***
Что за гребаный день, ядрен батон. Выхожу прошвырнуться, потому как атмосферка в монастыре сейчас такая, что кладбище тусовкой укуренных в хлам весельчаков покажется. И тут же засекаю определенно живого оленя безрогого, околачивающегося у нас в окрестностях. Что, вам тут всем медом, ешки-кочережки, намазано? — Эй, ты, пистолет на землю бросил живо, а то семейные драгоценности на х*р отстрелю, едрит-мадрит! Поворачивается. Елочки трухлявые! — Санта-Клаус шоколадный, ешкин-матрешкин, ты ли это? А я ж тебе чуть твой мешок с подарками не снесла сгоряча-то. — Едрит-панкреатит! Миссис Ди, вы ли это? — Нет, ядрен батон, монахиня аббатства святой Женевьевы! Надо ж, я даже рада видеть этого оленя безрогого. — Что, проср*ли парашное царство, угу? А я на шоу, едрит-мадрит, опоздала, приключения на свои ягодицы словила. О спиногрызах вспомнили, что ли? ХулиЯвление черного оленя
20 мая 2015 г. в 21:23
После вчерашней веселухи я спала, словно лось после гона, даже и не слышала, как свалили вояки с шоколадкой и мексиканкой, которая запретила мне звать вояку воякой, но зато дала санкции именовать саму ее, как мне вздумается. И, конечно же, как назло, к ней никак не липнет ни одно из прозвищ. Побудь она здесь еще недельку, я бы и ее окрестила заново так, что никто бы потом ее имени по паспорту отродясь больше не вспомнил, но не судьба, ядрен батон.
Из отруба меня выдергивает пронзительный визг. Етишки-кочерыжки, что там у них опять? Вырвалась на волю суженая моего динамитного любовника? Кто-то мышь летучую увидел? Какому-нибудь эксгибиционисту висюльку дверью прищемили? Что тут за *опы у всех, едрит-динамит, ни дня без приключений…
Визг продолжается, бегу с дробовиком наперевес в его направлении, перескакивая через две ступеньки, а полы рясы, которую я использую по утрам вместо халата, развеваются за моей спиной, точно плащ Бэтмена, едрит-мадрит. Притормаживаю, когда дверь комнаты чуть дальше по коридору открывается. В полумраке различаю силуэт кого-то из спиногрызов.
— Эй, что тут у вас стряслось, ядрен ба… вааашу ж матушку за обе ягодицы!
Это ж зомби. Девчонку кто-то замочил. Чтоб мне… Неужто опять маньяк завелся? Слышу шаги, потом кто-то вскрикивает, и зомбодетеныш, встрепенувшись, ковыляет к нам. Вскидываю ружье, и девчонка падает, как сломанная кукла.
— Так, а теперь неплохо бы разобраться, что тут творится вообще.
Заглядываю в комнату. Тааак… и гнусу нудному кранты пришли… А вот старшенькой из сестричек не видно. Орал же, по-видимому, кудрявый потомок нескольких поколений блондинок… Только он так визжит в самые неподходящие моменты. Киваю подбегающему финскому лосю и белым, как только что выдраенный писсуар, Марии и Саре:
— Давайте-ка девки тут приберутся, а спортсмен — за мной, надо бы эту визжащую сирену найти и Лиз, едрит-мадрит.
Найти недостающих в этом гребаном пасьянсе спиногрызов нетрудно — Люк горланит так, что скоро все зомби окрестные сползутся, решив, что их зовут на пикник. Лиззи держит его на руках, стоя посреди монастырского сада, глаза у нее совершенно отсутствующие. Елочки трухлявые, надо было не лося бейсбольного с собой прихватить, а кого-то из девок. Истерики и прочее — не по моей части.
К моему удивлению, спортсмен разруливает ситуацию: отцепляет Люка и передает его подбегающему Хосе, а сам уводит пребывающую в полной прострации девчонку, усаживает на скамейку и что-то ей говорит. Сперва та не реагирует, сидит, словно истукан, но потом начинает что-то рассказывать и плачет навзрыд, уткнувшись в пижаму финна.
Ладно, тут я не нужна… Пойду разберусь, что ж все-таки приключилось с мелкими… Эх, лосяра бы амбарный расстроился, опекал он всю эту братию, хоть и делал вид, что по фигу ему на все эти сантименты, ядрен батон…
Возвращаюсь обратно и, к своему удивлению, обнаруживаю в комнате одного из вояк. Я-то была уверена, что они уже давно смотали отсюда удочки. Присаживаюсь на корточки и осматриваю труп Теда. Физиономия у него вся — в крошево, но это уже явно после первой смерти его угостили, крови почти нет. А вот на запястьях — следы лезвия. Грамотно резал, не поперек вен, как некоторые показушники… Лучше бы уж поперек, мля, повалялся бы без сознания, получил пендель волшебный — и снова потом бегал.
— Самоубийца гребаный! — сплевываю я. — Нет бы повеситься, троглодиту! А так и себя угробил, и девчонку…
Лопез вот вы так долго, тут сегодня опять синдром руко*опа четырехглазого нас посетил с теми же, мать его, последствиями…
Ниггер выцветает до цвета старого асфальта:
— Миссис Ди… господи, что у вас случилось тут? С детьми все в порядке?
Хм, как бы ему помягче сказать-то… Я ж, как тот сержант из анекдота:
«Командир роты говорит сержанту:
— У рядового Джонсона умер отец. Скажи ему об этом, но как-нибудь поосторожнее, поделикатнее.
Сержант строит роту и командует:
— Те, у кого отцы живы — шаг вперёд! Джонсон, ну, а ты-то куда прёшь?!»
— Ну как бы это поточнее… Тед вскрыл себе вены, воскрес и сожрал Мику. Лиз в трансе, Люк в истерике. Как-то так, едрит-мадрит…
Эге-гей, уж не собрался ли и шоколадный заяц скопытиться?
— Ослабь подтяжки и вдохни так, чтобы кислород до самой *опы дошел… Только не вздумай тут кондратия дать! Нам и так две могилы сегодня еще копать, елочки трухлявые! По-моему, тебе надо дернуть самогонки… Боб не всю вылакал, есть еще запас, едрит-мадрит. Двигай ягодицами к богадельне, там все расскажу.
— Да… да… хорошо… — шоколадный заяц ожесточенно скоблит свою вечную неснимаемую шапку (почти такую же легендарную, как всесезонная шляпа *опы конопатой). Может, там вши и блохи уже гнездо свили, а может, он так мысли в кучу собирает. — Кто у вас тут еще живет?
— Да так, хрены с горы всякие, от приблудного бейсболиста до браконьеров и вояк и это…ты не удивляйся, если тебя сейчас на трубу подвесят — это традиция такая, — отвечаю я. — Только их все меньше и меньше, разбегаются, как прусаки от дихлофоса, ядрен батон… Давай сюда.
— Так это ж… сортир…
— Ну и что, сюда уж год как никто не ходит, во дворе нынче трендовые удобства. А здесь никто не помешает по крайней мере. А то куда ни припрешься — проходной двор, едрит-мадрит.
В тишине толчка Тай излагает мне новости. Ну какие, собственно, елочки трухлявые, новости: что казенному дому хана, я и так уже в курсе. И что большая часть оленей полегла, я тоже уже догадалась. Спрашиваю о судьбе лосяры, *опы без шляпы и моего пингвина Джонни. Ну привязалась я как-то к ним, ядрен батон.
— Дэрил жив… Один из немногих, о ком можно теперь это сказать. Шелдон погиб, — угрюмо отвечает черный олень. — А где Лиззи?
— Ее Мария пасет. Девчонка, конечно, малость не в себе после всего… И что только этому паршивцу вздумалось вены себе резать, мог бы тихо вздернуться — и все остальные бы живы-здоровы остались, едрит-мадрит… А что с *опой конопатой, неужто и его замочили?
— Эээ… вы про Карла, миссис Ди?
— Нет, про папу римского, етишкины пряники. Конечно, про Карла.
— Пропал без вести. Скорее всего, погиб, — окончательно смурнеет сгусток доброты.
Вот же олени безрогие, тюлени немытые… Довоевались, ядрен батон. Свалили бы тихо из казенного дома, как мы с лосярой предлагали, пока его под каблук одноклешневый краб вудберийский не загнал, да вдарили одноглазому по *опе… Однорукие, одноглазые… одни уроды, мля, в этом городишке водились! И им мы проср*ли бой… Игра была равна, играли два, мать его, г*вна…
— В общем, понятно, что все это дело пахнет только одним овощем, етишкина избушка… Вы спиногрызов хотите забрать? По-моему, смена антуража им после этого гребаного кровавого утречка точно не повредит.
— Мы скоро покинем ферму, где сейчас остановились. Скорее всего, двинем из Джорджии. И я хочу, чтобы Люк и Лиззи поехали с нами. Чего я точно не хочу, так это чтобы они оставались тут, старая чертовка.
«Только рискни еще раз подумать про меня „старая чертовка“, и твои черные бубенцы будут звенеть у входа этой злогребучей богадельни», — передаю мысленный посыл в ответ, отметив, что меня он пригласить в свое турне даже из лживой вежливости и доброты не попытался.
— Если они захотят ехать — валяйте, забирайте. Лично я сваливаю на пляжи Флориды, эта тухлая Джорджия и мне, как гвоздь в *опе, уже остофигела.
— Флорида? А там вы чего забыли? Впрочем, неважно. Насчет Джорджии же вынужден с вами целиком и полностью согласиться. Эээ… вы не против? В горле пересохло что-то.
Тут родник добра хватает с подоконника бутылку и залпом опрокидывает ее в рот. Кажется, эту бутылку Билли с Люком нацедили с толчков, когда затеяли игру, будто монастырь — гребаная пустыня, а тут — оазис с полупересохшими колодцами, но коли шоколадный заяц хватает все, не дожидаясь ответа, пусть пьет, мне не жалко, едрит-динамит. Доброй свинье все впрок, как говорится. К тому же он снова меня старушкой мысленно обозвал.
— Во Флориде, тудыть ее в качель, мой зажатый этим скрягой Сэмом, чтоб ему ср*льня, где я его упокоила, была чугуном и гранитом, медовый месяц. Надо ж хоть теперь наверстать упущенное, ядрен батон. Пошли, отведу, а то заблудишься в этой злогребучей обители скорби.