Мейсили

Маленькое авторское пояснение: Мейсили Эбернети, как показано в прошлых главах, долго готовилась, чтобы узнать правду о Голодных играх и о прошлом ее семьи, Страшном прошлом, но она — дочь Хеймитча и Эффи, крестница Пита и Китнисс Мелларков и Она справится. О многом она догадалась самостоятельно, о многом ей рассказала Дейдра, младшая сестра Хеймитча, в её необыкновенных снах. Но, и это бесспорно, самые страшные из секретов прошлого, которые предстоит узнать Мейсили, изменят жизнь девочки до неузнаваемости. И не ее одной, а всех героев повести «Мейсили». — Ну, что, Мейсили, ты готова? — спрашивает дочку Хеймитч, он какой-то не такой: физиономия хитрая-прехитрая, изо рта пахнет мятой, а в глазах пляшут чертёнята, Эффи смотрит на мужа с нескрываемым любопытством и опаской, но она сама с нетерпением ждёт начала его рассказа, но чувство тревоги, поселившееся в ее душу сегодняшним утром, не покидает ее. Мейсили с трудом скрывает величайшее нетерпение: не каждый день тебе раскрывают тайны, которые скрывали с самого твоего рождения. Тайны жуткие, но страшное в нашем мире переплетается с прекрасным, это Мейсили знает… Хеймитч уже собирается идти в кабинет, как раздаётся звонок во входную дверь и бывший ментор шутит: -О, это за мной! Кому положено, уже в курсе, что я нарушил «закон о защите детей», пришли миротворцы! — Хеймитч прекрасно видит, что у Мейсили лицо моментально приобрело испуганный и бледный вид, а Эффи с негодованием на него смотрит и уже сжимает свои кулачки от ярости, но Хеймитчу всё нипочём: если уж нарушать правила: так делать это нагло и беспардонно: это он умеет, поэтому, как ни в чём ни бывало, он идёт открывать. Открыв старинную дверь, он характерно приподнимает брови, а затем дает Питу Мелларку пройти в дом, за ним следует Китнисс. — Однако! — в задумчивости говорит Эбернети и понимает: и здесь Пит Мелларк его переиграл, теперь придется играть по его правилам. Хеймитч делает недовольное лицо и спрашивает Мелларков, игра начата: — Так-так, значит заговор и все заговорщики в сборе. Дочка, посмотри, самые опасные жители дистрикта двенадцать собрались в этой комнате. Не хватает только Гейла Хоторна! — при этих его словах, Пит Мелларк давится от смеха, а лицо Китнисс искажает гримаса дикой ярости, она готова наброситься на Эбернети с кулаками. — Ты ещё издеваешься? Сукин сын!!! — цедит она сквозь зубы. Мейсили понимает, что ее отец филигранно точно, практически напоказ, чтобы продемонстривать свою силу, только что вызвал разрушительный и очень опасный «гнев Китнисс Эвердин», пугается, боль от попавшей ей прямо по затылку фарфоровой чашки ещё не скоро забудется, а затем происходит следующее: Пит Мелларк успевает обхватить жену сзади за шею: борцовский прием, на полсекунды раньше, чем разъярившаяся Китнисс бросилась на Хеймитча. Он держит ее мертвой хваткой, не дает ей даже пошевелиться, одновременно что-то шепчет ей на ухо, глаза Китнисс мечут молнии, она пытается ударить Пита, но ей нечем дышать, но сдаваться бывшая «Сойка-пересмешница» всё равно не спешит, несмотря на то, что Пит пережал ей дыхательное горло, несколько секунд Китнисс пытается освободиться, потом замирает в руках мужа. Мейсили, Хеймитч и Эффи, расширив глаза, на это смотрят. Мейсили смотрит, как на ее глазах разыгрывается перформанс — спектакль, где режиссер и исполнитель главной роли ее отец, а он, ее крёстный, дядя Пит Мелларк, принимая вызов Хеймитча, перехватывает руководство и играет роль, которую он сам для себя выбрал, играет потрясающе красиво и у нее в голове вспыхивает мысль: «Папа — Ментор, хитрый и коварный, потому, что так надо. Трибуты Голодных игр, Он и Она, Смерть повсюду, один неверный шаг и они оба мертвы, она злится, он перехватывает ее руку и не дает ей совершить непоправимое, Она — смертельно опасна, но Он……….Волшебник, который всё предугадывает заранее!!! А он — Ментор, ее отец, видит это и громко хохочет и рукоплещет своим любимым ученикам. А мама? Мама хмурится и негодует». И в эту самую секунду Мейсили встречается взглядом с Питом Мелларком и он ей подмигивает! — Хеймитч! Не провоцируй мою жену, пожалуйста! — спокойным голосом говорит Пит, глядя Хеймитчу прямо в глаза и Мейсили успевает заметить, на пару секунд зрачки Пита резко расширяются и его добрые светлые глаза превращаются в черные, полные нечеловеческой жажды смерти. Это должно ее напугать, но это уже было, поэтому Мейсили опускает глаза и заставляет себя не смотреть. Получается: подняв глаза, спустя несколько секунд, она видит: глаза Пита обычные, голубые и добрые, как всегда, а ее отец спокоен, но бесенят в его глазах больше нет, в глазах матери Мейсили видит смесь страха, возмущения и любопытства и, наконец, самое интересное: это внешний вид Китнисс: она стоит, гордо выпрямив спину, спокойная, муж держит ее за руку и…. улыбается её отцу. «Театр Пита Мелларка, Победителя Голодных игр» — думает девочка. «Что же он ей сказал на ухо? — думает в этот миг Хеймитч и говорит: — Идемте в библиотеку! — и, как ни в чем не бывало, первый поворачивается и идет прочь: инцидент исчерпан: благодаря мастерству Пита: вспышка гнева Китнисс потушена, жертв нет, пострадавших нет, никто не убит! Библиотека в доме Эбернети — это отдельная история, полная тайн и недомолвок, она расположена рядом с кабинетом, а сам кабинет служит часто «местом, где взрослые ругаются между собой и обсуждают запретные темы», местом, где Китнисс орёт на Хеймитча и Хеймитч, не смущаясь, ей отвечает отборной бранью старого жителя «Шлака», который нынче в двенадцатом и не услышишь — дети из-за двери, сделанной по специальному заказу в Капитолии, всё равно ничего не смогут услышать. Таким образом, запертый изнутри кабинет — запретная (для детей) территория «Только для взрослых». Боковая дверь в кабинете долгое время считалась фальшивой и никуда не ведущей. Но, когда Мейсили было одиннадцать, в школьной библиотеке ей выдали старинную книгу по технике плавания брассом и, к громадному удивлению девочки, на форзаце она прочла: «Собственность ментора мистера Хеймитча Эбернети». С находкой в руках она пришла к матери, которая была застигнута врасплох и немедленно проговорилась (а затем была очень смущена, поняв, что проговорилась): — Так это же книга из библиотеки Хеймитча. Дело в том, что Мейсили была уверена, что в их доме библиотеки нет. Мейсили уже догадалась, что спрашивать мамулю, почему ее папа назван в книге «ментором» не стоит (позже она додумалась, что «ментор» — это что-то вроде «учителя»), ее гораздо больше волновал вопрос, который она задала несколько позже непосредственно отцу: — Пап, а у нас в доме есть библиотека! (но это был не вопрос, а утверждение и Хеймитч сразу это понял). — Есть, но завидую ей я. То, что сей факт от нее так долго скрывали, Мейсили не особенно тронул, а вот то, что оттуда было бы полезно получать необходимые ей для учебы старинные книги, ей чрезвычайно заботило. Хеймитчу, конечно, это объяснять было не нужно, он рассмеялся и сказал: — Какая ты прыткая у меня уродилась! На что Мейсили ответила в папином духе: — Ну, не ворон же мне ловить! И оба рассмеялись и Мейсили узнала, что дверь, которая якобы «не ведёт никуда, даже в кладовку», есть дверь в библиотеку Хеймитча Эбернети. Практически сразу выяснилось, что библиотека огромная и стеллажи там прямо наполнены «запрещенной литературой», окажись на ее месте Генри, он бы начал долговременную и изнурительную осаду крепости и не успокоился, пока не выведал бы все тайны и пока все запреты не пали бы, не преминув превратить окружающее его пространство в поле боевых действий. Чуть позже к юному Мелларку намертво приклеится прозвище: «Следопыт». Но Мейсили поступила благоразумнее: каждый раз, когда ей не удавалось раздобыть в школьной библиотеке или в помянутом уже «Информационном классе», она шла к отцу и всегда получала искомое: вот только выносить книги из дома Хеймитч не разрешал, оба, отец и дочь, ловко устроили всё так, что Мелларки-младшие о существовании библиотеки до настоящего времени даже не подозревали. Вот уж эти скрытные Эбернети!!! Итак, процессия пришла в кабинет, дверь была заперта отцом на ключ, от чего Мейсили заключила, что с настоящей минуты она «официально причислена к носителям запретной для детей информации», т.е. к взрослым. А затем, как только она вошла в библиотеку, Мейсил обратила внимание, что каждый из вошедших реагирует по-своему: Пит Мелларк ничего не рассматривал и сразу сел («Он тут был неоднократно был, но странно, что я ни о чем не догадалась за три-то года», — заключила девочка), Эффи долго глазами искала, куда поудобнее ей сесть, но полки не рассматривала («Мамочка здесь бывала, но вероятно не чаще меня, а я всегда входила вслед за папой», — подумала девочка), а вот Китнисс глядела на полки, книги на них, с большим любопытством, огляделась по сторонам и села только тогда, когда ее дважды окликнул Пит, отчего Мейсили заключила: «Тетя Китнисс здесь впервые, но ей очень интересно, она ещё придёт сюда»). Глава семьи удобно устроился в кресле, предварительно включив электрокамин и строго сказал собравшимся Эбернети и Мелларкам: — Как я понимаю, все желают услышать рассказ о моей семье. На что Пит ему сказал: — Очень желаем. А то, мы с Китнисс знаем тебя пятнадцать лет, а как звали твоих родителей, не знаем. Ты никогда о них не рассказывал. — Верно, Пит, время не пришло, поэтому и не говорил, — ответил Питу Хеймитч, а теперь: это время пришло, дочка, покажи всем нам твою новую брошь? — Конечно, папа, — вскинув брови, ответила Мейсили и отцепила от платья знаменитую золотую брошь с сойкой-пересмешницей, — все внимательно не нее посмотрели. — Так вот, последний раз я видел ее на Китнисс, четырнадцать лет тому назад, но впервые в жизни, я увидел эту вещь, когда мне самому было столько лет, сколько тебе сейчас, дочка. Четырнадцать, интересное совпадение получается, — почти торжественно провозгласил Хеймитч Эбернети. Все молча на него смотрели, Хеймитч убедился, что заинтриговал слушавших его и продолжил: — Когда я родился, моя мать едва не умерла при родах, но врачи в Капитолии, принимавшие роды, спасли как мать, так и меня самого. Китнисс вся напряглась, сконцентрировалась и вперилась взглядом в Хеймитча, на ее лице Мейсили отчетливо увидела крайнее потрясение. — Ты что, хочешь сказать, что роды происходили в Капитолии??? — спросил Пит, его лицо выражало удивление, все прочие просто лишились дара речи и больше всех — Эффи. — Да, за неделю до родов мой отец достал для моей матери разрешение на посещение столицы и мама поехала в Капитолий рожать — ответил Хеймитч. Его лицо было чрезвычайно лукавым. Мейсили заметила, что Китнисс ошеломлена так сильно, что разинула рот и буквально вцепилась в руку Пита. — А кем же был твой отец, неужели мэром, — задал вопрос Пит. Он видимо пытался это скрыть, но Мейсили видела, как Пит Мелларк изумлён. — Нет, директором шахты номер два. Отец ее спроектировал и построил. И звался мой отец Асканий Эбернети. — Это же изысканное имя, оно — капитолийское — громко воскликнула Эффи. Пит Мелларк отпустил голову, Мейсили показалось, что он с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться, но пытается это скрыть. — Совершенно верно, дорогая, мой отец был капитолиец наполовину, его мать, моя бабка, родилась в дистрикте четыре, а вот, дед, Язон Эбернети, был коренным капитолийцем и никогда не покидал его пределы, — сказал Хеймитч и испытующе-лукаво оглядел собравшихся. — Один*Два в твою пользу, — произнес спокойным голосом, подняв голову, Пит Мелларк, при этих его словах Хеймитч рассмеялся. — Так кем же был дед моего мужа? — грозно сдвинув брови, спросила Эффи. — И мой прадедушка, — вставила Мейсили, совершенно сбитая с толку, как откровениями отца, так и странной реакцией каждого из взрослых. — Инспектор службы водоснабжения Капитолия и каждый год я навещал его могилу, последний раз это было четыре года назад, — с улыбкой, специально растягивая слова, ответил Хеймитч. Один*Три, — с некоторой мечтательностью в голосе сказал Пит Мелларк. И тут «оттаяла» пораженно молчавшая до того Китнисс:  — Ты что капитолиец??? — Голос ее отнюдь не был добрым и Пит моментально подсел к жене поближе. — Нет, мою семью лишили капитолийского гражданства, но появился на свет я в Капитолии, — ответил Хеймитч. — Полагаю, твой отец учился в Капитолии в Горном институте? — задал вопрос Пит. — Верно, и окончил его с золотой медалью, ответил Эбернети. Семьдесят семь лет назад мой отец приехал в наш дистрикт и встретил здесь мою будущую мать, Шону Уосгрейв. Она была дочерью шахтера. — Уосгрейв? — спросила Китнисс, то, что присутствие и близость мужа моментально уменьшает и остужает ее гнев, как вода гасит пламя, Мейсили убедилась давно, года три или четыре назад, — Я знала Харпера Уосгрейва, он тоже был шахтером. — Он мой двоюродный брат, — кратко ответил Хеймитч. — Был, — проронил Пит: в этот момент он внимательно наблюдал за реакцией своей жены на рассказ старого ментора. — Мелларк! Штрафное полуочко, — «срезал» Пита Хеймитч. — О чем это вы? — спросила, нахмурившись, мужчин Эффи. — Пари, — кратко ответил ей Хеймитч. — Ты проиграешь его Питу Мелларку, помяни мое слово, Хеймитч, — сказала на это Эффи. Хеймитч выдавил в ответ вымученную улыбку, а вот взгляд Пита, получился прямо-таки лучезарным и искренним. — Значит, твой отец был капитолийский инженер, мать родилась в «Шлаке», ты сам родился в Капитолии, но я всегда думала, что родом из «Шлака», — довольно спокойно сказала Китнисс, — Я лишь знаю, что у тебя была младшая сестра. — Её звали Дейдра и родилась она здесь, в двенадцатом. Отец был назначен директором шахты за год до моего рождения и жили мы тогда рядом с мэрией. — Интересно, — только и сказал Пит. — Но когда мне было четыре, а Дейдре два года, наш отец страшно разругался с мэром и с тогдашним главой миротворцев, Линиусом Мэдденом и демонстративно переехал жить в «Шлак». — Миротворцев??? — ошалело спросила Мейсили. Просто она не могла забыть провокационную выходку семилетнего Генри, спросившего мать однажды после обеда примерно около месяца назад, свою мать: — Мам, а ты не знаешь случайно, мне тут рассказали…… Миротворцы били людей… Закончить тогда Генри не успел: у Китнисс началась жутчайшая истерика и вспышка гнева, девятилетняя Прим жутко перепугалась, а мужественная Мейсили (которая вообще-то случайно зашла, за хлебом) закрыла дочь Китнисс собой, сам Генри испарился из комнаты моментально, но получить по затылку серебряной ложкой — получил, завизжал от боли и умчался в свою комнату, запершись там. Китнисс пребывала в полной невменяемости и швыряла предметы в разные стороны, Прим от страха ни жива, ни мертва, «достучаться» до Китнисс в таком состоянии могли лишь Пит и Хеймитч, но первый был в пекарне, а второй в мэрии, поэтому Мейсили попыталась просто вывести Прим из столовой, прикрывая дрожащую девочку собой, однако, когда, казалось, всё было позади, почувствовала затылком сильнейшую боль — фарфоровая чашка Пита разбилась об ее голову! Потом Генри сидел до ночи, запершись в своей комнате и открыл дверь только около часа ночи отцу, а до того Питу с большим трудом удалось успокоить Прим, которую он нашёл поздно вечером забившуюся в угол кладовки. А сама Китнисс, спустя час, осознав, что натворила, увидев, какой она учинила в доме погром, но, что гораздо хуже — едва не сделала заикой собственную дочь, забилась сама в угол ванной, где ее в десять вечера, зареванную, дрожащую, как осиновый лист, нашёл Пит. Которого, в свою очередь, бегом послала домой Эффи: вернувшись в девять вечера домой, она еще удивилась, что в доме Мелларков почти не горит свет, а затем обнаружила большую шишку на затылке дочери, обработала рану, бросилась в мэрию за мужем и Питом, а когда они втроём примчались в «деревню победителей» категорически запретила Хеймитчу бежать вслед за Питом: — Он сам всё поправит. Тебе лучше поговорить с Мейсили: она немного не в себе. Что Хеймитч и сделал. Тогда ещё Эбернети с удивлением обнаружил, что «дичайший инцидент», как точно назвала произошедшее Эффи, тяжело переживали все — он сам (с трудом сдержавшись, чтобы не накинуться на Китнисс с кулаками), Эффи («Я думала, милочка, что проклятым охмором заразиться невозможно, по-видимому, я ошиблась! — выговорила она, красной как рак, Китнисс), «мышка» Прим (с некоторых пор она стала заходить после школы в пекарню и там оставаться, покуда, отец строго не говорил ей идти домой делать уроки, но всё равно: уходила Прим лишь если когда Пит доверительно не заверял ее, что «мамочка тогда была не себе», но больше такого ОН не допустит». Отцовскому слову Прим верила безоговорочно.), Генри (впервые в жизни получивший словесную взбучку от отца и открывший для себя истину, что «доброму папочке» очень не нравится, когда «негодные мальчишки доводят мамочку до состояния убийственного гнева»), лишь двое отнеслись к этому испытанию стойко и держали себя в руках: во первых: Пит, несмотря, на то, что ему полночи пришлось поочередно успокаивать сначала «перепуганную мышку Прим», затем давно раскаявшегося и честно не предполагавшего столь взрывной реакции матери, Генри, и, наконец, глубоко ушедшую в себя и едва не отключившуюся от реальности, Китнисс, до четырех утра, а уже полшестого, Пит, уверившись, что последствия ему ещё некоторое время придется расхлёбывать и что надо «специально поработать над воспитанием Генри», отправился в пекарню. И во вторых: Мейсили, пережившая случившееся невероятно спокойно, «стоически», — как сказал про ее реакцию, Пит. Но, разумеется, Мейсили, не могла полностью вычеркнуть пережитый стресс из памяти, а сама Китнисс испытывала перед ней чувство вины чрезвычайной силы. Вот поэтому при словах девочки, Китнисс густо-густо покраснела, опустила глаза, Пит тотчас же, обнял ее за плечи и она услышала: — Тетя Китнисс, я не должна была спрашивать, простите меня… На что резонно ответил ей Пит:  — Ну, если твой отец уже начал рассказывать, ты имеешь права знать, что давно, до твоего рождения «миротворцами» называли полицию дистрикта.  — Я бы сказал: жандармерию, Мелларк, — возразил ему Хеймитч. — А в чем разница? — задала вопрос, посерьезневшая от воспоминаний о «инциденте», Мейсили. — Это не просто объяснить, но представь, такое странное явление, дочка, которое имело место в прошлом: вещи назывались таким образом, что смысл переворачивался с ног на голову; «Миротворцы» несли людям не мир и не поддерживали порядок, а, напротив, войну, беспорядок, миротворцев жители дистрикта не уважали, но боялись и, скажу прямо, ненавидели и видели в них скорей захватчиков. — То есть, папа, получается, миротворцы поддерживали в дистрикте не закон, а беззаконие? — спросила, наморщив лоб, его дочь. — Как точно ты сказал, Хеймитч, они несли не мир, а войну, — задумчиво проговорила Китнисс. И Мейсили заметила про себя: «Тетя Китнисс не произнесла слово «Миротворцы» вслух, сказала «они», настолько оно ей ненавистно, полагаю», — Но даже сегодня одно лишь упоминание этого слово значит большие неприятности, — заключила Эффи. И Китнисс вновь виновато покраснела. — Поэтому мой отец, Асканий Эбернети, когда нескольких шахтеров их его шахты арестовали, а затем подвергли жестокому наказанию, не смог остаться в стороне. Более того, отец считал, что этих четырех шахтеров обвинили в преступлении, которые они точно не совершали. А именно кражи из лавок торговцев. И встал на их защиту. — Что-то я слышала об этом, будучи ребенком, — наморщив лоб, произнесла Китнисс. — Верно, солнышко! Потому, что ограблены были несколько лавок и аптека, которая принадлежала твоему деду, Калебу Линдси, — ответил ей Хеймитч, — В краже были обвинены четверо шахтеров, мой отец был капитолиец и он был очень храбрым человеком и осмелился в голос опротестовать действия главы миротворцев и знаешь, кто решительно поддержал директора шахты? — наклонив голову набок, спросил Китнисс Хеймитч. Китнисс естественно молчала, а Пит внимательно следил за ее реакцией. — Лайэм Хоторн, старший горный инженер, вот кто. Китнисс вскрикнула, Пит удивленно вскинул брови, даже Эффи округлила глаза, а вот лицо Мейсили приобрело задумчивое выражение и, спустя несколько мгновений, она задала отцу вопрос: — Отец дяди Вика, дяди Рори и тети Пози? — Нет, их дед, дело было, когда Джайден Хоторн, их отец был ещё ребенком, — ответил Хеймитч. — Так что, получается, бороться с несправедливости и бросать вызов власть имущим — это что у вас, у Эбернети, семейное? — без тени улыбки спросил Хеймитча Пит. — Очень возможно. Наверное, ты прав, мальчик, — ответил, не торопясь, Хеймитч. И сразу удостоился вопросительного взгляда дочери, поэтому внёс ясность, — Пит и Китнисс — мои трибуты, а я их ментор. Сколько бы ни было им сейчас лет, для меня они: удивительная девочка с косой с луком в руках и необыкновенный мальчик с добрыми, очень печальными глазами, с моей помощью они оба вернулись живыми с Арены, места, откуда, когда живым возвратился я сам, но сказать, что для их спасения тогда я сделал абсолютно всё, к несчастью, я не могу, — в последних словах его прозвучала сильнейшая горечь и это почувствовали все присутствующие.  — По-моему, дорогой, ты сильно забегаешь вперёд, — осуждающе выговорила Хеймитчу Эффи, — но если уж начал, расскажи, когда ты впервые узнал про Игры. — Резонно, — согласился Хеймитч, — А дело было так: мне было четыре года или пять лет, точно не помню, в старом ли было это доме или уже тогда, когда Эбернети перебрались жить в «Шлак»… И внезапно его перебила Китнисс:  — Я никогда не слышала, чтобы директор шахты проживал в «Шлаке»! — А ничего удивительного, солнышко, за неосторожный рассказ об Аскании Эбернети, можно было и языка лишиться, — недовольный, тем, что его перебили, ответил ей Хеймитч. — Даже так? — вскинула брови Эффи. Скажи, а Асканий Эбернети умер своей смертью? — сказала и покраснела, поняв, что вероятно, позволила себе недопустимую бестактность. — Ты сама сказала, что не стоит забегать вперёд, но изволь, я отвечу: отец умер своей смертью. От туберкулеза, у моего отца были слабые легкие, ему было 53. Но ты спросила, когда я впервые увидел Игры. Мне не было пяти лет и однажды, летним днем, мне попался на глаза телевизор, в нашем доме в «Шлаке» стоял настоящий капитолийский телевизор, который стоил больших денег и вы все поймёте, что мне было жутко интересно посмотреть, что по нему показывали. Обычно родители не запрещали мне его смотреть, хотя отец и говорил, что это не полезно для глаз, ведь мне было так мало лет. А тут, мать не разрешала мне днем его смотреть, хотя это так удобно, я спокойно глядел в экран, а мать нянчила Дейдру, сестре было всего два с половиной года. А так матери приходилось разрываться между Дейдрой и мною, которая, то и дело норовила учудить нечто эдакое. — Как это, всё-таки, на вас, Эбернети, я похоже! — засмеялась Эффи. — Так вот, моя сестра заснула, а мать отлучилась на кухню и я сумел пролезть в большую комнату, где был телевизор. Мне нравились капитолийские шоу, смешной Цезарь, который так умел завладеть вниманием зрителя. — Молодой Цезарь, каким он был? Это так интересно! — сказал с неподдельным интересом, Пит. — Молодой Фликерман был куда лучше, чем в зрелом возрасте, Цезарь был естественным, понимаете, он умел одной фразой заставить несколько сотен зрителей в зале рыдать от смеха, в молодости он уделял особое внимание не своему внешнему виду, а тому, как он говорит. Цезарь ни разу не повторялся: никогда одна и та же шутка не повторялась дважды. И главное, это действительно был тонкий юмор, а не подделка. Вам понятно? — Мне рассказывали про знаменитого ведущего CARITOL-TV Цезаря Фликермана, — с жаром в голосе подала голос Мейсили, — но, и это невероятно обидно, детям не показывают ни одного видео с его участием, взрослые, вот как вы сейчас, восторгаются, хвалят, охают, но посмотреть нельзя. Это жестоко! — последние слова Мейсили произнесла тоном, в котором ясно звучало искреннее возмущение. — Ты сейчас всё поймешь, в чем причина. Но должен предупредить, рассказ страшный, в пять лет я случайно увидел то, что и тогда детям категорически не показывали, а в наши дни на таких видео ставят гриф «для служебного пользования» и его нельзя смотреть до 21 года. — Может не надо? — с сомнением в голосе сказала Китнисс: она начала догадываться, о чем пойдет речь. — Я против, — подала голос Эффи, — ей тоже было приблизительно понятно, в чем суть истории, приключившийся с четырехлетним Хеймитчем. Мейсили поняла, что ей сейчас ничего не расскажут и, насупившись, молчала, она и понятия не имела, о чем идёт речь, но обида так и съедала ее изнутри, такие усилия и все напрасно: «ты, ребенок и точка. Ужасы не для детей». И только гордость не позволила ей заплакать Но внезапно ей на помощь пришёл Пит Мелларк: — Я думаю, если ты, Хеймитч, начал, ты должен довести историю, которую ты рассказываешь в первую очередь своей дочери, до конца. Но постарайся, чтобы Мейсили потом не понадобился психиатр. — Аврелий. Хотя, он уже умер, но вроде как, его клиника существует и поныне, — лукаво поглядел на Пита Хеймитч, — Ладно, слушайте, что было дальше. — Спасибо, пап, а самое жуткое и не рассказывай вовсе, потом как-нибудь расскажешь, — с благодарностью сказала отцу Мейсили: у нее сразу приподнялось настроение, а также она специально повернула голову и улыбнулась Питу и получила взамен сразу две улыбки: Пита и его жены. — Ты, дорогая, — обратился Хеймитч с Мейсили, — не знаешь, что Цезарь Фликерман на протяжении тридцати пяти лет вёл трансляции с Арены Голодных игр, а не только был бессменным ведущим своего вечернего шоу. Думаю, как «Голос Игр» Цезарь был даже более известен. — Я догадывалась об этом, — ответила Мейсили. — как-то незаметно разговор превратился в диалог двух Эбернети: Хеймитча и Мейсили, отца и дочери — Цезарь, как никто другой, умел подать самые тяжелые моменты так, что зритель не чувствовал себя отвратительно и благодаря Цезарю практически никому из зрителей в Капитолии не бывало плохо с сердцем. Цезарь умел смягчить или, напротив, придать сил в тяжелый момент. Вот только со мной искусство Цезаря сыграло очень жестокую шутку: я шёл именно на знакомый голос Цезаря, я даже не понимал, о чем говорит Фликерман, но страх напрочь отсутствовал, вот в чем было дело. И первое, что я увидел на экране был сам Цезарь — красивый, импозантный и красноречивый. Я сел на пол, открыв рот, и внимал его голосу, и внезапно на экране возникла картина, которая навечно запала в мою память: дерево, высокое с множеством веток, девушка, взрослая, лет семнадцати, наверное, она забралась высоко, затем камера поворачивается и в кадр попадает чудовище, я не видел никогда ранее переродков, но этот заставил меня перестать дышать от ужаса: лишенная волос тварь с огромными клыками, четыре лапы, безхвостая, она плохо умела лазать по деревьям, но постепенно она неумолимо приближалась к несчастной девушке, девушка держала в руке меч и, когда тварь приблизилась к ней вплотную, она начала отбиваться, точнее пытаться отбиваться, но сражаться с монстром и держаться на ветке дерева, не очень то просто.  — Держаться за ветку левой рукой и сражаться правой рукой, держа ею меч, крайне неудобно, — сказала, задумчиво, Китнисс., — и, немного спустя, добавила, — Девушка не спаслась? Ведь так? _ Да, — ответил ей Хеймитч, — но все было не так просто: монстр не убил девушку, сидевшую на дереве, всё случилось несколько по-другому: тварь задела девушку и они оба рухнули вниз, а дальше произошло самое страшное, но именно в этот момент в комнату вошла моя мать и обнаружила меня, сидевшего и смотревшего Голодные игры в пятилетнем возрасте в прямом эфире. Представляете? — Какой ужас! — сказал Пит. — Точно, — ответил Хеймитч, — вопль моей матери перекрыл крики погибавших в болоте от рыб-переродков девушки и той безволосой твари, она издала предсмертный вой, в моей памяти они слились в один жуткий, полный отчаяния звук. Мать кинулась ко мне и поспешила повернуть меня лицом к себе и к картинке спиной, поэтому, я не видел, как погибла та несчастная девушка, но я отчетливо слышал и прекрасно помню ее жуткие крики, призывающие на помощь и молившие распорядителей о пощаде. Мама просто не сразу догадалась закрыть ладонями мне уши, так она была напугана и застигнута врасплох. А дальше я помню лишь мокрое от слез мамино лицо и голос Цезаря, такой неестественный, неправильный и неподходящий к тому, что я сам переживал в ту секунду. Вот, как все было. — Мейсили? — голос Пита Мелларка был крайне тревожным, он вскочил на ноги и подошёл к девочке: Мейсили была неестественно бледной и ее била дрожь: в глазах застыл ужас. Пит, несмотря на свой протез, встал перед девочкой на колени и взял ее руки в свои, большие ладони, руки у Мейсили Эбернети были ледяные. Одновременно с места подорвались Хеймитч и Эффи, всё стало очевидно: взрослые «заигрались в свои взрослые игры» и пропустили момент, когда Мейсили стало плохо. — Китнисс, принеси нашатырь! — крикнул Пит, и обратился к девочке, — Милая, ты меня слышишь? Это я, дядя Пит, всё уже закончилось, не бойся, тебе ничего не угрожает… Китнисс отобрала у Хеймитча ключ от запертой двери и умчалась за аптечкой, а благодаря Питу и папе и мамой, Мейсили быстро начала приходить в себя: но всё-таки Хеймитчу не удалось «не перейти черту» и его дочь пережила шок. Когда в комнату ворвалась Китнисс, Мейсили, уже успокоилась и держала в руках книгу из папиной библиотеки и неторопливо ее перелистовала: на форзаце Китнисс Эвердин прочитала: «История строительства Шахты № 2 в двенадцатом дистрикте Государства Панем». А на второй странице был помещён портрет, с которого на нее глядел человек, которого Китнисс ни за что не могла забыть: и звали этого человека с розой в петлице — Кориолан Сноу.