Бабуля летального действия

      Эх, ядрен батон… Мы все-таки опоздали. Пока остальные думали о жратве, мысли маньячины текли в совершенно ином направлении. И что мы имеем теперь? Правильно — еще один труп. Правда, на сей раз и убивца нашего практически за руку поймали. Не зря он мне не нравился никогда, вот не зря! Говорила ж я, что этот Том — мутный типчик. И ведь кто его притащил в наш казенный дом — Мэгги. Которая теперь и лежит у его ног, и капли крови алеют на потасканных ботинках. Ее крови, едрит-мадрит.       Всегда знала, что противопоказано делать добрые дела. Сперва этот моржовый половой орган своими скопытившимися с помощью других выживших родственничками всем в нос тыкал, чтобы от прополки сорняков откосить, а теперь и резню все на эту же душевную травму валит. Сын лишайной с*ки! Пока мужики тащат этого недоноска в камеру, я пытаюсь непринужденно сковырнуть шпагой его бубенцы, но реднек портит мне всю охоту. Да-да, он прав, я спешу, лучше сперва их, наверно, над зажигалкой подержать, тогда сами отпадут…       Узкоглазый почему-то участливо смотрит на меня и кивает с таким видом, будто негласно принимает в клуб вдов и сирот тюремного разлива.       — Слышь, можешь даже не посылать мне свои телепатические сигналы, один пес я ваших китайских субтитров не разбираю, етишкины пряники.       — Я кореец, миссис Ди…       — Слушай, да хоть эфиоп, но на ближайшее время ты назначаешься китайцем. Они молодцы, знали толк в пытках. Проникнись их духом и приходи ко мне мыслями поделиться. А то я не могу между испанским сапогом и дыбой выбрать.

***

      Когда среди ночи лосяра выгружает у моей камеры исходящее слезами и соплями создание в сопровождении мрачно молчащей (хвала обеим сторонам Силы!) сестрицы, отнюдь не испытываю горячей благодарности за эту компанию, которую я, оказывается, еще и наставить на путь истинный должна. Тем паче, что отроковица, обливаясь слезами, ратует за быструю и тихую казнь без затей нашего штатного Чикатилы, каковую она, собственно, и кралась вершить под покровом темноты, пока на Диксона не нарвалась.       Лосяра буркает, что никто пытать этого г*внюка и не собирался, вздернут по-скорому — и все тут. Шутник, етишки-кочерыжки. Зря я, что ли, половину тюремной библиотеки уже перелопатила в поисках пыточных изысков?       — Да что там, люблю гуманистов, — подпустив обманчивой доброты в голос, мурчу я. — Давайте ему еще психотерапевта сыщем, а? Чтобы не мучился морально. Да чего там — отпустим его на все четыре стороны и пригласим заходить еще. Только скажи-ка мне, правозащитник в памперсах, а если бы он замучил и убил твою сестру, ты бы тоже так переживала за его здоровье?       Ну вот, так я и знала. Второй слой соплей наматывается на кулак.       — Эй, полегче, не хочу убиться поутру на твоей горючей слезе или зеленой сопле! Детский сад в ударе, едрит-мадрит! Давайте еще за гражданские права зомби митинг соберем, ядрен батон!       Рыдающие чада — это не по моей части, потому как лично я растила хитро*опое исчадье, которое либо изворачивалось до последнего, избегая взбучки, либо после полученного педагогического вливания всего доброго и светлого (преимущественно посредством тесного контакта ягодиц и отцовского ремня) шло и мелко, но довольно изощренно и подленько мстило. Никогда не забуду, как визжал мой покойный Сэм, когда маленький негодяй намазюкал какой-то разогревающей жгучей мазью от ушибов и растяжений биде. Я тогда прям судьбу благословляла, что никогда не питала пристрастия к этой новомодной хреновине. Так что я предоставила белобрысой гуманистке рыдать на плече у ее сестрицы, убедившись, что мои привычные утешительные фразы типа: «Да ладно слезы-то лить, ссать потом нечем будет!» не производят должного эффекта.       На совет я не пошла, дабы юное создание, почуяв свободу, еще чего-нибудь не выкинуло. Потом за мной явился лосяра амбарный и позвал вершить правосудие. Они все-таки постановили вздернуть этого недоноска. Честью выбить у него из-под ног табуреточку я, конечно, была польщена, но не преминула напоследок стиснуть бубенцы паршивца в прощальном яйцепожатии. Когда его вой достиг удовлетворившей меня тональности, я дала пинка по табуретке, и тело забилось в петле.       — Счастливо добраться до ада, евнух гребаный! — после этой надгробной речи я развернулась и пошла обратно. Задрала такая жизнь — то похороны, то казнь, етишкины пряники!