Bang bang.

Эггси всегда спал беспокойно: постоянно ворочался во сне, просыпался каждые несколько часов, вставал. И не было ни одной ночи, когда бы он проснулся в том же положении, в котором заснул. Ни одной ночи, кроме сегодняшней. По этой причине парень долго избегал сна: не хватало еще толкнуть во сне Гарри; безмолвно и недвижимо всматривался в темноту, прислушивался к размеренному дыханию – ни дать, ни взять, преданный страж своего господина. Объятия Морфея окутывают незаметно – он просто моргает. А когда моргает в следующий раз, сквозь приподнятые пластины жалюзи уже пробиваются далеко не рассветные лучи солнца. Гэри Анвин мгновенно холодеет, пытаясь осмыслить свое тело в пространстве. Он давно распластался по Галахаду? Спихнул его на край кровати? Пока глаза медленно фокусируются, он шевелит пальцами, головой и облегченно выдыхает: впервые он не пошевелился за ночь, так и проспал, держа Гарри за руку и уткнувшись носом в его плечо. Впрочем, его наставник не был так неподвижен, и нос Эггси сейчас упирается не в незащищенную кожу плеча, а находится в паре дюймов от носа самого Гарри. Эггси широко, но бесшумно зевает, потягивается, разминая застывшие мышцы, и осознает, что с ногами у них точно непорядок. Мало того, что он закинул на него ногу, словно трепетная дева, так еще и просунул ее между ног Гарри. Ай да Эггси, ай да молодец, ни на ком не распластался! Ага, верхней частью тела, нижняя явственно жила независимой жизнью, и ее выбором было размазаться тонким слоем по чужим ногам. Хорошо, что из повреждений ног только изрезанные ступни, все остальное осталось целым. И непохоже, чтобы его наставник был против – обвил лодыжкой его ногу, но Гэри все это не нравится. Точнее, ему нравится настолько, что хочется перекатиться, перетечь, растечься ровным слоем по Галахаду и поцеловать. Дьявол, как же хочется его поцеловать! Прижаться губами к губам, провести языком по треснувшей в уголке рта коже, обвести контур губ и ощущать, как он будет посыпаться. Стоит только представить, как вздрагивает под ним расслабленное тело, а теплые руки скользят с нажимом по его спине, как утренний стояк превращается во вполне осознанную эрекцию. Эггси почти не шевелится, только аккуратно выпутывает ноги, вытягиваясь рядом, но даже не думает отодвигаться. У него сейчас нет права поступить так, как хочется; дело даже не в ранении, а в барьере, дистанции между ними. Все их прикосновения случайны и походят, скорее, на попытки утешить друг друга, утешиться друг об друга. Вернее будет сказать, что каждый раз его успокаивает Гарри. Помогает не захлебнуться в водовороте собственной вины. Эггси задыхается. Надо было быть идиотом, чтобы не заметить закономерности. Оба поцелуя, оба приглашения в свою постель были только тогда, когда он умирал на глазах у Галахада. В другой момент, наверняка, Гарри бы попытался воздействовать словами, как делал всегда. Его наставник знал, когда нужно давить, и в эти моменты бесполезно было молить о пощаде, но когда Эггси было действительно плохо, когда он избегал Гарри, чтобы не сломаться, или, наоборот, искал встречи с ним, чтобы сделать шаг за край, то слышал только мягкий теплый голос. Это было сродни гипнозу: неважно, что говорилось, главное, с какими интонациями. Эггси всегда это помогало. После монологов Галахада жизнь начинала казаться выносимой. То, что происходит между ними сейчас, с пугающей точностью напоминает обычный галахадовский сценарий. В отсутствие голоса и возможности применения обычного вербального общения, он обратился к невербалике и выбрал одну из самых жестоких ее форм… Гэри задерживает дыхание и считает. На девяносто пяти легкие начинает сдавливать, и он спокойно выдыхает. Его целью было не добавить новый пункт в книгу рекордов Гиннесса, а просто успокоиться. Завтра Гарри сможет разговаривать, и они все обсудят. Вчера казалось, что будет достаточно этих случайных поцелуев, что самое главное – это прощение, которое он получил, но мозаика не сходится, как ее не крути. От прощения становится только хуже, и так будет до тех пор, пока он не сможет простить себя; от поцелуев Галахада тепло, спать с ним рядом офигенно, но этого мало. Гэри Анвин понимает, что если поцелуи будут только попыткой утешения, этого будет мало. Этого уже становится мало… «Один день», – Эггси признает собственную слабость и позволяет себе отдаться ее власти. – «Только один день». Сегодня можно считать, что все хорошо, а отсутствие определенности – великое благо. Даже если придется обойтись без поцелуев, сейчас расслабленный Харт полностью в его распоряжении. Эггси не спеша скользит взглядом по спокойному лицу. Во сне Гарри выглядит усталым, бледным и почти юным. Без привычной насмешки в его в глазах это зрелище вполне может претендовать на звание трогательного. Трогательным Гарри Харта мог назвать разве что потенциальный камикадзе: от него просто веяло опасностью, даже когда он истекал кровью. Его слова всегда достигали цели, не имело никакого значения, что все слышали перед этим: иногда голос Галахада был подобен раскатам грома, заполнял собой все пространство, вызывал дрожь, поднимающуюся из живота; в другой момент был слышен только свист от резкого удара хлыста – легкие сворачивались в комок, отказываясь работать; но порой было достаточно просто легкого, шипящего, почти змеиного шепота, чтобы Гэри Анвин не просто услышал этот голос с другого конца комнаты, но и почувствовал – мурашками по загривку, вздыбившимися волосками на руках. И даже после двух дней плена вся внутренняя стать и достоинство оставались при нем. Сейчас сэр Галахад Сияющий снял свои сверкающие доспехи, блеск которых издалека ослеплял врагов и обращал их в бегство, и остался просто его Гарри. Если бы Эггси хотел его убить, это получилось бы довольно легко: взмах бритвой по горлу – и все. Парень хмурится; есть надежда, что Гарри не спит так открыто с кем попало, но мысли о смерти Харта не дают ему покоя, так что надежда превращается лишь в слабое утешение. Воспоминания об их ночном поцелуе вызывают внутреннюю дрожь. Залитый кофе, полуобнаженный, перечеркнутый бинтами… Эггси аккуратно выпускает расслабленные пальцы спящего мужчины, задерживает дыхание и касается его живота, не отводя взгляда от безмятежного лица. Как только Гарри пошевелится, надо будет валить отсюда нафиг! Господи, какой стыд, как подросток!.. Он чуть краснеет, но не собирается останавливаться; пальцы натыкаются на шершавую ткань бинта, заставляя Гэри морщиться, и наконец касаются теплой кожи. Миновать лабиринт бинтов – непростое занятие, и Эггси ловит себя на том, что увлекся, только когда не просто касается Гарри, а откровенно гладит и ласкает его. Нежно и почти невесомо, так, что тот и не думает просыпаться, но это уже ласка, а не просто прикосновения, и уж тем более не то, что нужно выздоравливающему после двух огневых в грудь пациенту. «Забота, забота, забота, твою мать!» – твердит себе Гэри Анвин не в силах оторвать руки от мягкой кожи. Можно скользнуть по ключицам подушечками пальцев, нащупать вену на обнаженной шее, ощутить слабые удары пульса… Время и пространство вокруг перестает существовать, настолько он сконцентрирован на теле Галахада. Кажется, вечером его немного беспокоил Мерлин, врачи и медсестры, но сейчас Эггси не помнит о том, что их может кто-то застукать, и что прилетит, в основном, ему. Пока можно быть вдвоем, все остальные могут подождать. Как загипнотизированный, он прижимается губами к плечу Гарри. Единственное желание сейчас – провести языком, сжать зубами… И Гэри чуть не сбрасывает на пол. Отрезвляющий фактор – выглянувший край ситуационного шва – оказывается действенней пощечин или холодного душа: словно в ледяное озеро швыряет, сразу под лед, в стоячую обжигающую воду. Гарри не просыпается даже от этого резкого движения, а Эггси, наконец, берет себя в руки. Поправляет повязку, закрывая шов, и думает, что нужно будет сказать врачу, чтобы бинты накладывали аккуратнее. Он может представить взгляд медика, сам бы так посмотрел, если бы ему посмели делать замечания какие-то левые люди, но Гэри Анвину плевать на все и всех, когда дело касается его Гарри. Он не встает до тех пор, пока организм не заявляет, что ссать или не ссать – это уже не вопрос, и ответ на него станет известен через несколько минут. Воздух больничной палаты кажется прохладным, хотя температурный режим кондиционера настроен на наиболее комфортную температуру. Он буквально стучит зубами, одеваясь, и не знает, у него нарушена терморегуляция собственного тела, или его просто ломает без ощущения Галахада рядом. Вероятны оба варианта; Эггси вспоминает, что так и забыл поесть, а кофеин и сахар неспособны поддерживать нормальную работу внутренних систем дольше нескольких дней. По возвращению его встречает теплый и расслабленный Гарри. Гэри помогает ему сесть, поправляет еще пару сползших бинтов и осторожно надевает на него пижамную куртку. Его наставник не сопротивляется, почти не шевелится, позволяя Эггси сделать все самому, и в этом есть не просто доля интимности, а доля секса: продеть руки в рукава, расправить складки, разгладить манжеты, обернуть вокруг запястий и медленно застегнуть пуговицу. В отличие от рубашки пижамные манжеты свободные их можно закатать или подтянуть чуть ближе к локтю и снова обнажить запястье. Сдерживаться почти невозможно, когда вот она, ладонь, в твоих руках и можно коснуться губами центра, прочертить линию жизни языком, продолжить ее до точки пульса, замереть, прижаться к тонкой коже, ощутить выпуклые вены и чувствовать биение самой жизни в них. Видеть добродушный взгляд Галахада невыносимо, от этого внутри только нарастает напряжение, и Эггси сходу придумывает дюжину причин, чтобы уйти домой. Увидеть маму, отвести сестру к врачу, сменить одежду, побриться – да мало ли, что еще можно придумать! Беспорядочно скользит взглядом по лицу Гарри, ни на секунду, не задерживаясь на глазах, – не смотреть совсем будет слишком явно, а так создается иллюзия прямого взгляда. Он не думает, что смог обмануть Гарри, но его наставник не хмурится, и это уже что-то. Гэри не хочет уходить, но сейчас это необходимо. Нужно все обдумать, а, оставшись здесь, это будет невозможно сделать – Галахад притягивает его, словно магнит, вовлекает в свою орбиту вращения. Костюм Кингсмен и менторский тон Мерлина – не то, что ему сейчас требуется, и Эггси решает оставить это на потом. Ночью ему не хотелось уходить из больницы, не хотелось быть дальше положенного от Гарри ни на шаг, а теперь хочется бежать отсюда, сломя голову, и никогда больше не возвращаться. Вряд ли его удалось обмануть сбивчивой тирадой, скорее, он по-джентльменски никак не прокомментировал эту ситуацию и все, но что творится у него самого в голове? Эггси едет домой, напряженно вглядывается в свое отражение в стекле вагона подземки, смотрит сквозь него, рассматривая бесконечные кабель-каналы, и не может ни на чем толком сосредоточиться. Его уход из больницы, наверное, выглядел побегом в глазах Гарри, но ему необходимо побыть одному. Сон, еда и несколько часов покоя необходимы его организму. Эггси яростно соскребает щетину перед зеркалом – ему она точно не идет. Гарри с бородой еще хоть как-то, но и то без нее тот выглядит гораздо привлекательнее, а сам Гэри небритым выглядит, как после недельной пьянки. Вместо кровати парень ныряет в шкаф и достает спортивный костюм. Лучшим средством для приведения себя в равновесие для него всегда был не сон, а бег. Еще со времен занятий гимнастикой бег был не изнуряющей тренировкой, а способом поддерживать себя в тонусе. Парень раздраженно щелкает кнопками старенького плеера, подбирая музыку с подходящим ритмом. Нужно найти что-то такое, что не будет гнать его вперед, но темп должен быть быстрее спортивной ходьбы, быстрее бега для марафонской дистанции, хотя сейчас он собирается пройти именно ее – двенадцать с половиной миль чистого одиночества. С одной из первых зарплат в Кингсмене он купил себе отличные беговые кроссовки, но так и не нашел времени их опробовать, а сейчас все его тело ощущает разницу между качественной обувью и той дешевой, что у него была всю жизнь. Особое строение подошвы целиком глушит удар пятки об асфальт, направляет отдачу не вверх по корпусу, а распределяет ее по стопе, толкая вперед, заставляет двигаться быстрее. Он всегда думал, что модные пружинящие технологии, амортизационные эффекты со сложными названиями – только рекламный ход, способ привлечения клиентов, но, похоже, именно это позволяет снизить напрасный расход энергии: она просто преобразовывается в движение. Ступня сама перекатывается с пятки на носок, провоцируя новый шаг; Эггси бежит по мосту с закрытыми глазами. Место не самое безлюдное, есть опасность в кого-то врезаться, но слух, натренированный в Кингсмене, сейчас похож на оголенный нерв: такой же чувствительный и даже немного болезненный. Парень слышит не только тихую мелодию в наушниках, но и шуршание резиновых подошв по асфальту, и ощущает шаги редких прохожих, идущих навстречу. Сбежать от Гарри – какая нелепость, просто концентрация абсурда! Это Гарри, его Гарри, который всегда разговаривал с ним. Разговаривал больше, чем мать, был жестким, резким в словах, но бесконечно терпеливым в объяснениях, и сейчас он предпочел уйти вместо того, чтобы все нормально обсудить. Эггси спотыкается внезапно. Группируется, обходится не только без нелепых падений, но и без унизительных царапин и выдыхает: это раньше можно было поговорить с наставником обо всем, а теперь какое он имеет право требовать что-то, пока Галахад не восстановился полностью? Какое право он имеет что-то спрашивать у человека, по его вине перенесшего тяжелую операцию и проведшего сутки в медицинской коме? Гэри Анвин с отвращением сплевывает на асфальт и оглядывается по сторонам: привычные двенадцать миль явно давно остались позади – Лондон скоро накроют вечерние сумерки, а он все еще занимается собой, хотя должен быть в другом месте. Он мысленно отвешивает себе пощечину, всерьез размышляя, а не врезать ли от души себе по морде. Галахад, которому нельзя вставать, и который, проигнорировав этот факт, расхаживает ночью по больничным коридорам, безропотно проведет весь день в постели? Да ладно. «Эггси, ты дебил!» – со злостью думает он, за долю секунды до закрытия дверей влетая в автобус. «Гребаный кретин!» – Гэри костерит себя на все лады, с остервенением намыливая тело, смывая остатки липкого пота и ежась от холодка иррационального страха, ползущего по позвоночнику. Смех какой, кому рассказать – не поверят: он так не истерил, когда его наставник был в плену, когда порой не было известно, жив он или нет, как психует сейчас, когда тот находится в высококлассной больнице, оборудованной приборами, выходящими за грань последнего слова техники, обложенный всевозможными датчиками и квалифицированным медицинским персоналом. Но именно в этот момент Эггси увлекает в пучину отчаяния и парализующего страха. Все равновесие и ясность мыслей, достигнутые хорошей пробежкой, отправляются псу под хвост – внутри снова сворачивается в тугие кольца раскаленная спираль. На разделительной полосе между двух проезжих частей Эггси замирает: дороги на мгновение пустеют, пешеходы встречаются посередине, и мир вокруг замедляется. Рваные кадры кинофильма, фигуры, выхваченные вспышками света на танцполе ночного клуба, – несмотря на резкость движений, всегда кажется, что они движутся еле-еле. В ту же секунду Эггси получает резкий тычок под ребра, порцию брани и чувствительный удар сумки, от какой-то сумасшедшей старушенции. Гэри Анвин оживает, как в детской игре «Замри – отомри», рвется вперед, не обращая внимания на сменившийся сигнал светофора, уворачивается от велосипедиста, разом перемахивает через две машины и переводит дыхание уже на тротуаре. Так-то лучше, только абсансов ему и не хватало! Навещая в больнице пациентов, принято им что-то приносить. Мысль простая и тривиальная, но единственная причина, по которой она вышвыривает парня из реальности – Галахад. Матери можно принести конфеты, сестре – игрушку, друзьям он бы тайком протащил пару пинт пива, но что купить Гарри? Эггси опять разбивается о то, что он ровным счетом ничего не знает о Гарри Харте. Гарри Харт – его личная территория непознанного и огромный плацдарм для сомнений. От мыслей о фруктах сводит челюсти – банальнее этого и придумать нельзя, а что вообще любит его наставник?! Может, после пафосного супа с Артуром и бокала правильного мартини с Мерлином его наставник ночью тайком жрет с Персивалем шоколадное мороженое серебряной ложечкой прямо из пластикового контейнера?! «На это он точно способен», – мрачно думает парень, обводя беспокойным взглядом магазины вокруг. Дорогой шоколад? Стейк? Чай с молоком и бергамотом? Глаза сами цепляются за яркое пятно, и увиденное заставляет его застонать: цветы. Единственное, что банальнее фруктов – это цветы, и тем не менее Гэри останавливается именно у цветочных лотков. От его взгляда яркие букеты должны были уже полыхнуть рождественскими кострами, но хотя бы он выглядит настолько выразительно, продавец не пытается предложить свою навязчивую помощь. Чем дольше Эггси смотрит на цветочные россыпи, тем больше укрепляется в мысли, что эта идея – одна из самых бредовых. Он берет пинту Гиннеса в соседнем магазине и устраивается на лавочке в нескольких шагах. За распитие спиртных напитков на людях можно вполне напороться на штраф; пиво он вообще обычно выбирает светлое – горечи темного пива отдает предпочтение Галахад, но эти долбаные цветы становятся навязчивой идеей. «Да ну нахуй!» – несколькими глотками парень приканчивает бутылку и решительно приближается к цветочнику. – «Захочет – в окно выкинет!» Розы и тюльпаны Эггси отметает сразу, хризантемы, герберы и ромашки – слишком просто для утонченного Галахада; орхидеи и подсолнухи – чрезмерно патетично, готовые букеты даже рассматривать не стоит. Кроме того, что он сам их ненавидит, так еще и выяснится, что они не соответствуют каким-нибудь правилам составления букетов, естественно, с рождения известным всем джентльменам. Методическим исключением неподходящих вариантов Гэри натыкается на кроваво-красные альстромерии. «Альстромерия – что это за дрянь такая? В жизни не слышал такого названия!» Однако именно они, пожалуй, являются лучшим вариантом: в меру простые и изысканные, яркие, но без излишней напыщенности, и почти без запаха в отличие от огромных багровых лилий. Эггси останавливается на одиннадцати цветах – красивое число, идеальное в своей симметрии, но, отойдя на три квартала, возвращается и покупает еще один: дюжина больше соответствует общепринятым нормам, что Галахаду должно быть ближе. Можно было бы завалить цветами всю его палату только ради того, чтобы посмотреть на реакцию, впрочем, ее и без этого предсказать несложно: палец у виска и несколько крепких словечек в придачу. Как ни странно, покупка цветов – Гэри Анвин и его безумие, приятно познакомиться – порядком повышает настроение, и по больничным лестницам Эггси взлетает, насвистывая легкомысленную мелодию. Вазу парень заимствует в ближайшей так удачно пустующей ординаторской и не испытывает по этому поводу никаких угрызений совести. Взгляд на опустевшую и аккуратно застеленную койку Гарри вышибает воздух из легких. Парень упрямо трясет головой, отгоняя непрошенные мысли – за это время не могло случиться ничего непоправимого. Даже если его наставнику стало хуже, не хоронят же его в этот момент, в конце концов?! Они выбирались и не из таких передряг не для того, чтобы потом мирно склеить ласты на операционном столе, ну уж нет! Общаться с медицинским персоналом нет никакого желания. «Извините, я у вас тут вазочку спиздил, потом верну, а куда делся охуенный мужчина вот из этой палаты?» Гэри Анвин ухмыляется и возвращается в ординаторскую. Небольшая разведка не раз спасала мир, неужели не поможет сейчас? Все оказывается гораздо произаичнее картин, предлагаемых мозгом: Галахада просто перевели в другую палату. Аккуратно просунув нос в приоткрытую дверь, Эггси с облегчением выдыхает – Гарри спит. Парень так и не смог решить, превратить вручение цветов в балаган, который гораздо более привычен для него, но ни черта не отражает его чувств; сохранять серьезность, вручая цветы Галахаду – пожалуй, на этот подвиг он еще неспособен, а возложить цветы к его ногам было бы слишком высокопарно. Гэри бесшумно приближается к кровати и хмурится: отсутствие щетины на лице может означать только одно, что тот снова вставал. Остается надеяться, что это было уже в этой палате, оборудованной небольшой ванной комнатой, а не явилось итогом скитания по коридорам. «Гарри, ты вообще в курсе, что швы могут разойтись?» – вот что следовало бы спрашивать прошлой ночью, а не извиняться за то, что выплеснул на него кофе. Впрочем – эта мысль заставляет нахмуриться еще больше – мог просто заявиться Мерлин с бритвой в таком же дорогущем футляре и помочь справиться с неразрешимыми затруднениями. От накатившей ревности темнеет в глазах, и Эггси злится, устанавливая вазу на тумбочке рядом: Гарри не давал ему никакого повода. Если вдуматься, Гарри не давал ему пока повода ни для чего: ни для ревности, ни для мысли, что Гэри имеет на нее право. Очень хорошо, что Гарри сейчас спит. Откуда цветы? Понятия не имею, я пришел, они уже тут были. Видимо, поклонница принесла. Тут еще можно рассмеяться, непринужденно ткнуть Галахада кулаком в плечо или подмигнуть… «Так и сделаю»,– облегченно решает Эггси, распрямляется и наталкивается на взгляд Гарри и его улыбку. Блядь. – Молчи! – шипит он, глядя на наставника. Тот всем своим видом показывает, что он ничего и не мог бы сказать, ему же нельзя, но Эггси не обмануть: – Молчи, Гарри! – его голос звенит от напряжения, и взгляд Галахада меняется, он понимает, что все это не игра, и покорно поднимает руки в типичном жесте прекращения сопротивления. Парень устало оседает в кресле и горбится, тупо уставившись в пол. Он слышит тихое поскрипывание кровати, шорох постельного белья и безучастно наблюдает, как в поле зрения появляются узкие ступни, все в белых полосках пластыря. Гарри обхватывает его запястье и тянет к себе, заставляя податься навстречу; Гэри поднимает глаза, рассматривает усталое лицо и с трудом переводит дыхание: в эти дни у него все идет наперекосяк. Единственное, чего он хочет – позаботиться о Гарри. Он сам уложил наставника на больничную койку, и вместо того, чтобы помогать ему, поить куриным бульоном из чашечки, выбирать самую мягкую подушку из всех имеющихся – вместо всего этого он заставляет Галахада вставать с риском потревожить незажившие раны. Им же самим нанесенные раны. – Нет! – Эггси резко отшатывается, с трудом удерживаясь, чтобы не оттолкнуть его руки, упирается ногой и пол и решительно отодвигается вместе с креслом на максимально возможное расстояние. Его подбрасывает, вырывая из плена потертой коричневой кожи и натертых до блеска подлокотников, и швыряет к окну. Галахад выглядит растерянным, но для Эггси сейчас невыносима сама мысль о поцелуях из чувства жалости. Ему однозначно мало того, чтобы Гарри целовал его в попытке вытащить из внутренних омутов. – Гарри, ты можешь со мной поговорить? – Гэри Анвин разворачивается спиной к окну, опирается плечом об откос и внимательно смотрит на Гарри Харта. Тот все еще немного ошарашен происходящим, но уже взял себя в руки: взгляд отражает только вежливую заинтересованность. Эггси поверил бы ему, если бы не наблюдал за ним последние полгода. – Я знаю, что ты не можешь говорить, – раздраженно отрубает он, прерывая все попытки Галахада пожать плечами, и язвительно осведомляется: – Но кивать-то ты можешь? Эггси дожидается кивка в ответ, мстительно думая, что невозможность его наставника разговаривать напрочь лишает того удовольствия читать ему лекции про ложечки и прочие предметы столового серебра. Хотя сейчас парня волнует совершенно другой вопрос, и он, скорее, согласился бы на несколько часов лекций, лишь бы нужная формулировка оказалась сразу у него в голове. Несколько минут молчания не дарят ему озарения, и хотя Харт продолжает терпеливо ждать, ничем не выказывая своего недовольства затянувшейся паузой, лучшего он, видимо не придумает, поэтому спрашивает как есть: - Наши поцелуи… ты целуешь меня потому, что хочешь успокоить? Чтобы мне стало легче, и я не загонялся? Голос Гэри Анвина звучит тихо и спокойно, он сам гордится этим – в голосе не прорываются никакие эмоции; сейчас все просто: он готов ко всему. Но сдержанный кивок Харта и ясный взгляд ранят его сильнее, чем он ожидал. Парень выдавливает: – Я понял, – и снова отворачивается к окну. Секунды отмеряет только участившиеся удары сердца и давящая тишина за спиной. Нужно обернуться, пошутить на эту тему и навсегда стереть из памяти все их прикосновения друг к другу. «Ты не видишь, что я пытаюсь отплатить добром ему», – сказал когда-то Галахад, а Эггси с горечью думает, что ебал он в рот такую доброту, это не доброта, это жестокость, и если Харт этого не понимает, то он самый бесчувственный ублюдок на свете! Какое-то шестое чувство заставляет его обернуться – и он успевает это сделать ровно в тот момент, чтобы поймать летящий в него предмет. Эггси мнет в руках мягкий бордовый бархат с золотым шитьем: – Мистер Харт… – его голос, интонации и слова истекают кислотой. – Вы только что кинули в меня тапкой?! Получив утвердительный кивок, Гэри насмешливо продолжает: – Позвольте поинтересоваться причинами сего действия? – он с удовольствием наблюдает, как Галахад нервно дергает плечами, и издевательски тянет: – Ах, простите, я забыл, Вы же не можете говорить… Какая жалость, я так и не смогу узнать, почему Вы позволили себе действие, более характерное для плебея, чем для джентльмена. – Угадай. Хрип, вырывающийся изо рта Гарри, все еще звучит жутко, но в нем уже отсутствуют скрипящие ноты, заставляющие нервы вибрировать. Интонации не оставляют простора для фантазии – его наставник в бешенстве. Эггси, напротив, чувствует прилив невозмутимости, которой в глубине души безумно рад, и осведомляется: – Из-за моего вопроса? Галахад снова кивает в ответ, и тогда Эггси продолжает: – Простите великодушно, что я посмел потревожить Ваш покой своими переживаниями. Быть может, мне стоит уйти, дабы… – парень осекается, замечая, что Гарри ненавязчиво крутит в руках вторую тапку. Он берет небольшую паузу и тихо спрашивает: – Тебя волнует не сам факт вопроса? От нового кивка становится гораздо легче дышать. – Не сам вопрос, тогда…формулировка? – наугад бросает он. Получив очередное подтверждение, Гэри зависает. Сейчас нельзя торопиться, важно все хорошенько обдумать. Проще всего было бы свернуть разговор, но он сам его начал и отступать не намерен. Что он спросил? Целует ли его Гарри, чтобы успокоить, и Галахад ответил утвердительно. «Поцелуй – желание успокоить», – мерно перекатывается в голове. – «Попытка успокоить в виде поцелуя…» Где-то закралась ошибка, но где? «Причина для поцелуя – стремление помочь…» Причина? Эггси распахивает глаза и делает шаг навстречу. Если в него снова полетит тапка, то так ему, идиоту, и надо: – Гарри, намерение помочь – не единственная причина твоих поцелуев? В этот раз Гарри Харт не кивает, а просто лучезарно улыбается в ответ – и этого достаточно. Эггси подходит к нему вплотную, кладет руку на щеку и скользит пальцами по гладко выбритой коже. Больше всего сейчас хочется выяснить все до конца, но он не знает, что спросить. «Ты любишь меня?» «Я нравлюсь тебе?» «Ты будешь со мной?» Все вопросы, возникающие в сознании, прозвучат исключительно нелепо – детский жест отчаяния, способ привлечения внимания. Ответ приходит сам. Такой простой и незамысловатый, что стоило бы удивиться, как это сразу не пришло в голову: следует не расспрашивать Галахада, а рассказать о своих чувствах. – Ты мне нужен, – Эггси не отводит взгляда. – Я хочу большего, – выдыхает он и склоняется к губам наставника. У Гэри нет проблем с голосом, зато есть проблемы с формулировками, и поцелуй – отличный способ показать свои чувства, в этом Гарри был прав. Этот поцелуй отличается от предыдущих: в нем нет места поддержке, чувству вины, попыткам найти опору – только тепло, ласка, нежность и немного страсти. Дьявол, много страсти! Эггси с трудом отрывается от губ Гарри, смотрит на него мутным взором и понимает, что если сейчас не отвлечься на что-нибудь, все закончится постелью. Судя по сбившемуся дыханию наставника, этого хочется не одному Эггси, но сейчас не время и не место для этого. – Гарри, – хрипло выдыхает он, сдерживая желание щелкнуть пальцами перед глазами, которые так беспардонно пялятся на его губы, что на Гэри скоро штаны задымятся. – У меня есть еще один важный вопрос, ответишь? Галахад согласно мычит в ответ и приподнимает брови в ожидании. – Ты ешь с Персивалем по ночам шоколадное мороженое серебряной ложечкой прямо из контейнера? – парень сохраняет серьезное выражение лица на протяжении всей тирады. – Ванильное, – педантично поправляет его наставник. Каждое слово дается ему с трудом, и, скорее, угадывается по движениям губ, чем улавливается слухом. – Один. В постели, – и после небольшой паузы он ровно продолжает: – Присоединишься? Гарри и правда отвечает на его вопрос. Даже на тот, что он так и не решился задать.