дыхание сбивается, он целует костяшки пальцев, перепачканные чернилами, и прижимается лбом к запястью.       — Не уходи, — голос ломается и хрипит. — Только не уходи сейчас, ладно?       — Куда я денусь, — грустно улыбается Лахар. — Зря, что ли, неделю тебя искал?       А Дранбальт вдруг осознаёт, на что похож — помятый, небритый, в несвежей одежде. Лахар же, хоть и с дороги, почти невыносимо аккуратен… только чернила на руках.       От этого становится до одури неловко, и тот, похоже, замечает.       — Иди в душ, горе моё. Я позову горничную, чтобы перестелила постель и принесла ужин. Сменная одежда у тебя, надеюсь, есть?       Он неуверенно качает головой: переместился в этот город, не взяв никаких вещей. И он не хочет уходить из комнаты, потому что страх потерять змеёй свернулся в груди. Не отпускать ладонь, не выпускать из поля зрения…       — Что ж, посмотрим, могут ли в этой гостинице предоставить постояльцу халат, — вздыхает Лахар; когда Дранбальт не двигается с места, чуть нервным жестом высвобождает руки и поправляет очки: — Ну, иди уже, никуда я не пропаду за полчаса!

***

      Ни за полчаса, ни за час…       Боязнь потерять и нежелание отпускать доводят до странного. Дранбальт никогда не спал с кем-то в одной постели, и, судя по выражению лица Лахара с утра, для того это тоже новый опыт.       Но, кажется, не неприятный.

11.06.2016 Хельга