Смотри в глаза

Бессонница — изощренная пытка мозга над самим собой. И я прочувствовал её в полной мере. Лежа на кровати и слушая, как в стекло бьется ветер, я смотрел в темноту на очертания креста у противоположной стены. И не понимал — какого хуя мне не уснуть? Нет, поступил я, конечно, не особо красиво, причем с обоими, но ведь и ничего сильно жутко мерзкого не сотворил. Света любила пофантазировать на тему секса втроем и публичности — чем не исполнение мечты? Ну а Дюха вообще получил бесплатное порнопредставление, немного не его профиля, но зато на сиськи посмотрел, может, еще и ориентацию, впечатлившись, поменяет. Но стоило закрыть веки и видел глаза Дюхи — несчастные, умоляющие, не такие, как когда я пугал его наказанием или даже бил, тогда в них горело еще и скрытое удовольствие от подчинения, от ощущения моей власти над ним. Стоя у креста, он смотрел на меня, действительно прося остановиться. Но я не остановился, продолжил и еще получал удовольствие от его мучений. Всегда я жил про принципу: «Делай, что должно, и будь, что будет», никогда не раскаивался и не жалел о своих поступках. Почему же сейчас чувствовал себя так погано? Я встал и отправился на кухню сделать кофе, все равно не уснуть. Достал уже банку с растворимым, как взгляд упал на турку и кофемолку — Дюха отыскал их где-то в закромах кухни и купил зёрна, чтобы порадовать меня хорошим кофе, он умел его варить именно так, как мне нравилось. Он же заботился обо мне, старался не по букве чертового договора, а искренне. Налил кофе в чашку и закурил, ожидая, пока немного остынет. Смотрел на дым, вспоминая Дюху, торчащего у плиты. Он ничего от меня не ждал, не пытался жаловаться, не ныл, принимал грубость и боль как должное, а малейший намек на ласку и он реагировал с обезоруживающей доверчивостью, открыто и радостно. Не глядя протянул руку к чашке, но промахнулся, та упала и со звоном разбилась о плитку. И вместе с ней что-то разлетелось в моей голове, как плотина прорвалась, затопляя меня черным бешенством, дикой злостью и ненавистью. К себе. Загасил сигарету и, взяв в руку пепельницу, запустил её в холодильник со всей дури, стеклянные осколки разлетелись веером. На дверце появилась вмятина, но чернота в душе не прошла. Требовалось более масштабное разрушение, хотелось ломать, крушить и рвать. Но я же сдержанный, хладнокровный, с охуенным самоконтролем, поэтому просто встал и прошелся по квартире, методично швыряя в стены всё, что подворачивалось под руку. Часы показывали полвторого, но звукоизоляция в доме была хорошей, и я не волновался, что соседи вызовут ментов на звуки разрушения. Порядок он мне наводил в квартире! Да срать я хотел на этот порядок! Какого хуя он смотрел, как будто я что-то обещал?! Непонятное растение, которое мне притащила мама под предлогом «озеленения», полетело с подставки на пол, никогда мне не нравились эти мясистые листья. Разве я не давал Дюхе понять с первой встречи, какое место ему предстоит занимать? Видит небо, давал всеми силами! Почему тогда я чувствую себя, словно обманул доверие, подвел, растоптал что-то хрупкое и важное? Добравшись до гостиной, бахнул виски из подаренной на день рождения бутылки — с августа стояла неоткрытой, между прочим, вон, даже пылью покрылась. Ага, называется — убирался он. Хуево убирался, пыль протереть с бутылки не мог! Почему-то идея найти другие подтверждения Дюхиной халатности меня дико вдохновила и я вновь пронесся по квартире, теперь уже на предмет поиска пыли и грязи. Надо признать, нигде мне не повезло, чисто было до противности, плюнуть некуда, как говорится. Пока я не добрался до гардеробной — сумка, с которой я ездил в Москву, так и стояла не разобранной. Вот! А я же говорил её разобрать и шмотки постирать? Или нет? Да какая разница, Дюха и сам мог догадаться! Рванул молнию и стал выкидывать остервенело вещи на пол, где-то у меня там вроде оставалась пачка сигарет, купленная перед вылетом, свою обычную дневную норму я уже скурил. Стоп! Здесь же еще должен был лежать небольшой такой, но достаточно пухлый конверт с моим выигрышем на покерном турнире… Блядь. Перерыл всё, но денег не было. Может, выпали вместе с вещами? Перетряс каждую шмотку, даже в карманы заглянул зачем-то. Пусто. Зеро. Я прислонился к шкафу, охлаждая лоб, в зеркале отразились мои глаза — потемневшие настолько, что непонятно, где заканчивался зрачок, и начиналась радужка. Или это я дыханием стекло замутил? Неужели Светка была права, и Дюха воспользовался моментом? Ну а кто еще? Сама взяла, а стрелки на парня решила перевести? Глупо, слишком очевидно. Или нет? Понятно, что кто взял, тот не признается, как и понятно, что на деньгах можно ставить крест — не силой же выбивать, даже если и удастся понять кто. Вопрос в том, кому я был готов поверить. И хотя Дюху я знал всего около двух недель, но я бы поверил ему. Да. Уверен, оставь я деньги хоть прямо перед ним, он не взял бы. Нет, только не он. Да, он шарился по моим вещам, но это же естественное, мать его, любопытство! Не воровство! Тихий хлопок входной двери в звенящей тишине квартиры прозвучал выстрелом стартового пистолета, я рванул вниз и уже через пару секунд держал Дюху за плечи. Мысли, тоже стартовавшие по сигналу, опережали друг друга и, толкаясь и путаясь, мчали к финишу — если вернулся, значит, не брал? Или это тоже такой хитрый ход по отводу подозрения? Он ведь не мог знать, что я уже обнаружил пропажу? Сумка простояла три дня и еще бы столько же простояла, пока я не собрался бы в банк… Впрочем, был один прекрасный способ выяснить: задать вопрос, услышать отрицательный ответ, успокоиться и извиниться перед ним за произошедшее сегодня вечером. Просто. — Андрей, посмотри на меня, скажи, ты взял деньги? — в глазах его мелькнуло недоумение, и я уже начал облегченно выдыхать, когда услышал ответ. — Да. Но… Всё. Остальное, что он мог сказать, не имело значения. Он еще пытался что-то говорить, но кроме шума крови в ушах, я ничего не слышал. Сознание перевернулось, словно песочные часы — все песчинки, что успели насыпаться в плюс Дюхе: его нежность, терпение, гребаная сексуальность, чувство юмора и еще хуева туча всяких достоинств, что я нашел в нем, пока мы так или иначе общались, сейчас затягивались в воронку и исчезали в злости, ярости и, что самое противное, в обиде. Обиде за ложь, за то, что он врал мне и словами, и всем своим существом: от доверчивых глаз до призывно подставленной задницы. А я повелся. Я, который считал, что могу просчитывать эмоции у почти любого, а уж тем более у такого открытого дурачка. Я ошибся в нем. С самого начала ошибался. Хоть Дюха и признался сейчас, но он обманул меня… Зачем же признался? На что рассчитывал? Что я войду в его положение? Может, у него была какая-то серьезная причина, о которой он побоялся мне рассказать? Больная мать, Пашка опять сочинил страшную историю — всё может быть. Но это ничего не меняло. И никак не оправдывало. А я еще переживал, что обошелся с ним жестоко. Жестоко? Да он еще не видел настоящей жестокости! — Сука! Я верил тебе! Почти… — выговорить, что почти привязался, язык не повернулся. Дюха вжался в дверь, мог поспорить, он уже пожалел, что вернулся. О да. Только он не догадывался насколько он еще пожалеет. — Игорь, подождите, я объясню… Да чего уж там ждать? Давай, попробуй! Что, с разбитыми губами уже не так легко объяснять? А вот так? Когда воздух выбит из легких, тоже не получается? Надо же, оказывается неудобно разговаривать, когда тебя бьют? Дюха уже не пытался ничего «объяснять», он лишь скулил и закрывал локтями лицо, подставляя под мои кулаки бока и живот. Но мне было мало причинить ему одну лишь физическую боль, да и избивать человека, который заведомо слабее тебя, пусть даже он и редкая тварь, как-то подло. Хотя, что может быть более подлым, чем то, что сделал он? И хуй с ними, с деньгами, он разрушил во мне то, что впервые за много лет только начало появляться — доверие, искренняя симпатия, могущая перерасти… Урод! Мразота! Отвернул его от себя, чтобы не видеть его окровавленного рта и лживых глаз. Пидор гнойный! А как поступают с пидорами? Их ебут. Вот и я его выебу и выброшу. И забуду, как страшный сон, пусть считает деньги гонораром за свою порванную жопу. А уж что я её порву, я не сомневался. Никакой, блядь, смазки, осторожности и заботы он не получит. Не достоин. Дюха понял, что я собираюсь сделать, когда я рванул его куртку с плеч, разрывая ворот. Ничего, купит новую, он теперь богатенький Буратино! — Нет! Не надо! Игорь! Только не так! — А что тебя не устраивает? Я еще тогда Пашке за тебя переплатил, ты ста штук не стоишь, — говоря, не переставал стягивать с него вещи. — А уж триста за ночь мало какая шлюха получает. — Что?! — он попытался вырваться и обернуться. Это он зря сделал, я с удовольствием приложил его лбом об дверь и заломил руку, вынуждая нагнуть голову почти к болтающимся на коленях джинсам. — Тебе же нравится боль? Сейчас будет больно, обещаю. — Нет, пожалуйста, мне не нравится! — Врал, как обычно? Ну тебе же хуже. Блядь, в горле пересохло и даже слюны не было, чтобы хоть как-то смочить член. А взяв его в руку, понял, что хуй, сука, явно на стороне этого говнюка. Долбаная реакция, вернее, её отсутствие у организма, который не находил ничего возбуждающего в ситуации. Злость, бушующую в мозге, в член переправить не удалось, но выход она требовала и немедленный. Одной рукой удерживая его локоть вывернутым, другой я дернул его за волосы, вынуждая повернуть ко мне лицо: — Соси! — Ну пожалуйста, не надо так… — голос дрожал, какой актер умирает, охренеть! — Зубы выбью, еще вякнешь. И толкнул член ему в губы, он зажмурился, но рот открыл. Правильно, решил потерпеть, да я бы, блядь, за триста штук мог таких роту снять, которые бы мне сосали не отрываясь месяц! Даже на поссать бы не пришлось вынимать! Крепко сжимая его волосы в кулаке, я трахал его рот, чувствуя, как становится тесно, не позволяя отстраниться, вталкивался глубоко, как мог. Пока хуй не пришел в полную боеготовность, пока кровь, слезы и слюни с лица этой бляди не отпечатались у меня на животе, лишь тогда я отстранился. — Нравится теперь мой член, а? — вернул Дюху рывком в исходную позицию, освободившейся рукой раздвинул его булки и резко вошел до конца. — А теперь? Не хочешь рассказать, как тебе охуенно? Вколачивался резко, грубо, почти не заботясь об осторожности. Почти. Вопреки своему решению показать Дюхе, что такое настоящий садизм, я не хотел, чтобы он потом ходить не смог. Злился на него, на себя, что размяк от его фальшивого щенячьего облика, что поддался на его пидорские штучки, что посмеялся тогда над Светкой и считал её дурой, но старался не перейти ту грань, когда жесткая ебля превратится в пытку. Сработал какой-то внутренний барьер, тормозя ярость. Понятно, что ни о каком удовольствии Дюхи речь не шла, понятно, что ему было больно, и то, что я делал с ним, попадало под статью — это было изнасилование, как ни оправдывай, что он вор и сам заслужил. Но, наверное, вызвать полицию и сдать им придурка, было бы еще худшим вариантом для него. Он не просил больше и ничего не отвечал на мои издевательские вопросы, только всхлипывал и сдавленно стонал от каждого грубого толчка. Блядь! Дюха и здесь исхитрился стать первым — первым человеком в моей жизни, которого я изнасиловал и, уверен, последним. С моей стороны удовольствия тоже было немного — хуй стоял, но морально никакого опустошительного облегчения не было и в помине. В какой-то момент я понял, что не кончу, сколько бы не продолжал его трахать. Мне нравилось доминировать, нравилось причинять боль, но лишь когда моя партнерша, ну или партнер — что уж теперь, были согласны и получали удовольствие не меньше моего. Боль должна была быть сладкой для них. Можно поиграть в изнасилование, но именно поиграть. Как выяснилось, реальное насилие — омерзительно и унижает обоих. Ну или это чисто мои тараканы. Лучше бы я его просто избил. Может, тогда стало бы легче. Смирившись с тем, что насильник из меня хуевый получился, я вытащил из Дюхи член. Не опуская глаз, чтобы не увидеть кровь, если она есть, запихнул болт в трусы, натянул штаны и отвернулся к кухне. — Оставь ключи и уходи. Контракт разорван. Всё. Сел за кухонный стол спиной к двери, прислушиваясь к тому, что происходит в прихожей. Судя по шорохам, Дюха одевался, но медленно и с трудом. Я ждал звяканья ключей и щелчка двери. Но дождался звука приближающихся неуверенных шагов, а потом на столешницу передо мной лег комок мятых купюр. — Вот те деньги, что я взял. Те, что ты мне оставил перед отъездом. Здесь не хватает трех тысяч. Я верну. Я не мог отвести взгляд от нескольких пятисоток, пары мятых стольников и тонкой стопки сложенных пополам тысяч — четыре, может, пять. Перед Москвой я оставил ему десять. Даже, когда дверь хлопнула, я продолжил рассматривать купюры, зажав ладони между коленями и чувствовал, как трясутся руки. Что я натворил?!