Мейсили

POV Мейсили Почему я не последовала строгому наказу тети Китнисс не проявлять никому не нужное и вообще крайне вредное для здоровья любопытство? Так, поначалу решила забыть, но не получилось, теперь уже Примроуз Мелларк не дала мне это сделать, дело, собственно, было так: Генри сидел дома под замком, боялся, во-первых: своей матери, которая ему запретила выходить даже во двор, а в первые дни даже вставать с постели, а во вторых: меня, я же сильно сердита была на него: мало того, что этот чертов «снайпер» чуть не лишил меня глаза, так потом ради него же я круги по дистрикту нарезала, спасая его «снайперское» здоровье. И что же вы думали, сказал ли мне Генри за это спасибо? Да ничуть не бывало. Вот я и рассердилась. Как-то раз неделю спустя сижу я дома готовлю уроки. Никого, значит, не трогаю. Во дворе вижу заскучавшую Прим: ясно дело, обычно братик младшенький Прим спуску не даёт: задира наш Генри, к нему спиной вообще опасно поворачиваться, учудит Генри непременно какую-нибудь хитрую пакость. Хитрую, чтобы ему самому потом от матери не досталось, тетя Китнисс на все эту его вреднючую деятельность смотрит строго: и, случается, попадает «снайпер» под тяжелую руку матери. Если только отца рядом нет. Дяди Пит воспитывает своих детей только словом. При нем тетя Китнисс голос-то не повышает, не то, чтобы надрать Генри его шаловливую задницу. Я думаю, как не сурова была тетя Китнисс по жизни, попадает Генри преимущественно за дело и по делу. Но, я уверена, дядя Пит Мелларк категорически со мной в этом не согласен. Да, не суть! Ну, вот Прим и скучает одна. Ходит неприкаянная душа. Одной на улице гулять — тоска зелёная. И Прим, конечно, идёт ко мне в гости, это мне прекрасно понятно — подальше от сорванца Генри. — Привет, Мейсили, — говорит. — Привет, Прим, как брат поживает? — Как-как? Дома сидит. Мама пошла к папе в пекарню, чего долго их нету, — говорит Прим. — Так они вместе с моими в мэрию пошли, теперь поздно вечером можно ждать, — отвечаю я Прим. — Почему? — удивилась Прим. — Ты не в курсе? Да они все вместе проблемы разные в мэрии решают, пока все проблемы не решат, домой их лучше не ждать, — говорю я Прим. И вот тут всё и началось: — Мейсили, а ты секреты страшные умеешь хранить? — спрашивает с заговорщическим видом меня Прим. — Умею, — и молчу: знаю наперёд: Прим сама мне всё выложит, знает главное: я ни за что ее не выдам ее матери, но самое важное: не проболтаюсь Генри, потому, что если узнает «снайпер» от него не отвяжешься: запытает вопросами, пока все жилы не вытянет и все не узнает, не угомониться: когда ему надо, наш Генри умеет быть очень красноречивым и привязчивым. Как липучка, но своего добьется. — Моя мама — «Сойка-пересмешница», — говорит шепотом придвинувшись ко мне вплотную Прим. — Погоди, Прим, сойка, это такая птица, в лесу обитает за границей дистрикта, — я откровенно «не въезжаю» и Прим меня просвещает: — Мейсили, «Сойка-пересмешница» это второе имя моей мамы, из прошлой жизни, ну того самого…….…что детям знать воспрещается, — говорит Прим. И тут меня осенило: «Сойка-пересмешица» и брошка тети Китнисс, которая заперта в шкатулке, которая хранилась на чердаке дома Мелларков — вещи не просто связанные, а считай одно целое. Часть прошлого тети Китнисс. — Ты откуда это знаешь? — спрашиваю я Прим. И Прим рассказывает мне любопытнейшую историю. У нас в школе есть особый класс. «Индивидуальный информационный» называется, суть в чем: если на уроке что-то непонятно, а в учебнике этого нет или на факультативном занятии задали сделать особый доклад, а у в учебнике опять-таки про это ничего не говорится, есть два способа: либо идти в школьную библиотеку: там хранятся старинные книги, которые прибыли вскоре после моего рождения в дистрикт 12 из бывшего дистрикта 13, ну, который сейчас называется «Неприкосновенный запас Панема», на случай всяких разных катаклизмов, эпидемий и «Голодных игр» — мы в школе почти все слышали это загадочное выражение, никто в силу закона о защите детей не знает, что же на самом деле это такое, поэтому в школе мы стали называть ГИ некий неизвестный, жутко страшный, непонятный катаклизм. Если в обычных книгах ничего интересного не найдешь, надо эти «древние книги» смотреть! Но получить эти древние книги сверхтрудно: во-первых: ветхость, книги настолько древние, что очень часто нам говорят: «Дети, извините, не выдается: ветхая книга» или «Зайдите через месяц, она в переплёте», ну и самое неприятное: 9/10 этих книг в силу закона о защите детей запрещено выдавать детям до 16 лет, а таковых у нас в школе нет, поэтому их читают только взрослые. Короче говоря, полный облом. В «Индивидуальный информационный» пускают даже первоклашек, но только на полчаса, всё равно они в основном шумят, галдят и дурачатся, а более старших, вроде меня, пускают неограниченно, но только с условием, чтобы не прогуливать в нем обязательные уроки, а то лишат на год доступа. Строго у нас, вообще-то, в нашей школе! Прим рассказала, что ей на уроке природоведения поручили подготовить доклад о Фауне. То есть о животных и растениях, которые в нашем дистрикте растут, особливо про те, которые за пределами границы дистрикта: все же прекрасно знают, что ее мать охотница, вот Прим и вызвалась добровольцем. Глянула в учебник: а там про это три слова, пошла в библиотеку: дали Прим какую-то древнюю книгу, в которой Прим мало что поняла, но птиц соек запомнила: — Неясно, Мейсили: в этой книге очень путанно написано: то «сойки», то пишут «пересмешники», то какие-то «сойки-говоруны», а в одном месте вообще написано: «Сойки-пересмешницы». Муть полная, ничего не ясно! — И что же ты сделала, Прим? — говорю я. — Что-что, пошла в Класс (мы, дети, между собой «Информационный класс» называем Классом), — отвечает мне Прим и прямо сияет от гордости: ну точно, наша Прим откопала что-то особенное. — Пришла. Села. Ищу. И сразу выяснилось: Сойки и Пересмешники — запрещенные слова. — Да, ну! — дивлюсь я, какие-то птички под запретов до 16 лет, эти ненормальные взрослые совсем с ума сошли: читать про птиц запрещают! — Но мне же надо доклад готовить, я же не могу встать так и сказать: «В нашем дистрикте водятся дикие утки, дикие индейки и дикие сойки, но про соек до 16 лет знать запрещается», — отвечает мне Прим и мы ржем, действительно так нельзя, после такого доклада над Прим будет весь класс потом ржать: «Дикая сойка-пересмешница». Знала ли я, что если Прим — дочь СП, а следующей по счету СП в Панеме стану я сама?! Прим отсмеялась и продолжает рассказ: — Я разозлилась и решила авторизироваться в системе. Чтобы официально готовиться к докладу. Чтобы без дураков. — И что? — А то! Набираю «Примроуз Мелларк» и появляется, откуда не возьмись, ссылка на мою мамочку. — Прим, но тут точно полный облом, так? — Не совсем, Мейсили! — Не может быть? — Почти все файлы «+16», некоторые вообще » для служебного пользования»(т.е. секретные). Но один мне удалось открыть, — сказала Прим, умолкла и хитро на меня смотрит. Я же от нетерпения начала сердиться: — Прим, да не тяни, говори уж! — Фото самой птицы и надпись, что мисс Китнисс Эвердин получила свой знаменитый псевдоним накануне Революции в ее честь и другая фотография, угадай, Мейсили, какая? — Не знаю!!! — Золотая брошка, на которой эта самая сойка и изображена. Там ничего не написано, но ежу понятно, что брошка принадлежала мамочке. — Не может быть!!! — громко воскликнула я и чуть не брякнула Прим, что я своими руками эту брошку держала и что она действительно ее матери принадлежит. — Так говорить мне про Пересмешницу на докладе, а Мейсили? — спрашивает Прим. Ладно хоть не замечает, что я в осадок выпала от ее рассказа. — Прим, спроси у своей мамы! — Мейсили, ты чего? Мама ведь жутко разозлиться, — говорит Прим, а в глазах у девочки страх, знает, знает наша Прим, что такое «гнев Китнисс Эвердин, гнев «Сойки-пересмешницы»! — Придумала! Отцу расскажи. — Точно, Мейсили — ты гений, как я сама не догадалась, — практически орёт от радости Прим, она иногда со своими эмоциями так же плохо управляется, как ее мама, тетя Китнисс. — Не вздумай хоть словом проговориться Генри, будет буря! — предупреждаю я Примроуз. — Знаю, — говорит Прим с довольной миной на лице. И слиняла.

*** А уроки приготовила, папы-мамы нету, в мэрии за нашего мэра его работу выполняют: что поделаешь, если наш мэр мистер Китинг — полный лопух! И начала обмозговывать то, что Прим мне тут поведала, лежу на диване в гостиной и думаю. И додумалась я до того, что меня сморил сон.

Сон Мейсили. Тетя Дейдра. Оказывается я не дома совсем, а в каком-то необычном месте, в таком я точно никогда не была: старый престарый дом, по обстановке сразу заметно, что живут тут люди очень бедные, мебель чиненная, из дешевого дерева сделанная, очень старая. Такой во всем двенадцатом дистрикте не сыщешь. Потолки очень низкие: я до потолка рукой могу достать, а дома, чтобы достать, надо папе на плечи влезть и только тогда дотянешься! А ещё: какой-то дом нежилой, такое ощущение, что тут давно никто не живет, все умерли!!! Но страха-то нет, такое ощущение, что я тут не гость, я своя! Мне в голову пришла шальная мысль: «А вдруг это дом, в котором папа мой жил до знакомства с мамочкой?». А потом я заметила странность: а пыли то на кастрюлях в маленькой кухне нет и в большом комнате и в маленькой. Кто-то аккуратно стёр всю пыль, хоть и не живет тут никто. А когда я пришла в эту маленькую, увидела я небольшую кровать и в этот самый момент меня как волной горячего воздуха накрыло: я поняла, что эта самая комнатка — моего папочки комната, когда он был такой же, как я: кровать такого же размера, как моя, ну, точь в точь! На стене висел осколок зеркала. Я подхожу к нему, вижу свое лицо и слышу голос за своей спиной, не пугаюсь ни сколько, голос добрый: — Здравствуй, маленькая Мейсили! Поворачиваюсь и вижу девочку, практически моего возраста, 13-14 лет, но небольшого роста темноволосая девочка и очень худая, она одета темное платье. И очень похожа на моего отца. Очень. Аж, мурашки по спине поползли. — Привет, но я не маленькая уже, — отвечаю я девочке. — Просто, так Митч любил меня называть. — Митч? — я удивлена. — Хеймитч или по-домашнему: Митч, — отвечает похожая на моего отца девочка. — Он мой отец, а ты, значит, ты — моя тетя? — я по-прежнему до крайности изумлена: она же не старше меня самой? — Да, тетя. Я — Дейдра, пошли, Мейсили, я покажу тебя дистрикт. «Дистрикт?», но я смело иду за девочкой и мы выходим на улицу и начинается сказка. К сожалению, очень печальная сказка: Мы выходим на улицу, на которой изредка можно увидеть человека, улица пуста, хотя светит солнце и обычно в разгар дня в дистрикте 12 полно народа вокруг: все спешат по своим делам. Но это не мой дом, ничего из того, что я сейчас вижу, мне мою грудь сдавила какая-то тяжесть, на сердце тяжело и меня не покидает щемящее такое чувство. Невероятно грустное. Я внезапно понимаю, что это — Шлак, про который мне рассказывал дядя Рори Хоторн. Я его вижу, но Шлака давно нет. Он исчез без следа, но нет, если я его вижу, значит, он существует. В памяти уцелевших людей, которые здесь родились. А мой отец — один из них. Невероятная бедность, пугающая. Даже близко в известном мне с детства дистрикте 12 такого нет. Шлак — который был до Катастрофы. Которая произошла за год до моего рождения. Я иду по Шлаку, которого давно нет, но я всё вижу собственными глазами. И он не иллюзия, каждый камень и каждую доску можно пощупать рукой, они настоящие, а значит, Шлак реален и он не плод моего воображения. Просто он был и поэтому он существует, не может исчезнуть, пока люди, которые здесь родились и жили, которые помнят Шлак. И теперь к их числу присоединилась я, которая родилась много лет спустя. Как странно, но это так! Мы идем некоторое время молча, девочка впереди, а я иду на ней. Тишину, а она звенящая, воздух точно вибрирует, нарушая первой я: — Скажи, это — Шлак? — Да — Мой отец родился здесь? — Я и Митч — мы родились в Шлаке. Потом Митч переехал в «деревню победителей», а я умерла. После его Голодных игр, — голос девочки очень спокойный, но он тихий и печальный. — Ты умерла? Папа участвовал в Голодных играх? — я никогда не подозревала ни о чем подобном. — Да, он победил. Просто всё это так страшно было, что вас теперь охраняют от правды. Чтобы вы не сошли с ума от горя. Но ты, Мейсили, нашла брошку с сойкой и оно должно произойти, — говорит девочка, не оборачиваясь и не замедляя шаг. Я забываю, про то, что ОНО должно произойти и с жаром задаю следующий вопрос: — Папа победил? А деревня, где я живу, называется так, потому, что там жили раньше победители. Голодных игр? — Да. Но ты сама догадываешься. Ответы приходят к тебе сами. Но, Мейсили, не спрашивай меня про Голодных игры, — просит меня девочка, — Ведь ты всё равно узнаешь про игры от Митча, и тогда ты изменишься и станет другой, не спеши узнать, а Мейсили, ладно. — А это что пекарня? — я вижу небольшое здание из красного кирпича (пекарня дяди Пита Мелларка в три раза больше и она светлого камня). Девочка не успевает ответить: мы оби видим мальчика лет шестнадцати, он светловолосый, как дядя Пит и его сын Генри, в руках у него ещё горячая булка, он идёт к нам и протягивает булку девочке: — Привет, Дейдра, хочешь булки? — Привет, Генри, да, спасибо, знакомься, это — Мейсили и она сейчас спит. — Мейсили? — отвечает мальчик с голубыми добрыми глазами: он похож и не похож на нашего Генри, которого я прозвала «Снайпером» за умение попасть снежком прямо в цель, он другой, более добрый, наверное, но наш Генри, бесспорно, похож на него. Это его дедушка, Генри Мелларк Старший, папа дяди Пита. — Генри, это дочка Митча, моего брата, она не умерла, она просто спит. Но скоро она проснётся и всё забудет. Конечно, мальчик удивляется до глубины души и он дает мне свою ладонь, она теплая. На мертвого мальчика он никак не похож. Мы жмём друг другу руки, а девочка говори фразу, поражая меня ею в самое сердце: — Генри, Мейсили никогда не была на Жатве, потому что Игры отменили. Генри, само собой, открывает рот и я замечаю, что не права: Генри, его внук, очень на него похож. Наш Генри, когда он удивляется, открывает рот и глаза у него в этот момент круглые как два шара. Вот как сейчас у этого мальчишки. Я откидываю голову назад и… я просыпаюсь. Нет холодного пота. Нет криков. Я спокойна. Внешне, но не внутренне. В моей душе горит пылающее пламя и, наверное, она не угаснет, теперь никогда. Я не забыла мой сон: что-то я помню смутно, а что-то яснее ясного. Я помню девочку Дейдру и мальчика Генри. Я помню Шлак. И, кажется, я догадалась, что это такое за «Голодные игры». Но, боюсь, моя тетя Дейдра была совершенно права, это знание способно принести мне лишь величайшую скорбь. Но я не боюсь. Я храбрая, потому, что я — Эбернети и мой папа победил в Голодных играх. Мой папа победил Смерть и это придает мне отчаянной смелости. Поэтому, когда Прим и Генри будут в школе, в пекарне, где угодно, но только не дома, я снова пойду к очень строгой и никогда не повторяющей ничего дважды тете Китнисс Мелларк и попрошу снова дать мне ключ, чтобы взять в руки брошь с «Сойкой-пересмешницей».

Примечание.

Автор относится очень серьезно к выбору имен каждому герою мира «Голодных игр». Но, иногда, автор и сам не может понять, почему выбранное имя так хорошо подошло герою. Дейдра Эбернети, младшая сестра Хеймитча, названа просто понравившемуся автору именем, но оказалось, что имя Дейдра (Deidra) имеет старинное, ирландское происхождение, в переводе означает «разбитое сердце», «печальная» или «страх». Дейдра — это героиня трагических кельтских легенд, схожих по смыслу с известными нам «Тристаном и Изольдой». Дейдра считалась самой красивой женщиной в Ирландии. Она умерла от разрыва сердца. Она считается одной из самых известных личностей в истории дохристианской Ирландии.