Гребаное утро. Гребаное сиденье в машине, после сна на котором моя фигура приняла форму древней окаменелости. Гребаное дуло Омена, всю ночь грохавшее гулкими холостыми (по крайней мере, я на это надеюсь) залпами после двух банок фасоли за ужином.
А на рассвете для полного счастья к месту нашей ночевки подваливают мертвяки и нудно сипят свои гребаные серенады, прильнув страшными, как моя жизнь, мордами к стеклам автомобилей. А когда доходит дело до завтрака, выясняется, что ассорти-прах монастыря и супружницы моего деда, угодил в общую кучу добытых во вчерашней вылазке банок и коробок. После этой чудной новости мы полчаса поочередно вскрываем все банки с кофе под причитания Ирва, что Джен ему этого не простит и призраком будет являться к нам всем, если мы выпьем ее прах вместо «Нескафе». Ну так-то да, этот растворимый кофе такая гадость, что, наверно, никто не заметит особой разницы между ним и пеплом и мусором с монастырского пожарища, ядрен батон.
Я чувствую, что если не получу хорошей дозы эндорфинов, то всажу кому-нибудь россыпь дроби в задницу. Оглядываюсь на нашу оленью дружину. Челюсти мерно двигаются, перемалывая очередные бобовые заряды для ночной канонады (на треклятом обчищенном нами складе банок с фасолью и бобами было, как г*вна за баней). Все заняты своими мыслями, поэтому момент самый что ни на есть подходящий. Подмигиваю своему дедушке:
— Ирв, проводи-ка меня по дрова, ядрен батон. Палку-другую надо раздобыть.
Сообразительный старый конь с готовностью спешит за своей бороздой. Спускаемся к речке, а там — вот удача — крохотный островок в паре десятков метров от берега. Закатываем портки и добираемся до него вброд. Теперь покойнички смогут нам только с берега аплодировать.
— Ну что, старый ястреб готов вылететь из гнезда? — игриво ухватив кавалера сквозь брюки за проверенные временем творения Фаберже, осведомляюсь я.
— Конечно, если ты примешь его в свое гнездо, моя ласточка, — похотливо посматривая на моих подружек, которым под этим взглядом враз становится тесно в титькохранилище, откликается мой дедуля.
Миг — и его антикварный болт закручивается в мой рот, который я профессионально открываю в форме гайки соответствующего ему до доли миллиметра калибра. Когда красноголовый начинает покачиваться под порывами ветра, срываю с себя одежду, которую гадское течение тут же подхватывает и уносит в неведомую даль.
— Ввернись, я все прощу!
Болт входит как по маслу. Бурдюки Лероя мерно хлопают по моим раскрасневшимся от того, что мы избрали ложем своей греховной страсти нехилый муравейник, ягодицам, словно государственный стяг на ураганном ветру. Когда муравьи добираются и до них, наши стоны достигают уровня озвучки пятизвездной порнухи. Последний взмах старого плуга по моей борозде и финальный укус муравьиной царицы в задницу — и муравейник орошает косящая подлых насекомых бурная струя.
— Кому-то из нас придется пожертвовать своей безупречной репутацией, Робинзон, и сбегать в лагерь за сменной одеждой, сверкая голыми ягодицами, потому как после пребывания на острове ни у тебя, ни у твоего Пятницы, едрит-мадрит, не осталось ни шиша, кроме костюмов Адама и Евы, — почесывая изжеванную в хлам муравьями мадам Сижу, замечаю я. — Лично мне нечем прикрыться, кроме дробовика, ядрен батон.
— У меня остались носки, моя королева.
— Похабнее голого мужика в одних носках только голый мужик в резиновом макинтоше на х*ру, едрит-динамит.
— Из травы можно юбочки изобразить, как у дикарей.
— А из чертополоха пояс девственности можно еще захреначить. Пошли уже на берег дизайнерским ремеслом заниматься, что ли, елочки трухлявые.
***
— Не копайся, Ирв! Корзинку для яиц можно сплести и без узоров, ядрен батон! Я вон уже готова.
— Но твоя божественная тыльная часть почти не прикрыта, моя королева.
— Если ты будешь идти следом за мной, то можно и корзинку для яиц не плести, будем идти и танцевать ламбаду, едрит-мадрит. На задницу-то ты ведь уже навешал сорняков. Экономия времени и флоры, етишкина избушка.
— А твои дыньки, моя ягодка?
— Разве мы едем не во Флориду? Там все загорают топлесс. Даже зомби, едрит-мадрит. Лифчики плести я один половой орган не умею.
— Гырррр… — елочки трухлявые, а собеседников-то у нас прибыло, можем устроить даже конференцию! Зомбо, мать ее за ягодицу, конференцию…
Вот уже во второй раз за последние сутки я сижу на дереве, и какие-то острые сучья (я бы сказала — сучьи сучья) немилосердно впиваются в алеющие после муравьиной дегустации моего бренного тела, точно тыл у павиана, оголенные ягодицы. И сорняки, служащие мне фиговым листочком, тоже не отстают. Мой дедуля примостился на соседней ветке, болтая
обвитым цветочками Лероем ногами. А внизу — дружная компания зомбей с отменным аппетитом. Мы бы могли их перестрелять, но какой интимный моржовый орган знает, сколько их тут всего прогуливается? Мы бы могли вчесать от них на четвертой передаче, но, как выяснилось, бег босиком по лесу — это совершенно не наше. После десятка колючек, на которые я наступила, ко мне пришло прозрение, что йога, коей увлекался порожденный моим чревом Омен, — не такое уж кретинское занятие, едрит-мадрит. После гуляний по стеклу и раскаленным углям сегодняшняя пробежка показалась бы мне приятной щекоткой.
А так — сидим, любуемся ощеренными пастями внизу и соревнуемся, кто точнее плюнет зомби в глаз. Пока у нас ничья, ядрен батон.
***
— Нет, с меня довольно. Я все терпела, но когда какой-то гребаный сук пытается несанкционированно отворить мои содомские врата, ядрен батон!.. Сколько там дохлятины? Один, два, три… Восемь. Нормально. Этих перебьем, а на стрельбу наши подтянутся и с остальными разберутся.
— Что-то мне подсказывает, моя ласточка, они будут изрыгать массу красочных, но совершенно непечатных эпитетов в наш адрес.
— Это ты еще не знаешь, какие эпитеты буду изрыгать я, если мы просидим тут еще полчаса, едрит-мадрит!
Прицеливаюсь и бабахаю прямо в раззявленную пасть ближайшего ко мне мертвяка. Зубы разлетаются в разные стороны вместе с ошметками вонючей жижи, заменяющей г*внюкам мозги. Один есть! Вторым выстрелом разношу голову еще одному паршивцу, но неожиданно теряю равновесие и начинаю опрокидываться назад.
— Я ловлю тебя, моя ласточка! — пыхтит мой антикварный сластолюбец, хватая меня за ногу. Раскорячившись самым непристойным образом, с развевающимися на ветру подружками в стиле топлесс, парю в воздухе над головами ошалевших от такого дела зомбей.
— Едрит-мадрит! — только и могу выговорить я, когда на горизонте возникают финский лосяра с похабным святым отцом. Их челюсти синхронно, точно рухнувшие лифты, летят вниз.
***
Яри Ярвинен
И ты еще воображал, будто эта группа исчерпала возможности для того, чтобы потрясти твое воображение, наивный болван? Не, ну может, для кого-нибудь болтающиеся враскорячку в воздухе в чем мать родила, не считая нескольких пучков сорной травы на поясе, почтенные леди и не шок, но лично я остановился как вкопанный. И даже священник процедил сквозь зубы какое-то непотребное словечко. А когда я разглядел на ветке дерева держащего миссис Ди за ногу дедушку в аналогичном прикиде (плюс носки), то понял, что прожил серую и скучную жизнь, в которой не было даже ни одной сколько-нибудь колоритной личности и по-настоящему пикантной ситуации.
Опомнившись, мы со святым отцом вскидываем оружие. Зомбаки нас непочтительно игнорируют, не в силах оторваться от представшего их мертвым глазам зрелища. Наверно, проще будет без огнестрела с ними разобраться, чтобы шум не поднимать и не шокировать еще один отряд зомбоскаутов, который подоспеет сюда на стрельбу.
Битой зомби укладываются быстро и аккуратно, только гнилые мозги хлюпают. Священник тоже споро расправляется со своими подопечными.
— Ну что, кто-нибудь меня поймает наконец, ядрен батон, или я так и буду тут до вечера свои прелести проветривать? — сварливым голосом осведомляется миссис Дональдс, не утратившая и в этом положении своей привычной манеры обхождения.
— Прикройся, лапочка, или пусть они хотя бы отвернутся, — о боги, уж не ревность ли прозвучала сейчас в голосе дедули?
— А если мы отвернемся, кто ловить-то тогда будет? — задаю я резонный вопрос.
— Едрит-мадрит, чтоб у вас чирьи на всю задницу высыпали, долго вы будете препираться? — рычит рыжая дьяволица.
Священник, скромно скосив глаза в сторонку, подходит к дереву и протягивает руки. Тут хватка дедушки слабеет, и миссис Ди летит вниз, сшибая отца Монморанси. Когда я вижу их со священником на травке в окружении дважды упокоенных зомбей в позе 69, столбик шкалы моего шокометра вылетает за последнее красное деление и взрывается.
