Кленовый лист

На следующее утро, не успел Рольф закрыть дверь за Эрианелем и Айденом, спешившими в комнату милосердия, и вернуться к столу, чтобы прикрыть тканью оставшуюся еду, как в дверь постучали. Стук был громким и требовательным, и Валенбергу не оставалось ничего другого, как сказать: — Открыто, — и почти не удивиться, увидев на пороге Хэллона: — Здорово, командир, зашёл проверить, не сдох ли я часом? — И это тоже, — мимолётная улыбка скользнула по губам эльфа, а серые глаза внимательно смотрели на Рольфа, — я принёс тебе это, — он вытащил из сумки и положил на стол ошейник, — теперь всё сделано как надо. — Отлично, — улыбнулся в ответ Валенберг, — но сдаётся мне, ты пришёл не только для этого. — Ты прав, — Хэллон сел на стул и продолжил, глядя в глаза Рольфа: — Скажи, как скоро ты сможешь вернуться в отряд? — Да хоть сейчас. Я уже все бока отлежать успел, да и одному целыми днями куковать — та ещё радость. Так когда выступаем? — Завтра, дольше откладывать нельзя, я пришлю за тобой, — эльф на мгновение замолчал, словно собираясь с силами: — Рольф, ты должен знать: вчера Стейна отдала мне свои сердце и душу и согласилась разделить со мной кров и очаг, но видят боги, наш разговор был сложнее, чем бой с сотней саги. Почему ваши женщины считают себя падшими, если ими овладели насильно? Я пытался понять это, но… — Ты хочешь сказать, что мать?.. — Да, она решила, что проклята, и все эти годы карала себя за то, в чём невиновна. Именно поэтому Стейна сказала мне «нет», а вчера пыталась убедить в том, что недостойна меня, — горькая усмешка скользнула по губам Хэллона. — Неужели люди не понимают, что в насилии виновна не жертва, а тот, кто его совершил? — Не у того ты спрашиваешь, — скривился Валенберг, — со мной мать никогда не говорила об этом, да оно и понятно, почему… У нас… об этом вообще не говорят, а любятся подальше от чужих глаз. — Я слышал, что люди считают страсть грехом, но не верил в это. Боги дали нам тела, так разве может быть что-то постыдное в их слиянии? Как можно видеть в прекрасном — грязь? — возмущение эльфа было совершенно искренним. — Почему вы считаете души святыми, а тела — греховными, если и то, и другое — части вас самих? — Так написано в наших священных книгах, об этом орут наши священники, это вбивается в головы детям, как только те научились ходить и говорить. Я не знаю, кому и зачем это нужно, хотя… — Рольф усмехнулся, озарённый внезапной идеей: — Грехи нужно замаливать и искупать жертвами, и если не убивать и не красть — легко, то не любить и не желать — невозможно, ежели ты не скопец. Если люди перестанут считать свои тела порочными, священники по миру пойдут. Видишь, как всё просто и погано? Эри рассказывал, что у вас иначе всё, потому и понять друг друга нам непросто, даже в малом. — Это верно, — невесело улыбнулся Хэллон, — но я не сдамся и не отступлю, я слишком долго ждал свою таэми, чтоб позволить чему-то или кому-то встать между нами. — А разве твоя жена не была ею? — вырвалось у Валенберга прежде, чем он подумал, что сунул нос туда, куда не просили. — Нет. Таэлиан не благословил наш союз ни полным единством, ни детьми. Возможно, это случилось потому, что я так и не смог полюбить Фаиру. Сначала она была моей пленницей, потом стала женой, но сливались только наши тела, а души и сердца так и остались чужими. — Пленницей? — Да, но не думай, что я взял её силой, как только притащил в свой шатёр, — решил сразу расставить точки над «и» Хэллон, увидев тень неодобрения в синих глазах Рольфа: — Наши женщины знают, что в любой момент могут попасть в другой клан и далеко не всегда — добровольно, и готовы к этому. К тому же, большинство из нас следует учению Таэлиана, запрещающему сливать тела против воли женщины или мужчины. Мы просто идём к ложу по-разному. — В курсе, — буркнул Валенберг, — Эри меня уже просветил. А матери передай, что я за вас рад, она ж, небось, думала, что против буду? — Угадал, — снова невесело улыбнулся эльф, — и это мне тоже непонятно. Разве может дитя решать судьбу родителя? Только если жизнь матери отнимет, появляясь на свет, да и то не по своей воле. — Оно не только тебе неясно, — фыркнул Рольф, — но чтоб это понять, надо матерью моей быть. Порой мне казалось, что она и сама умерла вместе с отцом, крест на себе поставила, так что Родбекер, сука, двоих тогда убил. Сам ублюдком был и сын его — такой же выродок, скотина от скотины недалеко пасётся, так у нас говорят. Жаль, шею паскуде я не свернул, ну да ничего, рано или поздно свидимся ещё, и тогда… — Ты собираешься мстить сыну за грехи отца? — уточнил Хэллон, видя плеснувшуюся в глазах Валенберга ненависть. — Стейна рассказывала мне, что ваша вера говорит другое: дети за отцов не в ответе. — Так и есть, только это тут ни при чём. Талик за свои грехи заплатит, за то, что в норе, как крыса, всю войну просидел, а вместо меча за чужих жён хватался, — процедил Рольф. — Он осквернил твоё ложе? — прямо спросил эльф. — Да. Не знаю, как у вас, а мы такое не прощаем. Ни ей, ни ему. — Даже если женщину взяли насильно? — Нет. Измена не между ног начинается, а здесь, — Валенберг коснулся своей груди над сердцем. — Солгавшей единожды веры нет и быть не может, вырвать проклятую с корнем и делу конец. Ты сам мужик, понимать должен, что одно дело шлюху в обозе отодрать, а другое — врать в глаза и в любви клясться, а забрюхатев от другого, ублюдка за милость божью выдавать! Я ведь больше жизни Асу любил, первой она у меня была и до самой войны — единственной, а она в душу мне плюнула, под врага моего легла, хоть и знала, чей Талик сын. Если б не Эри, порешил бы я её на месте, как только пузо увидел, он удержал, не дал грех на душу взять… — он помолчал и продолжил: — Прости, командир, ты не для того пришёл, чтоб про жизнь мою хреновую слушать, а я разболтался, как баба базарная. — Нет ничего хуже, чем носить боль и ненависть в себе, — негромко обронил Хэллон, — они убивают душу и сердце, как самый страшный яд. Становясь одной семьёй, мы делим не только радость, но и горе, приумножая первое и уменьшая второе. Так заведено у нас, — эльф опустил руку на плечо Рольфа. — Ты уже забыл, что я — не эльф, а зло, которое всегда будет здесь чужим? — с горькой иронией, осведомился Валенберг. — Ты — сын моей таэми, и уже не раз делом доказал, что не враг. Рано или поздно, это поймут и остальные. — Ты действительно в это веришь? — криво усмехнулся Рольф. — Да. Мой народ умеет прощать, будь это иначе — тебе не позволили бы остаться здесь, — серьёзно произнёс Хэллон. — Стейна исцелила от ненависти меня, ты сделал то же самое с Эрианелем, а разве способно на это зло? — Моран считает иначе. — Неудивительно. Он не умеет проигрывать, а ты отнял у него Эри, но остальные будут судить тебя по делам, а не по словам соперника. — Твои бы слова, — вздохнул Валенберг, — да богу в уши. Ладно, поживём — увидим, может, и срастётся чего, а пока поменьше глаза вашим мозолить буду, чтоб судьбу лишний раз не злить, — невольно вспомнив стычку с Налией, добавил он. — А у вас с матерью всё путём будет, помяни моё слово, если б она тебя не любила и слушать не стала бы. Ты только… не торопи её. — Я поклялся Стейне, что не коснусь её до тех пор, пока она сама не пожелает, — поднимаясь со стула, сказал Хэллон, — и сдержу слово, хоть это будет нелегко. А сейчас я, пожалуй, пойду, не буду мешать тебе набираться сил. До завтра, — он первым протянул руку, которую Рольф крепко пожал, и направился к выходу, оставляя Валенберга наедине с размышлениями и недочитанным свитком.

***

Шагая за молчаливым посланником Хэллона к месту сбора охотников, Рольф вспоминал о том, как чудесно провёл вчерашний вечер и невольно улыбался. Полная тепла мягкая улыбка Эри, смешно коверкающий слова Айден, спешащий рассказать ему о том, как играл с друзьями, ужин — простой, но кажущийся удивительно вкусным. Всё то, что скрывается под словом «семья», такая, как и должна быть, без единой капли лжи или недомолвок. Настоящая, та, о которой он всегда мечтал и безуспешно пытался построить с Асой. И всё это ему подарила война, попутно разрушив прежнюю жизнь. Она разлетелась, как зеркало в спальне замка, изрезав острыми краями осколков сердце и оставив на нём шрамы, которые рано или поздно обязательно затянутся. Иначе и быть не может, и настанет день, когда он сможет вспоминать об Асе, не чувствуя ненависти. Она просто станет прошлым, женщина, когда-то сделавшая Рольфа счастливым, а потом — почти уничтожившая его душу. Не утонуть в ненависти помог Эри, которого так приятно обнимать, с удовольствием вдыхая лесной аромат, исходящий от горячей шелковистой кожи. И так не хочется выпускать эльфа из объятий и даже просто отодвинуться — выше его сил, да и зачем, если на самом деле хочется совсем другого? Того, о чём Рольф читал в свитке, и что совсем недавно отвергал, считая грехом? И почему раньше ему не приходило в голову, что любовь не бывает неправильной, греховной, грязной или порочной? Так может, действительно, их народы способны сделать друг друга лучше? Очистить от ненависти, сорвать с глаз людей пелену религиозных догм и наполнить души светом? Совсем недавно это казалось Рольфу невозможным, сейчас он всерьёз рассматривал такое будущее, как единственно правильное. Правда, как это сделать, как заставить людей увидеть, что на самом деле несёт их религия, он пока что не знал. Но был уверен, что обязательно что-то придумает, изменит судьбы обоих народов раз и навсегда. С этими мыслями Валенберг и заснул, а утром, помогая Айдену одеваться и слушая его щебет, он думал о том, как пройдёт сегодняшняя охота. Повторения прошлой вылазки допустить ни в коем случае нельзя, а значит — нужно быть начеку и не позволить саги из добычи стать охотниками. А значит — ни в коем случае не разделяться, помня о том, что именно это и нужно слепым кровожадным тварям. И, пожалуй, стоит обсудить тактику предстоящего боя с Хэллоном, который уже ждал его в окружении знакомых Рольфу воинов и не только их. — Какого хрена? — вместо приветствия, возмущённо спросил Валенберг, увидев среди охотников того самого изуродованного слепого юношу. — Это как понимать, командир? — Арель пожелал присоединиться к нам, — спокойно послышалось в ответ, — это право каждого мужчины убежища. — Пожелал? Или ему приказали? — сузил глаза Рольф. — Я сейчас же пойду к Арану и скажу… — Исключено, — осадил его Хэллон. — Но это же самоубийство, чёрт тебя подери! И не говори мне, что ты этого не понимаешь! Нельзя драться с саги вслепую! — Они тоже слепые, человек, — безошибочно повернувшись к Рольфу обезображенным лицом, сказал Арель. — Я могу держать в руках оружие и буду сражаться. Нет ничего хуже, чем стать обузой для клана, особенно, если ты — мужчина и воин. — Обузой? Да что ты несёшь? — Валенбергу зверски хотелось схватить эльфа за плечи и как следует встряхнуть, чтобы привести в чувство. — Всего лишь правду, — Хэллон опустил руку на плечо Рольфа и сильно сжал. — Мы приносим гораздо меньше еды, чем нужно, а дети не должны голодать. — А его смерть их накормит? — рыкнул Валенберг, дёрнув плечом. — Это чушь собачья, командир. — Это выбор Ареля, — сдвинул брови эльф, — мы можем только принять его. — И позволить ему умереть, утешая себя тем, что это даст кому-то дополнительную пайку? — А ты готов разделить с ним долю своего сына? — глядя прямо в глаза Валенберга, спросил Хэллон. — Я разделю свою, — процедил в ответ тот, не отводя глаз. — Оставь жалость для других, человек, а мне она не нужна, — Арель покачал головой, — ты не изменишь того, что твой народ сделал со мной, а жить, не видя неба, я не хочу, — он подошёл вплотную, пустые глазницы смотрели в глаза Валенберга, и тот не смог выдержать этот взгляд. — Лучше умереть, сражаясь, чем годами ждать, когда же Азавар призовёт меня к себе. — А как же твоя мать? — Будет молиться за меня, а потом мы встретимся в Забвении, — со спокойствием обречённого ответил юноша. — Лишившись глаз, начинаешь видеть сердцем. Её боль сильнее моей, а когда я уйду, мать обретёт покой. Я знаю это, человек. — Нет… — покачал головой Рольф, отступая на шаг, — нет… это неправильно… ваши боги запрещают убивать себя, разве ты не боишься их гнева? — он пустил в ход последний показавшийся разумным аргумент. — Ты слишком мало знаешь о нас… — по губам Ареля скользнула лёгкая и грустная улыбка, — этого хватает, чтобы убивать, но не больше. — Хэллон, — Валенберг снова повернулся к эльфу, — останови это безумие! Прикажи ему вернуться к матери и… — Нет. Каждый воин решает, когда пойти в свой последний бой, — голос Хэллона был холоден и спокоен. — Нам пора в пещеры, болтовня и споры не накормят детей. Выступаем, — он первым пошагал вперёд, остальные охотники потянулись следом, а Рольф помедлил ещё пару минут, выругался сквозь зубы, в сердцах сплюнул на камни и пошёл за эльфами, чувствуя себя на редкость паскудно. А потом всё стало ещё хуже. Арель первым вбежал в полную саги небольшую пещеру, раньше всех услышав издаваемый тварями шорох. Рольф рванулся было за ним, желая защитить от неминуемой гибели, но тут навстречу охотникам серой шевелящейся волной хлынули саги, потревоженные Арелем. И только когда последняя из тварей упала на камни, пронзённая стрелой Хэллона, Валенберг поспешил в пещеру, надеясь, что юноша каким-то чудом выжил. Чуда не случилось. Арель лежал на полу пещеры лицом вниз в луже уже застывающей крови, натёкшей из разорванной шеи. Около него валялись несколько дохлых саги — он всё же успел свернуть им шеи до того, как истёк кровью сам. И только сейчас Рольф заметил, что ошейника на юноше не было, а это означало только одно — Арель действительно пришёл сюда за собственной смертью и обрёл её. Опустившись на колени у тела, Валенберг осторожно перевернул его навзничь и отшатнулся, увидев на мёртвом лице… улыбку, словно юноша наконец-то получил желанный и долгожданный подарок. Рольф поднял руку, собираясь закрыть погибшему глаза, и тут же уронил её — закрывать было нечего, об этом позаботились люди. И это именно они, а не саги, убили Ареля, навсегда отняв у него свет. — Будьте вы прокляты, — прошептал Рольф, чувствуя, как к горлу подкатывает горький ком и боль сдавливает сердце. На войне он видел сотни, если не тысячи смертей, убивал, чтобы не быть убитым и не покрыть своё имя позором, как дезертир и трус, но именно сейчас впервые увидел смерть во всей её беспощадной жестокости и несправедливости. Арель был немногим старше Эри, и если бы не война, прожил бы долгую и счастливую жизнь, женился и обзавёлся детьми, но пришли люди, вскормленные ненавистью, и принесли с собой звериную жестокость, пытки и смерть. И даже получив своё, они продолжали убивать. Если это не остановить, вскоре на земле не останется ни единого эльфа, а потом люди переключатся на себе подобных — бурлящая в крови зараза ненависти, злобы и зависти не позволит поступить иначе. — Ты больше ничем ему не поможешь, — голос Хэллона пробился словно сквозь толстое одеяло, а на плечо снова опустилась тяжёлая, испачканная в сажьей крови рука. — Идём. — И оставить его здесь? Отдать на корм тварям? — Это всего лишь тело, Рольф, душа Ареля вернулась к Азавару, а отслужившей своё плоти не нужны ни слёзы, ни почести, ни пышные погребальные обряды, — спокойно пояснил эльф, глядя на искажённое болью лицо Валенберга. — И поэтому вы бросаете своих мертвецов? — медленно вставая, спросил Рольф. — Не всегда. В мирное время мы предавали тела огню, а пепел бросали в воду, которая суть вечность и жизнь в своём непрерывном течении, а сейчас это невозможно. Не стоит отравлять воздух пещер запахом горелой плоти. — Куда вы деваете тела сейчас? — упрямо повторил вопрос Валенберг. — Оставляем саги или сбрасываем в Мёртвое озеро, — неохотно ответил Хэллон, — оно находится в одной из пещер. Его вода с виду ничем не отличается от обычной, но пить её нельзя, если не хочешь выблевать собственные кишки и корчиться от боли, моля о смерти, как о наивысшем милосердии. — Озеро? Хорошо. Пусть будет озеро, — бережно поднимая тело Ареля, сказал Рольф. — Я не позволю, чтобы его сожрали твари. — Но… — начал эльф, но встретился взглядом с Рольфом и сказал совсем не то, что собирался: — Я покажу тебе дорогу, — он посторонился, пропуская Валенберга, подобрал трупы саги и пошёл к выходу.

***

Ожесточённо натирая лапией тело, Рольф надеялся, что вместе с сажьей и эльфийской кровью сумеет смыть с себя горечь и боль, которые не отпускали до сих пор, а перед глазами продолжало стоять медленно погружающееся в ядовитую воду улыбающееся лицо Ареля. Валенберг не проронил ни слова, пока они возвращались к убежищу, и не позволил никому из охотников забрать у себя тело. Молча качал головой в ответ на очередное предложение сменить его ненадолго, и упрямо шагал вперёд, хоть с каждым шагом скорбная ноша в руках делалась тяжелее, а пот всё сильнее заливал глаза и покрывал солёной коркой губы. Молчали и остальные, хоть добыча в этот раз была богатой, а из охотников не пострадал никто. Мелкие царапины и неглубокие укусы в счёт не шли — зачем обращать внимание на то, что легко исцелят чародеи? Но радости не было. То и дело Рольф ощущал на себе чей-то пристально-изучающий взгляд, словно соратники не верили тому, что видят, и хотели убедиться, что зрение их не подводит. Не говорил ничего и Хэллон, пока они шли к Мёртвому озеру и возвращались к убежищу. Молчание первым нарушил Рольф: — Помыться бы, — он окинул себя выразительным взглядом, — негоже мальцу кровищу видеть. Правда без мыла хрен получится, изгваздался я по самые уши. — Держи, — эльф вытащил из сумки уже знакомую Валенбергу лапию, — где купальни знаешь? — Да. — Рольф… — Ни слова, командир. Потом. Всё потом. Кровь с тела Рольфу смыть удалось, но боль и горечь никуда не делись, равно как и непонимание того, почему Хэллон позволил Арелю убить себя. Он ведь прекрасно знал, что у юноши нет ни единого шанса пережить этот бой. И неужели Хэллон не понимал, что смерть Ареля никого не накормит? А следом пришла мысль, что это — только начало, и слепой юноша будет далеко не последним, кто присоединится к отряду для того, чтобы умереть. Остановить это безумие можно одним способом: вернуть эльфам небо и леса, иначе сначала умрут те, кого искалечила война, потом — дети, которые не могут расти без солнечного света и свежего воздуха, а после — все остальные. Спасти их можно, только уничтожив ныне существующий порядок вещей, начиная с короля Харри и заканчивая религией людей. Но разве под силу это обычному человеку? Облачившись в отмытые от крови доспехи, Валенберг пошагал к выходу из купален, надеясь, что вернётся в комнату раньше Эри и Айдена и сумеет взять себя в руки до их возвращения. Рассказывать целителю о случившемся на охоте он не собирался, потому что, скорее всего, они снова не поймут друг друга и поссорятся, а этого Рольфу хотелось меньше всего. У него не осталось ни сил, ни желания доказывать свою правоту, пожалуй, ещё никогда он не чувствовал себя настолько опустошённым. И даже когда наперерез ему метнулась тёмная тень и преградила дорогу, он не потянулся за оружием, а просто замер на месте, ожидая, когда же тень вступит в полосу света, и только потом спросил: — Пришла закончить то, чему помешал Моран? — Нет, — слово сорвалось с губ Налии и гулко упало на каменный пол, отразившись от стен купальни. — Отдать тебе это, — эльфийка протянула руку и медленно разжала пальцы, открывая взгляду Рольфа амулет — вырезанный из дерева дубовый лист. — Я надела это на шею Ареля, когда он появился на свет, а он отдал амулет мне, уходя на войну. Он не хотел, чтобы это попало в руки людей. Я молила его не снимать амулет, но Арель только смеялся. «Азавар и так защитит меня, мама, богам не нужны амулеты, чтобы видеть и оберегать своих детей», — сказал он. — Налия замолчала, на мгновение прикрыв слишком сильно блестевшие глаза: — Он никогда не слушал меня… Передай это своему сыну… Рольф, и пусть Азавар хранит его лучше, чем Ареля, — она шагнула ближе, по-прежнему держа амулет на вытянутой руке. — Я… — слова застряли у Валенерга в горле и было так сложно не отвести взгляда от мертвенно-холодных глаз Налии, — не могу… Это всё, что у тебя осталось… — Нееет, — протянула эльфийка, качая седой взлохмаченной головой, — память живёт не в вещах и картинках, а здесь, — худая ладонь коснулась груди над сердцем, — и над ней не властен даже самый сильный маг. Возьми! — повторила она, и Рольф молча протянул руку, подставляя ладонь, и вздрогнул, когда холодное дерево коснулось кожи: — Ненависть к людям ослепила меня, — безжизненно прошелестела Налия, — но теперь я снова вижу. Ты помог мне прозреть. Я расскажу всем, что ты сделал для моего сына, — сказав это, она повернулась и исчезла в темноте, а Валенберг стоял на месте, глядя на амулет, но видя вместо него застывшую улыбку на залитом кровью мёртвом лице Ареля.