Смотри в глаза

Глаза открывать и тем более вставать с кровати не хотелось, но дикий сушняк заставил сперва сесть, а потом спустить ноги — до кухни предстояло как-то доползти; вроде сок в холодильнике оставался, на крайний случай сошла бы и вода из крана. Босые ноги коснулись чего-то мягкого и теплого, я окончательно разлепил веки, щелкнул выключателем бра и глянул вниз — твою ж мать! Дюха! Он зашевелился на прикроватном коврике и тоже сел, глядя на меня еще мутными со сна глазами, а меня тут же замутило от резко подкатившей тошноты вперемешку с воспоминаниями о вчерашнем вечере. Бля-а, как же меня так угораздило вчера нажраться? — Какого… ты здесь спишь? — Вы приказали. — Гениальный ответ! И добавил еще, дебил: — Доброе утро. Какое же оно доброе? Застонав, поднялся и выяснил, что спал я голым — в принципе ничего необычного, но не тогда, когда практически под боком ночует чужой парень. Нахуя я ему приказал спать на коврике? И нахуя он послушался? Ну, хоть он одетый — уже радует. Не стал тратить время на поиск одежды и ненужные беседы — все потом, сперва туалет, вода, душ: скорая реанимационная помощь по приведению головы в жизнеспособное состояние. Горячий душ немного оживил, и вчерашние события выплыли из похмельного тумана: посиделки у родителей — водка, потом клуб со Светкой — там виски, потом поездка домой — гаишник, Светкино адью в ночи, моя злость, дома — коньяк. И… Наказание Дюхи. У-у-у, вот ведь блядство-то. Н-да. Моя садистская сущность, подстегнутая градусами в крови и пребывающая в ярости от того, что сессия и секс сорвались, вырвалась наружу практически без контроля. Вспоминать, что я вчера творил, было гадко. После существенного облегчения моего кошелька жадным гаишником, я промолчал всю дорогу до дома, слушая сбивчивые Дюшины извинения и несвязные оправдания, суть которых сводилась к тому, что он боялся меня разочаровать, если бы признался, что прав у него нет. Мудак сраный! Водить он, значит, научился, а такой мелочью, как получение прав, не заморочился! Но тогда я себя еще контролировал, на парковке съездил пару раз ему по ребрам и сказал валить, чтоб на глаза мне больше не попадался. Ну что бы сделал нормальный человек после этого? Развернулся бы и ушел. Но нет, он простых путей не искал. — Пожалуйста, не гоните меня, тогда ведь Паше деньгами придется долг отдавать, — залепетал болезный. Конечно, деньгами, на том и расчет строился. — А у него нет, вы понимаете? Я виноват, знаю, но пожалуйста, не надо. Три миллиона — это же нереальные деньги, а у меня мама. У нее сердце слабое. Лучше со мной что хотите — делайте, но больше никого не трогайте. Я на все согласен. И договор, какой скажете, подпишу! Я нихуя не понял из его истеричной тирады. Мама, три миллиона, Пашка, сердце, договор — набор слов, каждое по отдельности понятно, а в предложении нет. Что может значить три миллиона? Цена за мазду? Так не стоила она столько, максимум полтора. Или миллионы нужны на лечение слабого сердца, а Пашка их обещал и поэтому мне отдать ничего не сможет? Тоже бред, чтоб этот жмот кому-то помогал? Да ни в жизнь. В общем, совсем меня запутал долбоеб малолетний, но главное я из его бормотания выцепил — он на все согласен. Ну надо же! — А ты знаешь хоть, на что подписаться хочешь за своего брательника-тугодума? — это я уже в лифте спросил, когда мы с парковки в квартиру поднимались. Дюха помотал головой: — Не важно. И вот тут меня накрыл приход такой злости, что захотелось схватить его за шею и дубасить мордой об стенку лифта, пока не вбил бы в тупую башку основы самосохранения, а заодно чести и достоинства — ну как можно быть такой тряпкой? Злость, да еще подстегнутая алкоголем, буквально переполняла и выплескивалась. Давно меня так никто не выбешивал, чтоб убить просто хотелось. Еле дождался, когда мы с этим сраным говнюком переступили порог. И, как только захлопнул дверь, перестал себя сдерживать: пихнул придурка в спину с силой, что он пролетел через прихожую в комнату, еле удержавшись на ногах. — Ну так я сейчас тебе покажу. Посмотрим, как тебе неважно будет. Раздевайся, — приказал, проходя за ним следом в комнату. — Полностью раздевайся. — Зачем? — парень замер, сняв ботинки и куртку. — Вы же не… — не договорил, глазами захлопал, — не собираетесь меня? — Ебать-то? — покраснел еще, на все готовый называется! — Не собираюсь. Я же говорил, что не пидор. Пороть тебя буду. Смотрел фильмы про Шурика? «Надо, Федя, надо!» Наказать тебя за косяки надо? Надо. Да и я уже настроился на сессию. А по чьей вине она сорвалась? По твоей, мудила. Вот и побудешь сегодня мальчиком для битья вместо девочки. — На сессию? — Бля, не тупи, а? Или кроме студенческой фантазия ничего не подсказывает? — Подсказывает, — кивнул неуверенно и покраснел еще больше, взялся руками за ремень в джинсах. — А вы с Паши не будете деньги требовать? — Да твой братец за стольник удавится, его убить проще, чем долг стрясти. Чтоб я еще сел с ним когда-нибудь играть, не дождется, урод! Мои слова почему-то оказали магическое воздействие на Дюху и он принялся задрожавшими руками расстегивать рубашку, путаясь в пуговицах. Нервный какой. Ни разу по жопе, что ли, не получал? Хворостиной? Я тоже, пока он стягивал шмотки, сбросил куртку, но ботинки снимать не стал, прошел мимо него и уселся в кресло. С парнями я никогда не проводил раньше сессий: Тема без секса меня не интересовала, так что сейчас мне предстояло в первый раз распоряжаться мужским, а не женским телом. Хотя сессией то, что я собирался сделать, назвать нельзя было, скорее циничным избиением младенцев. — Что теперь? — он стоял посредине комнаты боком ко мне, прикрывая пах ладонями, словно невинная целка перед первой брачной ночью. Я бы его не заставлял раздеваться, смотреть на голого парня особого удовольствия не доставляло, но обнаженный человек уязвим намного больше, чем одетый — он уже чувствует свою беспомощность и зависимость. Учить, так учить, наказывать, так наказывать. — Рот будешь раскрывать, когда я тебе прикажу. На колени! — помедлил секунду, но опустился уже без возражений. — Ползи ко мне и снимай ботинки. Живее! Подполз на четвереньках, лицо скрыл за упавшими волосами, ну я ему напомню в глаза смотреть, и принялся развязывать мне шнурки. Это я еще добрый к нему — мог бы приказать без рук снимать обувь, зубами. Да не хотел, чтобы хорошие ботинки покоцал своими челюстями, с него станется. Держать себя в руках пьяным сложно, и сейчас у меня было далеко не самое лучшее состояние для силового воздействия, это я понимал. И со Светкой, если бы она не съебала в неизвестном направлении, я бы, скорее всего, ограничился простым сексом без всяких «излишеств нехороших», чтобы не натворить чего, о чем потом пришлось бы пожалеть. Контроль над своими поступками — необходимое качество для Верха. Хорошего Верха. Но какого хуя? Для этого парня я не был Верхом, ответственность за него я не нес, и он слишком меня раздражал, чтобы прислушиваться к тихому голосу разума. Впрочем, основной принцип я помнил — добровольность. И доверие, ага. — Если тебе страшно, ты можешь сейчас одеться и уйти, — я сказал это тихо и спокойно, рассматривая часы на запястье и не глядя на голого мальчишку, стоящего на коленях. Ну да, как-то стремно на него пялиться было, парень все же, что там у него рассматривать? Пусть формально, но он должен был согласиться сам на предстоящую боль. Хотя почему формально? Проститутки соглашаются за деньги трахаться, парень соглашается за деньги терпеть унижение — все честно. Он не пошевелился. Осталось только уточнить, чтобы не осталось непоняток. — Ты будешь делать всё, что я говорю? — ухватил его за подбородок и, задрав лицо, всмотрелся в глаза — грустные, испуганные и по-детски широко распахнутые. Ох, как же он меня бесил этой своей открытостью и наивностью! — Да. — Носки с меня тоже снимай, — дождался, пока он выполнит, и поднялся с кресла. — Грудь и руки на кресло. Так стоять! Прошел в спальню, все-таки обычно я там развлекаюсь, и все игрушки у меня там хранятся, но сейчас казалось неправильным вести Дюху туда, у нас же нет никаких отношений — он меня просто выбесил до предела, отхерачу его, пар выпущу и гуляй, Вася, по проспекту. Взял с собой паддл и стек. Хватит, наверное. Когда вернулся к нему, отметил, что мои слова на этот раз до него дошли — Дюха стоял в точно такой позе, как я его оставил — колени на полу, жопа отклячена, головой уткнулся в руки, сложенные крестом на сиденье кресла. Хорошая поза, правильная. Неправильно, что парень так стоит, но… нет, это меня смутить уже не смогло, я выкинул все лишние мысли из головы. Приблизился, провел рукой по голове, привычным жестом ухватил волосы на затылке, отрывая лицо от ладоней. — Вот так, сегодня ты будешь моей девочкой. — Всё гениальное просто, противоречия сняты. Он — просто-напросто очередная девочка. Потянул сильнее, вынуждая его запрокинуть голову. — Ясно? Скажи, кто ты? — Девочка, — голос хриплый, словно простуженный или от слез, — я ваша девочка. И все-таки чего-то не хватало… Через секунду я понял, что не хватало: алкоголя — меня начинало отпускать, прошло-то больше часа с последней порции виски. Это надо было срочно исправлять, еще немного и я бы одумался, а вот чего я никогда не любил — это идти на попятный. Сказал — будет наказание, значит, будет. И насрать, что у меня не то что член, но и рука не поднималась шлепать по голой заднице парня, даже называя его «девочкой». Прогулялся до бара, взял практически полную бутылку коньяка — я вообще-то редко пью, бутылки начатые стоят подолгу. Сделал большой глоток прямо из горла и вернулся к Дюхе, он ждал, ничего не говоря. Ну и я болтать не стал, предупреждать его, что ли? Ухватил стек, размахнулся и нанес первый удар — резкий, сильный, так, что сразу возник четкий отпечаток на левой ягодице. Дюха выдохнул и резко обернулся, рот удивленно приоткрыт, на лице шок. Думал, я шутил насчет наказания? Но следующие два нанес послабее, чтобы он привык и слегка расслабился, а четвертый со всей дури и по правой — первый вскрик, хорошо. Пара глотков мне. Еще пять по правой не очень сильно, скорее шлепая, но розовыми следами покрылась почти вся половинка задницы, по копчику я не бил — по кости больнее всего. Глотнул еще коньяка. И еще. Стало тепло, легко, злость ушла, остался кожаный прут с прямоугольной шлепалкой на конце и белая аккуратная попка, которую так приятно красить в нежно-розовый и кое-где в багровый. Еще несколько ударов с чередованием: по левой, по правой — равномерной силы. Умоляющий стон, словно просьба без слов, отозвался жаром в груди. Коньяк грел, не иначе. Расстегнул рубашку и сделал еще пару глотков. Горячая уже попка, нежная, ровная, я погладил, наклонившись, кончиками пальцев последние оставленные следы. Провел по позвоночнику, размял напряженные плечи. — М-м, умница. Но ты была очень непослушной и плохой девочкой. Согласна? — не дожидаясь ответа, я продолжил. — Как думаешь, девочка заслужила продолжение наказания? — Наверное… — Наверное? — сжал пальцами мягкое полушарие, благодаря алкоголю уже почти и сам поверил, что передо мной худенькая блондинка с острыми плечами и по-спортивному узкой задницей. Еще глоточек для надежности сделал. — Да, заслужил-а. — Тогда паддл. Слегка шатнуло, когда поднимался, ух ты, как здорово коньяк действует. Сделав шаг назад, взял принесенный паддл со стола, а другой рукой поднес горлышко бутылки ко рту. Алкоголь уже не обжигал горло, пился как чай. Не сильно размахнувшись, нанес первый удар. Дюша взвизгнул, скорее от неожиданности иной боли, чем та, к которой он уже привык, но этот короткий вскрик на высокой ноте только усугубил стирание гендерных границ в моем пьяном мозгу. — Считай, девочка, считай вслух. — Два, ой, три, а-ай, четыре… — голос доносился приглушенно, и эта сдавленная хриплость заводила меня сильнее. — о-о, восемь, м-м-м, девять… — А-а! Пятнадцать! — в голосе уже слезы, голос на грани, пора сделать перерыв, я же не хотел так быстро заставить использовать стоп-слово свою девочку… Нет, мы с ней только начали играть, партия так быстро не завершится, уж я постараюсь, чтобы девочка выдержала всё, что приготовлено для нее. — Тш-ш-ш, моя сладкая, всё, пока всё. Отдохни. Ты хорошо держалась. Я присел рядом и подул на влажный изгиб позвоночника, заметив как кожа покрылась мурашками, а короткие светлые волоски на пояснице встали дыбом, провел по ним языком, чувствуя солоноватую бархатистость. — Умница моя, такая красивая, знаешь, какая у тебя сейчас попка соблазнительная, м-м-м, розовая. Погладил покрасневшую кожу, охлаждая своими ладонями, помассировал половинки, и правая ладонь скользнула вниз, чтобы почувствовать насколько девочка возбудилась. Но вместо ожидаемой мягкой влажности, пальцы нащупали…что-о?! Блядь! Поплыл в приятных ощущениях и напрочь забыл, что наношу удары не сладкой блондинке, а этому дебилу — пашкиному брату! Сука, ебать их обоих! Кстати, о ебать. Член-то встал. Подупал, правда, когда я сообразил, что трогаю пальцами, но ведь встал, когда я шлепал такую аппетитную и призывно выставленную… Мужскую жопу! Ебануться! А я еще — языком?! Тьфу ты, блядь! От осознания этого я вскочил, как ошпаренный и парой глотков допил остатки коньяка в бутылке. Какого хуя он так закосил под девку, пидарюга сволочная?! Так разозлился на этот обман, что ухватив за шею, резко дернул его вверх, вынуждая выпрямиться. Тварь! Не мог пятнашку ударов паддлом по-мужски молча выдержать? Так стонал, как шлюха под клиентом! А вскочил-то я, погорячившись, чуть не завалился прямо на эту… этого, хер знает как назвать-то! «Да вы нарезались, ваше благородие», — вот как это называлось: я стоять с трудом мог, а как до кровати добраться вообще не представлял. Но меня осенило — у меня ж раб под ногами путается, жопой своей блядской вертит, сука. — Вставай, — не смотря даже в его сторону, приказал. — В спальню меня проводи и свободен. Вот на этом мои воспоминания обрывались. Но, значит, было что-то еще, раз Дюха не ушел, раз я ему приказал спать на коврике. И как я оказался голый, а он одетый? Было же наоборот? Выйдя из душа, не вытираясь, накинул халат и вернулся в спальню — он так и сидел на коврике, поджав ноги к груди. — Задницу свою покажи, — должен же я был знать, остались у него следы или нет? Молча он перевернулся, вновь приняв вчерашнюю позу — грудь на кровати, колени на полу, и спустил джинсы, не споря даже. А, похоже, он быстро дрессируется. Но вот то, что я увидел, мне не понравилось — следы были. И явно не от стека, и не от паддла, хотя от них тоже пара синяков виднелась, но багрово-синие неровные полосы точно остались от чего-то другого. Для хлыста они были слишком узкими. Провод? Зачем бы я бил его проводом? Тоже встал на колени за его спиной и провел по вздувшимся линиям пальцами, Дюха только вздрогнул, но продолжал молчать. — Это как? Чем? — Зарядкой от мобильного. Бля-а. — За что? — За то, что вы кончили от моего минета. Пиздец! Я вспомнил. Но лучше бы не спрашивал, и концовка вечера не воскрешалась в памяти. Меня убило не то, что я его избил до таких отметин, которые не сойдут еще дней пять-семь. И даже не то, что кончил под губами парня. Меня убило и просто размазало то, что он продолжал обращаться ко мне на «вы».