Бабуля летального действия

Карл       Из пучины небытия меня вырывает беспощадный луч прожектора, направленный прямо в глаза. Даже плотно закрытые веки не спасают от этого пыточного огня. Кое-как приоткрываю один глаз и тут же с протяжным стоном захлопываю обратно. Солнце. Это не прожектор. Это гребаная звезда по имени Солнце. Такое чувство, будто кто-то только что насадил на вертел и поджарил мой единственный зрительный орган на солнечном протуберанце.       Стоп! Едрит-мадрит, само всплывает в затуманенной голове. Как — единственный? Делаю попытку открыть второй глаз. Безуспешно. Дотрагиваюсь рукой до того места, где, согласно моим спутанным и смутным воспоминаниям, он обыкновенно находился. Шиплю от боли. В мозг вонзаются мириады иголок из Кащеевых киндер-сюрпризов. Определенно сегодня и моя смерть в одной из них. Пальцы нащупывают что-то липкое. Мляяяяя! Кровь? Мозг? Ору от ужаса, а затем — от пронзившей после собственного воя череп адской боли, и меня выворачивает в траву. Ааааа! Мои кишки, кишки выпали через горло! Ах, это просто плохо прожеванные домашние колбаски…       Рядом со мною лужа. Надеюсь, просто ночью шел дождь… ощупываю штаны. Нет, блин, не просто… Ладно, будем надеяться, что они такие мокрые от лежания на сырой земле. Подползаю к ней и нерешительно заглядываю в воду. Там отражаются неспешно проползающие надо мной облака, похожие на накладные бороды Санта-Клаусов, и рожа совершенно безобразного зомби. Вашу мать! Неужели это я? Глаза нет… И носа… да и половина внутренностей как-то нехорошо свисает, небрежно заправленная в карманы. Отшатнувшись от лужи, натыкаюсь носом на чью-то ногу, обутую в расхлябанный ботинок. Поднимаю вверх взгляд того глаза, который еще немножко открывается, и узнаю эту морду. Только что ее отражением любовался. Слава етишкиным пряникам (что это за пряники, кстати?), это был не я!       Рука нащупывает нож. Ну хоть он на месте. Зомби переступает с ноги на ногу и пытается наклониться, чтобы отведать моей ослабевшей плоти, но поскальзывается на возвращенном мною матушке-природе ужине. Втыкаю лезвие в последнее око мертвяка и снова ползу к луже. Как, еще один зомби? Оборачиваюсь. За спиной никого. Значит, этот зомби уже я. Нос на месте, и то облегчение. Сифилиса нет, стало быть. А вот второй глаз — один сплошной багровый фингал с радужными переливами. Кто ж меня так, а? И, если на то пошло, где я и кто я?       Напрягаю память, но мелькают лишь размытые образы каких-то проносящихся мимо в вихре танца силуэтов. Свадьба, что ли, была? Надеюсь, я хоть не жених? Оглядываю силами одного слезящегося от солнца ока свой костюм. Не, точно не жених, если только мода резко не поменялась, и жениться в протертых на коленках джинсах и потасканном свитере стало вдруг в тренде.       Так, если я не могу вспомнить, чем я вчера занимался и как тут оказался, надо начать с самого простого. Вашу мать, кто я? Нет, ни шиша это не самое простое. Я парень, вот это точно. На всякий случай запускаю руку в ширинку. Уфф… хоть тут без сомнений. А зовут меня… зовут меня… В голове вертится что-то французское. Чувствую, что с Францией меня определенно нечто связывает. Жан… Поль… Нет, меня как-то иначе зовут. А как — не помню. Впрочем, неважно. В любом случае какое-то имя да надо себе выбрать. Шарль. Точно. Даже чем-то знакомым повеяло. Шарль-Анри. Нормальное имя. Главное, двойное. Всегда хотел двойное.       Отлично. Теперь я Шарль-Анри. И неплохо было бы определиться, куда свежевылупившемуся Шарлю-Анри топать. Я же определенно раньше жил не под этим кустом? Схватившись за голову, ковыляю неведомо куда. Затерявшийся в недрах необъятного фингалища глаз противно дергает, под черепом грохочет Rob Zombie, желудок бесцеремонно пробирается к выходу, топча по дороге гланды, и перед единственным зрячим на этот момент глазом мельтешат картины какой-то разгульной пьяной оргии. Я что, прямо с корпоратива в зомби-апокалипсис угодил?       Когда я едва не влетаю в развороченное брюхо уныло бредущего зомби баскетбольного роста, шибанувший в ноздри аромат возвращает разом всю утерянную было память. Едрит-мадрит… *опа я, *опа… Надо ж было так впервые в жизни надраться (причем, в одиночестве, уже покинув вечеринку), чтобы вернуться в разгар веселья, ущипнуть за ляжку такую же набравшуюся мадам бальзаковского возраста, отплясывающую на столе, упасть на нее, когда она от неожиданности навернулась со своей импровизированной сцены, попутно организовав ей сокращенный сеанс маммологического осмотра, получить в пятак от другого участника банкета, в растрепанных чувствах уйти куда глаза глядят и задрыхнуть под кустом? Из имущества при мне — явно чужая вязаная шапка с душком давно немытых волос да какая-то задрипанная котомка, набитая всяким барахлом, среди которого попадаются даже женские трусы 78 размера.       После того, как мы с зомбаком приходим в себя от душевной встречи, и до него медленно, точно до жирафа, доходит, что я - еда, он наклоняется, разевая напоминающую ковш экскаватора пасть, а я, пригнувшись, проскакиваю у него между ног, получив лишь увесистый шлепок по лбу. Потирая голову, бегу дальше. Черт, у него яйца из чугуна, что ли?       Следующим, во что я врезаюсь, становится чья-то котомка, по виду — близнец моей. Интересно, с таким же содержимым?       — Твою ж мать! — емко произносит котомка, и я пугаюсь. Белая горячка? Но тут из-за котомки выглядывает заросшая макушка, и нож, появившийся словно из ниоткуда, прижимается к моей глотке.       — Д-дее… — хриплю я.       — Эй, мы знакомы, что ли?       Хм, вообще-то я хотел сказать: «Дебил ты, в людей ножом тыкать?», но в эти смутные времена надо уметь быстро переориентироваться:       — Да! Конечно! Ты что, меня не помнишь?       Макушка начинает поворачиваться. Но так как этот процесс все не прекращается, и лицо из волосяных джунглей не показывается, начинаю подозревать, что передо мною кузен Ит из семейки Аддамсов… или йети, мать его ети. Раздается смачный звук сплевывания, и одну прядь сдувает с бульбообразного носа.       — Етишкина избушка! — вырывается у меня.       — Чумную белку тебе в задницу, малой! Какого х*ра ты тут делаешь?       — А ты? — не теряюсь я. Мой собеседник отодвигает лезвие ножа от моего горла и, смущенно покашливая, поддергивает штаны:       — Кххх…       — *опа. Можно просто *опа, — перебиваю я его. — Или Шарль-Анри.       — *опа так *опа… Короче, не тюремные здесь хоромы, сортира Джоэля не предусмотрено. Кххх… уголок задумчивости у меня тут намечался.       — Чего? — голова так трещит, что смысл сказанного доезжает до меня с большим трудом.       — Поср*ть, говорю, присел, — раздраженно буркает мой свежеобретенный компаньон и новым плевком расчищает себе видимость еще на десяток градусов.       — О… а у меня тут как раз брошюра какая-то есть, — спохватываюсь я и лезу в котомку. — «Методы опыления конопли в условиях домашней плантации». Все равно больше не пригодится.       — Пойдет, — лаконично отвечает товарищ и скрывается в соседних кустах.       — А куда ты, собственно, идешь? — спрашиваю я минут десять спустя, когда мы уже вдвоем топаем по пыльной дороге.       — По следу. А вот ты откуда свалился на мою нечесаную голову? Я уж думал, ты давно в раю цветочки нюхаешь.       — Не, цветочки — это по части Лиз и Кэрол. Не к лицу парню такой фигней страдать. Нажрался, подрался, очнулся хрен пойми где — вот это романтика!       — Самогон для опохмела я тебе искать не стану, сразу предупреждаю.       — Да ладно. Я с этой минуты, можно считать, гребаный абстинент.       — *опа ты.       — И это тоже, — покорно соглашаюсь я, стараясь не отставать от резвой иноходи своего спутника.

***

      На привале, согласно старым добрым традициям дедовщины, мой спутник назначает меня кашеваром. Ну как — кашеваром… Каши, к счастью, у нас нет и не предвидится, поэтому сижу и закатываю в глину добытых охотником крыс.       — Хули ты из каждой статую крысиной свободы лепишь? — рычит Дэрил. — Обмазал глиной — и в угли! Пальчики оближешь. Лучше крыс в собственном соку только равиоли с опоссумами.       Уминаем наш ужин, сидя у костра. Где-то неподалеку постанывает наша мертвая живая изгородь — не пропадать же было даром куче зомбоскаутов, повстречавшихся нам на пути?       — Дэрил, ты нашел какие-нибудь следы? — спрашиваю я, смачно обсасывая крысиные косточки. Вот это я понимаю — постапокалиптическая романтика, ядрен батон!       — На бревне, где ты сидишь, прошлой ночью совокуплялись еноты. Дерево в трех ярдах от тебя пометила чупакабра. Вон в тех кустах нагадил шакал… — добросовестно перечисляет рэднек.       — Да я про Лиз… ну и тех, с кем она сбежала… если и впрямь сбежала.       — А, ты про это… К побережью надо двигать.       — Откуда ты знаешь?       — Моя прапрабабка была шаманкой. Отлично гадала по бубну.       — И что, ты унаследовал ее способности? — недоверчиво гляжу на охотника.       — Ни х*ра я не унаследовал. По завещанию все перешло приюту для слабоумных.       — Так я чего-то не понял… причем тут тогда бабка? — чешу заросшую макушку.       — При том, что будешь докапываться — получишь в бубен, — охотник бьет меня по рукам и приглаживает оскверненные космы. — Короче, все идут на юг, и мы идем. Что у нас на десерт?       — Жареный зефир.       — И откуда у нас, мать вашу, зефир?       — А что, ты думаешь, в рюкзаках у всех скаутов было?       Сидим, жуем закаменевший зефир, изгоняя из него пламенем запашок зомбятины. Зачем его жарили прежде — пес его ведает, а вот сейчас это вполне полезная такая процедура. Против побережья я ничего не имею. Тем более, раз нас ведет туда гадание по бубну. Верный способ-то.