Жизнь в набросках

      Стайлз ежится от холодного ветра, поправляя новенькое пальто, и одевает солнечные очки, выходя из машины. Во рту неприятное послевкусие утренней еды, с каждым днем кажущейся все отвратительнее. В последнее время ее слишком часто тянет курить и пить обжигающий крепкий кофе. Темная сила, пробудившаяся в ней (снова) то и дело выходит из-под контроля, все чаще являя миру теней, смутно напоминающих лис.       Стайлз в очередной раз одергивает себя, и пытается не раздражаться ради спасения Елены, так и не принявшей вампирскую суть.       Иногда, в минуты хладнокровного раздражения и ярости из-за собственного бессилия, Стайлз кажется, что это Гилберт и погубит. Правда никто этого не замечает, и Стайлз вновь чувствует себя невидимкой.       День заканчивается неожиданно быстро, и Стайлз хочется бежать: от воспоминаний, проблем, неожиданных встреч, и этого жуткого желания вновь почувствовать себя обычной. Лишь девочкой с СДВГ.       Но Стайлз – ведьма. Сильная, своенравная, заставляющая одной мыслью взлетать предметы и начинаться пожару. И еще возвращать умерших. Даже несмотря на то, что сейчас она скорее бледная тень себя с проблемой самоконтроля.       В такие моменты она затягивается до обжигающей боли в легких обычной ментоловой сигаретой, жалея/желая показать хоть кому-нибудь всю свою безграничную силу. Но милой, родной бабушки Беннет уже нет, отец далеко, Керолайн слишком занята своей новой-старой любовью (хотя Стайлз давно уже все осознала: когда-нибудь неугомонная Форбс поймет того, кто всегда выбирает ее, несмотря на все совершенные поступки, и будет в ее жизни все: Рим, Токио, Париж, Нью-Йорк…), а Шейну она просто банально не доверяет.       И поэтому курит. А еще бежит – от воспоминаний и неожиданно появившегося Дэнни.       Когда в школьном коридоре под ноги падает стопка учебников она меньше всего думает о Бейкон Хилз и старых знакомых. Нет, она по-прежнему звонит отцу, исправно отправляет нужную информацию Скотту, посылая письма с левых е-мейлов, никогда не подписывая себя, но взять трубку и позвонить им все равно не решается. Слишком сильно напоминает о себе разбитое вдребезги бессмертное сердце.       Когда Махиолани поднимает голову, поток извинений прекращается также как и начался – быстро и стремительно. Обладатель темных глаз и шикарной фигуры слишком долго пытается увидеть в одетой с иголочки прежнюю, смахивающую на мальчишку Стайлз. И дает ей время исчезнуть среди школьных коридоров, благодаря богов и Ребекку за неожиданное спасение от прошлого чашкой горячего мокко с корицей.       Корицу она, кстати, тоже в последнее время не выносит: слишком сильно пряный аромат напоминает о Мартин, засевшей немым упреком где-то на периферии разума девочки-ведьмы с СДВГ.       О рыжей Банши Стайлз тоже думает меньше, когда в жизни появляется Первородная, забрав себе лавры первой стервы, с которой у Стайлз, как оказалось вполне неплохие отношения, когда Гилберт-Сальваторе не находятся в состоянии войны с Майколсонами.       С Ребеккой не надо быть идеальной, сильной, не-собой. Стайлз безумно любит своих друзей, но даже им не хочется показывать другую сторону собственной личности, когда-то ступившей за грань, и познавшей сердце истинной тьмы.       С Ребеккой можно молчать, ругаться матом, курить, жрать дорогущий виски литрами, выплескивать всю свою испорченность и гнев человека, прошедшего слишком многое, и слишком многих потерявший. Ведь умная, иногда капризная древняя знает, что такое взрослеть и жить, приспосабливаясь в неправильном чокнутом мире, уничтожающим всех, кого ты когда-то любил.       И поэтому Бекка – лучшая из врагов и друзей, ибо с ней можно быть собой (без масок, оков, личин), смотреть одним и тем же взглядом: мудрым, отражающим тысячелетнюю боль человека, мечтающего просто жить, а не выживать.       В тот день Стайлз не замечает, как падают карандаши, ранив руку любимого учителя, как обеспокоенно смотрят две близкие блондинки, и даже сбегает от Шейна, желая побыть одной, и отогнать от себя тут и там всплывающие картинки прежней жизни.       Доходит даже до того, что на одной из улиц ей мерещиться высокий и хмурый мужчина, а в лесу, на окраине города, черный поджарый волк. И Стайлз достигает точки кипения, запершись в собственном доме, пресекая все попытки друзей поговорить.       Она пьет одну чашку черного за другой, разбавляя кофе бурбоном. И курит уже, кажется, второю пачку сигарет в день.       Внутри рушатся все тщательно возводимые стены, и нарастает дикое желание взять и позвонить чертовому Хейлу. Сказать, как он задолбал сниться ночами, как бесит, что стоит ей хоть что-то увидеть табачного происхождения, и тут же видит его, ощущает его сильные руки на тоненькой талии, и жесткие, заводящие губы на собственных хрупких ключицах.       Но Стайлз курит, пытается убедить себя, что больше его не любит. Глупая. - Тебе не идет сигарета. – Мужской, чуть хрипловатый баритон разрывает тишину весеннего, еще по-зимнему, холодного вечера. - Мой врач говорит также. А еще намекает, что это грозит раком легких. Но что нам будет, если парочка древних слов, и тело как новенькое. И снова делай, что хочешь. - Но разве так ты хочешь жить? Бездарно тратить отведенные минуты на уничтожение собственного «Я»? Разве это твои мечты? - Мои мечты зарыли в землю пару лет назад. Ах, да, и еще хорошенько потоптались в душе. - Не драматизируй. Ты нужна своим друзьям. Они волнуются за тебя. - Они или Бекка? Брось, ты бы не притащил сюда свою задницу, если бы не она. Любимая младшая сестра. - Семья превыше всего… - Всегда и навечно. Я знаю. – В какой-то момент голос срывается на крик, и уже не важно, что это не следует слышать ему. Тому, кто когда-нибудь свернет ей шею. – А я, Элайджа? Смогу ли я когда-нибудь стать кому-то семьей? Быть не просто ходячей энциклопедией или источником силы. Разве во мне нельзя увидеть меня?..       Теплые мужские ладони притягивают к себе, выбрасывая из тонких девичьих рук сигарету, и Стайлз не хочет задумываться, почему она позволяет ему делать это. Лишь говорить что-то бессвязное в идеально отглаженный ворот пиджака, и слушая молчаливое северное сердце, оказавшееся рядом в час ее очередного срыва. - Когда-нибудь ты забудешь его. Парня, чьего имени я не знаю. Не сразу, но станет легче. И тогда ты увидишь, как тебя могут и будут любить. Несмотря ни на что.       Если честно, то Стайлз так до конца и не поняла его поступка, но это маленькое открытие о личности старшего из Первородных позволило успокоить разбушевавшееся сердце. И увидеть, что за маской благородного древнего тоже есть человек, переживший слишком многое.       Остаток вечера она слушает северные легенды и пьет терпкий медовый чай, заваренный мужчиной в обычной рубашке, на обычной маленькой кухне, и осознает, что пора вскрыть старые гнойные раны, и прекратить винить себя.       Когда Майколсон почти касается ногой порога входной двери, она вдруг произносит: - Спасибо, Элайджа. - До встречи, Дженевьева.       И Стайлз вдруг понимает, что только он один понял это странное, данной мамой имя, когда хрупкие пальцы набирают выученный в памяти номер…