***
Без дробовика чувствую себя примерно так же, как в тот далекий день, когда разодрала стринги на верстаке, где надо мной трудился бравый шиномонтажник, а Сэма какие-то ешкины матрешки принесли в неурочный час. И, отвечая на его неожиданно жаркое *опопожатие, я судорожно соображала, как мне объяснить отсутствие сей мелкой детали туалета, ежели мой трухлявый пень вдруг загорится идеей супружеского кекса на рабочем столе. Вот и сейчас моя *опа ощущает себя такой же голой, етишки-кочерыжки. Минуем местные достопримечательности, попутно Анестезия успевает с раскатистыми криками сжать в объятьях каких-то бабенок, оказавшихся ее бывшими коллегами по серпу и оралу. Напрягаюсь, когда Берта ненароком впечатывает ладошку размером с лопату в древнюю стену, и по той, словно ручейки, превесело разбегаются трещины. Едрит-мадрит, этак мы развалим эту крепость еще до того, как до босса дочапаем! Наконец, предстаем пред очами пышноусого фиделя локального масштаба. — Но пасаран! — бодро приветствую я. — Чувак, тестостерон аж капает с кончиков твоих усов, если твое человеколюбие хотя бы на четверть сравнимо с твоим либидо, ты нам не откажешь. Сущий пустячок — надо бы надрать Джеку его черную *опу и подсобить нам вызволить пару-тройку лоханувшихся подпольных аболиционистов. Кстати, кто принимает оплату натурой — подходи, я все выплачиваю авансом, ядрен батон. Усатый посланец Фиделя на этой земле обетованной выкатывает на меня зенки, точно кот, которого застукали гадящим в хозяйские тапки, а потом осведомляется, говорит ли кто-нибудь из нас по-английски. Вот едрит-мадрит, теперь наши переговоры будут лишены всякого туземного колорита. Акулья укротительница рассказывает о том, что привело нас к сынам острова Свободы, как-то скучновато и не эпично, поэтому то и дело пытаюсь добавить красок ее тусклому описанию. Она отчего-то не сильно радуется моей черлидерской поддержке, зыркает своими зелеными иллюминаторами по углам и как будто ожидает, что кто-то вот-вот из щели какой выскочит и всю дипмиссию нам обоср*т. Не ответив ни да, ни нет, усатый отсылает нас в местные номера под конвоем не особо сексуального типчика. А вот по дороге нам попадаются отличные экземпляры! Даже наша Анестезия заглядывается на одни упругие ягодицы, торчащие из-за какого-то орудия. При этом она спотыкается и после непродолжительной борьбы с силами гравитации приземляется на древнюю пушку. С убийственным скрежетом раритет съезжает со своего насиженного за долгие века места, а когда Берта возвращается в вертикальное положение, я замечаю, что теперь пушка может стрелять за угол — ее ствол явственно загибается, словно толстый котяра, собравшиийся подраить на досуге свое хранилище генофонда. Кубинец, возившийся рядом, вздрагивает и поднимает голову, упираясь взором в крепкие, словно прибережные скалы, Бертины буфера. — Чувак, это твоему одноглазому змею взгрустнулось в одиночестве или просто разводной ключ из кармана выпирает, ядрен батон? — спешу я сгладить неловкую ситуацию и непринужденно перевести беседу в другое русло, покуда нас не отправили на штрафные работы, местные орудия выпрямлять. Тот тип, которого Альваро выделил для сопровождения, с кислой ряхой подталкивает нас в спины, но с Анестезией такой номер не прокатывает, и чувак едва не впечатывается в стену, когда Берточка почесывает место тычка, словно ее комар тяпнул. — Проходим, проходим, — бурчит наш конвоир, а вот другой усатик явно не прочь продолжить знакомство. — Чоло, ты остальных проводи, а с этой рыжей заклинательницей змей мы тут потолкуем, — подмигивает он коллеге. — Альваро сказал… Кубинцы перебрасываются негромкими быстрыми репликами, сути которых я уловить не успеваю, и Чоло с моими спутницами неохотно топает дальше, а новый знакомый залихватски подкручивает усы и кивает мне на какой-то закуток: — Как насчет сокращенной экскурсии по местам исторической славы? — О чем речь, чувак. Сразу заглянем в серпентарий, едрит-мадрит, или начнем с языковой практики в испанском? Полчаса спустя я, самую малость запыхавшись, вваливаюсь в комнату к остальным. Мне здесь начинает нравиться, елочки трухлявые, определенно начинает нравиться! Анестезия улыбается так, что конопатые щеки закрывают уши, а в ее подернувшихся мечтательной дымкой окулярах мое отражение мелькает в совершенно не скрытых цензурой порнокадрах. — В кассе задержались, аванс выдавали, миссис Ди? — с понимающим видом подмигивает мне великанша. — Зря зыркалками дергаешь, етишки-кочерыжки. Чистый бизнес — и ничего больше. Наконец-то найден полигон для испытания моей зубастенькой… — любовно поглаживаю вынутый из укромного места убойный бабозаменительный девайс. — Первые узелки деловых связей, считайте, вязала. С этими чуваками можно иметь дело, ядрен батон. — И что, прям больше ничего, кроме деловых связей? — недоверчиво хмыкает Берта. — Никто факел при том не держал, ешки-матрешки. Да и вообще, есть же такое понятие — коммерческая тайна. Кстати, а как тут дела обстоят насчет пожрать?***
Покуда фиделевы адепты, не сумевшие отказаться от нашего заманчивого предложения, довольно шустро собираются в рейд, натыкаюсь на своего недавнего знакомца, который с ходу норовит провести дегустацию моих персиков. — Но-но, чувачила, делу время, придержи свое семя. Да и вообще, бомбардир, подожми ядра и не размахивай стволом, точно кобыла хвостом, береги честь дамы, едрит-мадрит. Или, может, надумал все-таки мою кусачую малышку прикупить? Цена окончательная, можешь даже не тискать задарма мои прелести. Коробка патронов — и никак не меньше, етишкины пряники. Революция революцией, а бизнес никто не отменял.***
Подобно мне, усатый фиделепоклонник совершенно не впечатляется выстроившимся у причала хилым аболиционистским воинством и ворчит, что лучше бы таких, как Берта, побольше. — Будь у нас таких побольше — мы бы и за вами не мотались, паруса даром не трепали, ядрен батон, — хмыкаю я. После того, как Анестезия ненароком погнула в крепости историческую пушку, я стала относиться к ней с еще большим почтением. Впрочем, в остальном эта гора мускулов — вполне такая среднестатистическая трепетная лань, вздыхающая по какому-то томящемуся на нарах Петеру точно так же, как две сопливых девчонки причитают одна — про Роджера, другая про самого бородатого Оби Вана. Из любопытства аж приглядываюсь к последней повнимательнее. Да нет, не может она быть подружкой Нептуна, етишкины голуби. Конечно, при нынешнем бабодефиците не резон носом крутить из-за юного возраста, но тут *опой чую — девка только слюнями на вождя флоридского пролетариата капает. А деваха-то ничего. Ей бы лучше на моего коня педального внимание обратить, да и ему такая больше бы подошла. Не по зубам коняге мексиканочка, ой, не по зубам. Он же у меня не Снук, это у того наглость — второе счастье. Надеюсь, коник мой хоть до порта без приключений дочапал. Не хотелось бы снова овдоветь. Да и у Рыжей Заразы я только-только всех блох повывела. Пока юные пионерки яростно доказывают мужикам, что они круче, чем яйца любого тестостеронового самца, мы с Анестезией неторопливо чистим свое оружие. — Тяжко девкам, — грохает Берта, покосившись на этих дщерей революционного полка, — может, только личная жизнь налаживаться стала, и тут все псу под хвост, и неизвестно, живы ли еще мужики… Кэти вон вся извелась… Не, Роджер, конечно, клевый чувак, чего и говорить. Только слабит потом шибко, если его в полумраке повстречаешь… Но ни на кого другого она и не взглянула ни разу с тех пор, как тут очутилась. — Моногамность, как по мне, так полное… гамно, — безапеляционно высказываюсь я. - Не, в мирные времена можно и моногамничать, а нынче-то как? Вот был у меня кроль один трехлапый, Сильвером я его кликала. Ураган в постели, едрит-динамит, а что он своей деревянной ногой вытворял — фургон подпрыгивал. Так его маньячина один укокал… что с его тушкой наш доктор-алкаш сотворил, даже рассказывать не стану, особенно на ночь глядя. После этого зрелища мне никакой Роджер нипочем. Так вот, о чем я, ядрен батон? Что ж мне, убиваться по нему надо было до гробовой, мать ее за каждый гвоздь, доски? Я-то еще, елочки трухлявые, жива и горяча, да и сады Семирамиды требуют регулярного внесения удобрений и прополки… — А я была когда-то влюблена, — зардевшись, признается Анестезия. — Он был такой… такой… прям мимимишный… маленький, шустренький, так забавно вокруг меня подпрыгивал, когда танцевали мы с ним… Эх, у нас и песня своя была. Мне девчонки из клуба все твердили - мол, на кой-тебе этакий запердыш, а я прям с ума по нему сходила, при нем заговорить лишний раз стеснялась. Мы и поцеловались-то первый раз только через месяц, на лестнице, когда он меня домой провожал. Он как раз на три ступеньки выше стоял, ну и… само получилось как-то. — А как же вы с ним… чпоки-чпоки? — заинтересованно спрашиваю я. — Неудобно, поди, с плюгавышем-то таким? — Да у нас один раз всего и случился, — смурнеет Берта. — Завел он меня, прям до невозможности… Ну я и ухватила его за задницу… в порыве страсти, так сказать… И уже вот-вот, вот-вот… этот… ну типа Эверест, вы понимаете, — щеки Анестезии заливаются стыдливым девичьим румянцем, каждое алое пятно — с суповую тарелку величиной. — Ну я его и сжала, что ли… как-то сильно. А он как закричит, бедняжечка. А я и отпустить еще сразу никак не могу, двигаю им, в общем, а потом гляжу — обмяк. И что-то липкое у меня на руках. Я ему, короче… ну это… порвала там все ненароком. «Скорую» кинулась вызывать — а там все время занято. Стала сама откачивать — а сердце уже не бьется. Я ж потом только вспомнила, говорил он мне, что слабое сердце-то у него. Как ни стараюсь — бесполезно. А потом он глаза открыл. Страшные такие глаза. И как зарычит. Мля-я, миссис Ди, у меня аж штаны помокрели тогда. И чуть было не укусил он меня. Да я его отбросила с перепугу. Он — ко мне. Ползет, пасть разевает, и сзади, значит, при каждом движении — хлюп-хлюп. Жуть. Короче, в себя я пришла, когда он опять ко мне приложиться попытался. Ну я его отдирать от себя стала, порвала, короче, вконец. До самой башки в аккурат. А он все сипел и извивался. Ну вот как-то так я и узнала, что гребаный апокалипсис начался, — смущенно заканчивает Анестезия. Хлопаю ее по богатырскому плечу, трясясь от сдерживаемых судорог гомерического хохота: — Это охренительно печально, Берта. Ну ничего, будет и на твоей улице праздник, едрит-мадрит. Я вот тоже своего благоверного упокоила, когда он озомбел, а с тех пор двух новых успела найти. Дело-то наживное, етишкины пряники. Ты просто… того… в следующий раз за кровать, что ли, перед Эверестом, мать его ети, хватайся. Оно безопаснее.