***
Яри Ярвинен Никакого настроения идти на свадьбу у меня изначально не было, но и веских причин не явиться я тоже так и не смог придумать. В конце концов, это даже не бракосочетание Розиты, на которую ее кривляющийся, точно обезьяна, женишок всем успел уже вручить приглашения. Меня он, разумеется, тоже вниманием не обошел. Подозреваю даже, что как раз меня-то он и пригласил первым, впихнув мне в руки в коридоре больницы огромную открытку, где, помимо стандартного текста, теснились убористые буковки целого свода правил поведения проигравшего в финале. Скажем, переполняющее бабуинье сердце разочарование запрещалось стихийно выпускать наружу с помощью биты. Также не рекомендовалось клянчить у невесты последний поцелуй, плевать гостям в шампанское и, чтоб этого шута черти побрали, из чувства черной мести справлять нужду на голову счастливого соперника или в холодильник с пивом. Рика тоже выглядит не слишком веселой. Она вообще в последнее время избегает любых компаний и в первую очередь старается нигде не пересечься с Беном. Когда он приходил навестить их с Роджером в больнице, Рика отводила глаза и односложно отвечала лишь: «да», «нет», «нормально» и «спасибо». В чем-то я ее понимаю. Мне тоже не так просто видеть Роз. Тем более, в обществе этого придурочного клоуна. Все-таки никогда не постичь мне женщин, сколько бы я ни прожил. Почему она выбрала его? И на свадьбе Блу мы с Рикандой садимся в сторонке ото всех. Проникнуться общим настроем как-то не удается. А уж музыкальный сюрприз треклятого Снука с голубым хором повергает меня в полный транс и окончательно выбивает из колеи. Готов поклясться, этот поганец откровенно смеется мне в лицо, когда подпевает безумным гастролерам, призывая вступать в чертову ассоциацию этих… лазурных христиан. А вот Лайза в своей стихии. Она откопала откровенно вызывающее платье и напропалую кокетничает с местными парнями. Правда, когда какой-то тип с ничем не примечательной, но подспудно неприятной мне рожей, пытается позволить себе лишнее, сестрица с неожиданно посуровевшей мордашкой без разговоров лупит его коленом между ног. Я вскакиваю, готовый вмешаться, но мужик, с усилием распрямляясь, лишь провожает Лайзу тяжелым взглядом, не пытаясь последовать за ней. Кажется, он уже успел набраться. Конфетка, продравшись сквозь толпу танцующих, что-то злобно выговаривает Секс-машине и, ухватив своего чудовищного лысого кота, величественно удаляется. Секс-машина пожимает плечами, о чем-то переговаривается с остальными голубками, и над островом гремит следующая композиция. — Love is love let's come together Love is free it lasts forever Free is love my contribution Hail the sexual revolution… И в этот момент я вижу, кому не подфартило еще больше, чем мне. Новенький с гребнем на башке угодил в стальные лапы Анестезии. Здоровенный швед, по которому она все вздыхает, сумел без потерь пересечь пляж и уже возится у импровизированного бара, а вот этому… лосяре, как кличет его рыжая бестия, не так повезло. Он слабо дергается в нежно ухвативших его рученьках Берты. Наивный. Это ж все равно что в медвежий капкан угодить. Лучше уж и не сопротивляться.***
После хороших танцев и даров Диониса небольшое прелюбодеяние в кустиках - то, что доктор прописал. У остальных оленей на уме еще пляски, выпивон и барбекю, поэтому покамест сношаться вряд ли кого понесет. Кроме нас, конечно. Успеем занять лучшие места. Опыт не проср*шь, ядрен батон. Тащу за руку своего сатира в самые симпатичные густые заросли и уже готовлюсь организовать оперативный пит-стоп и смазать и подкачать все, что полагается, как вдруг слышу явственное шебуршание в глубине кустов. Неужто конкуренты опередили, едрит-мадрит? Раздвигаю ветки и… елочки трухлявые! Волчара облизывается над свеженьким трупаком с аккуратно перекушенной глоткой, откуда весело хлещет кровища, точно из недорезанного порося. Рядом на земле, обхватив руками коленки, тихо скулит девчонка в разодранной одежде, по виду — чуть постарше *опы конопатой. Не, ну не портить же веселье из-за какого-то г*внюка? Что ему, резиновых красоток было мало? Те никогда не спорят, не говорят «нет», у них не бывает критических дней, если только ненароком их не проколешь (но и тогда набор экстренной помощи молодого шиномонтажника живо решит проблемку), а если охота погорячее — жми на затылок, у нее твое дуло меж гланд не застрянет… Так нет же, ядрен батон, надо к малолеткам лезть… — Ирв, хватай заср*нца за ноги! — командую я. — Ласточка моя, что ты задумала? — Как что? Поперли его на дальний пирс. Фекла тоже заслужила праздничный обед, етишкины пряники, — пыхчу я. — Эээ… а не целесообразнее будет сперва ему голову продырявить? — как всегда, мой старый конь практичен. Сам факт небольшого скоропостижного сокращения мужского населения острова Ирва не волнует, а вот перспектива обращения нашего мертвого друга ему явно не импонирует. — Фекла любит, чтобы оно шевелилось. Потащили, пока тепленький. Впрочем, пасть я ему завяжу все же. Всегда любила рыбок кормить. Это здорово нервы успокаивает, ядрен батон. Не успевает девица очухаться, как тушка незадачливого маниака выезжает из кустиков, оставляя неглубокую колею. Подхватываем неожиданно увесистый трупак и рысим к пирсу, спотыкаясь и оглашая темноту разнообразными добрыми словами в адрес камней на дороге, кочек, ям и этого гребаного озабоченного оленя, который не додумался поближе к берегу Азраилу отдаться. Проклиная жирдяя, откормившегося на вольных хлебах оппозиционного подполья, допираем его уже начинающий подергивать конечностями трупак до места назначения. На «кис-кис» и «цып-цып» Фекла не откликается, зато когда чует корм — ее плавник моментально вырисовывается на горизонте. — Жри-жри, рыбка ты наша золотая, не обляпайся, — приговариваю я, когда по воде расплывается темное пятно. — Все для питомцев сисястенькой мадам Рансоннет… Утром присягну, что самолично видела, как поганец с криками: «Да здравствует контрреволюция» прыгнул в воду и погреб в сторону материка, едрит-динамит. Оглядываюсь по сторонам. А что, тихо, тепло, темно и мухи не кусают. Безлюдно опять же. Фекла не в счет. Ее не слышно, интеллигентно вкушает тушку, не чавкает. Кажется, мы нашли альтернативу кустикам.***
Возвращаемся с рызыгравшимся ночным дожором в аккурат к ужину. То есть, это мы наивно полагаем, что к ужину… Однако лосяры у барбекю нет. Дабы там все не покрылось инеем, за дело взялись зомбочувак и варяг. Швед ускользнул от Берты? Неужели такое возможно? Впрочем, увидав, с кем танцует танго наша чаровница, я понимаю, почему скандинав уцелел. Он последовала моему совету и вместо варяга хрен пойми где сосредоточила помыслы на лосяре в своих ручках, сжавших его с силою хороших тисков. Ну, а что… лосяре нужна женщина с огоньком и инициативой, чтобы за хобот его взяла и уволокла в свою пещеру. А то и тут все сортиры сисечной росписью покроет, покуда его Лерой плесенью порастает. И тут Анестезиюшка, точно прочтя мои мысли, приподнимает реднека подмышки и впивается в его губы смачным поцелуем. — У него мегасексуальные утехи, а барбекю все еще не готово, — огорчается Ирв. — Зря только наши забавы прервали… — Шшш, Ирв. У лосяры, может, только-только надежда на разгерметизацию и расконсервацию одноглазого змея появилась, едрит-мадрит, — шикаю я. — Давай-ка Омену стрельнуть разрешим, пока он сам инициативу не проявил, которая в нашем случае поимеет отнюдь не инициатора, елочки трухлявые! Рассудив, что положение лосяры не такое уж безнадежное: практически личная жизнь у чувака наклюнулась, а волчара действия Бертуши как насилие не воспринимает и индифферентно лежит в сторонке, то есть все в ажуре, отправляюсь руководить процессом зарождения барбекю. Кошаки крутятся тут же, вынюхивая мясо. А вот лысый котяра оказывается, в отличие от хозяина… или хозяйки… скотиной гетеросексуальной и недвусмысленно норовит пристроиться к мохнатым дамам, забив даже на жратву. Рыжая Зараза оскорбленно шипит и награждает незадачливого ухажера оплеухой. И даже ковбойский прикид не подкупает ее заносчивой натуры (а с тех пор как она избавилась от блох, то и вовсе возгордилась). Впрочем, тут я ее понимаю. Лично мне индейцы кажутся куда как сексапильнее этих коровьих мальчиков, ядрен батон. Мутант с перьями в тыльной части голубого организма не в счет, разумеется. Получив отпор, лысый, нимало не смутившись, подкатывает к кошке мексиканки, которая рядом с ним смотрится один в один словно Берта на фоне нашего мужичья. Но и тут бедолага терпит сокрушительное фиаско. На его горестный ор прибегает Конфетка и причитает, дуя на полученные на почве донжуанства боевые раны: — Говорила ж я вам, мистер Лапка, эти гетеросексуальные наклонности ни до чего хорошего не доведут!***
— Oh it seemed forever stopped today All the lonely hearts in London Caught a plane and flew away And all the best women are married All the handsome men are gay You feel deprived!!! * — с энтузиазмом подпеваю я, и мои упругие персики, к вящему восторгу старого сатира, покачиваются в такт голубиной песне. А вот лосяровы буркалы неумолимо наливаются багрецом: — Эти… эти… *ополюбивые пидо… пидо… бразы… да они ох*рели? Ну это уже слишком! — Что такое, лосярушка? — невинно интересуюсь я, награждая песню бурными овациями. — Разве не отличная песенка, едрит-мадрит? Или тебе показалось, будто они на что-то намекают? Нууу… когда кажется… жениться надо! — добавляю я, приметив подкатывающую к нам Берту. Она чуток навеселе, и ее маленькие глазки масляно блестят. — Не все красивые бабы замужем, тут их песня брешет, так что не переживай, лосяра, — гогочу я, ободряюще долбанув его пониже спины. — Еще бутылочка — и Берта в твоих окосевших иллюминаторах дойдет до кондиции! Но вот с красивыми мужиками в кожаных штанишках ты все ж сегодня ночью поаккуратнее, в кустики по нужде пойдешь — по сторонам-то поглядывай, етишкины пряники, поглядывай, нынче в кустиках неспокойно, булки расслаблять не стоит! — Эт хорошо еще, что он клип на эту песню не вспомнил, — философски замечает Ирв, когда лосяру с выпученными, точно при Базедовой хвори, шарами утаскивает в следующий тур вальса могучая Анестезия. — Клип-то? — морщу лоб, припоминая доапокалиптические времена. — А ведь и точно! Проср*л там чувак свое счастье и чемпионский титул, конкретно, едрит-мадрит, проср*л!** — То-то и оно, — ухмыляется Ирв. — Еще один танец, моя ядерная секс-бомба? — Еще спрашиваешь, елочки трухлявые! Браво, голубки, бис! — ору я, и под голубую песню на бис мы устремляемся в центр пляжа, откуда дохлое молодое поколение уже расползается догоняться выпивкой и закусками. Когда Анестезия внезапно выбирается из шезлонга, тяжелой поступью продвигается к центру нашего танцпола и решительно заявляет о своем желании продолжать вечеринку в бикини, я с энтузиазмом подхватываю и развиваю эту похвальную инициативу. Один раз живем, едрит-мадрит, и то недолго! Запускаю лифчик следом за Оменскими огнями к небесам и не без интереса созерцаю процесс разоблачения Берты. Ее двухведерный бюстгальтер летит в сторону и накрывает очумевшего лысого кота Конфетки. Берточка хватает так вовремя выпихнутого к ней из кустов лосяру и тащит его танцевать, однако тот проявляет неожиданную строптивость. А уж когда он ляпает, будто влюблен в… меня, сердце бухает так, что моих подружек аж подкидывает. Это что ж он творит-то, паразит етишкин?! Вот это подстава! А ежели Анестезиюшка решит, что проще от меня избавиться, чем нового кавалера в условиях демографического кризиса искать? Вырвался-таки! Ушел, лось лапчатый! Надо срочно сублимировать скопившуюся сексуальную энергию Берты, дабы население островка не сократилось в эту плодовитую для Танатоса ночь еще на пару рыл! Сметаю со стойки пляжного бара пустые стаканы и призывно машу нашей звезде вечеринки без лифчиков: — Берта, я вижу в тебе охрененный потенциал, пальмочки трухлявые! Ну-ка взбирайся сюда и покажи-ка всем нам класс! Даешь танец живота! Словно скульптура Зураба, мать его за ягодицу, Церетели, Берта возвышается над немногочисленными офигевшими зрителями, отплясывая если и не танец живота, то нечто среднее между ламбадой и брейк-дансом. В заключение этого этюда Анестезия энергично встряхивает взъерошенными волосенками и с молодецким «ух!» подбрасывает могучими дланями свои бидоны к самому подбородку. А затем раздается *опораздирательный треск и барная стойка превращается в две, разломившись пополам. Кто-то сдавленно ойкает, когда Берта обрушивается вниз со своей сцены, но та вполне бодро встает на корячки и оттопыривает большой палец - мол, все ок, лучше не бывает. И тут воцарившуюся на миг тишину нарушает преисполненный неподдельного восхищения голос Секс-машины: — Круто! Елки-палки, это было круто! Была б ты, Берта, мужиком, я бы прямо не отходя от обломков этой гребаной хлипкой стойки на тебе женился! Судя по вперенному в кожано*опого адепта Голубой устрицы жгучему взору Берты, сейчас она не посмотрит на его ориентацию и прочие пустяковые преграды. Ухватив ошалевшего от неожиданности голубка за его милитаризованный пенис хрен знает какого калибра, Анестезия нежно воркует ему в ухо: — Поверь, пупсик, в темноте ты не почувствуешь разницы! — Эй, эй, девушка, я ж не по этой части! И не хватай так моего дружка, он этого не любит! Берта! Берта!!!! Я ГОЛУБОЙ! Голубее неба! Голубее моря! Голубее гребаной незабудки на лугу! — отчаянно орет Секс-машина, когда обуреваемая бурлящим в крови ершом из алкоголя и гормонов Берта взваливает его на плечо и без разговоров прет в темноту, только оголенные полу*опия из похабных штанишек светлыми пятнами еще несколько мгновений маячат в сумраке. — Помогииииите! — надрывается жертва Бертиного произвола. — Парни! Конфеееетка! Да помогите же! Однако парни как ни в чем не бывало подстраивают свои инструментики и затягивают следующую песню, а Конфетка флегматично наглаживает лысого кота и приговаривает себе под нос: — Он верещит, как девчонка, мистер Лапка, не правда ли? Всегда знала, что вся его брутальность — пшик. В душе он баба, которую доминирующая особь сейчас утащила на плече в пещеру. Вот потому-то я ему никогда и не нравилась! Вот увидите, мистер Лапка, наутро можно будет смело дарить ему платье в цветочек и кружевные стринги! Провожаю победоносную Берту, скрывшуюся во мраке со своей добычей, задумчивым взглядом: — Етишкины пряники! Знать бы, что все настолько запущено, я бы ей по дешевке удальца поядренее уступила… ну или хоть за страпонами на яхту сгоняла, коли уж она на голубков переключилась… Чтоб, так сказать, удовольствие от этой неожиданной ночи любви, было обоюдным, едрит-мадрит! — Мне думается, Берта не растеряется и найдет замену страпонам… руки у нее, как мне кажется, умелые, — невозмутимо замечает Конфетка, совершенно не парясь по поводу судьбы своего собрата по устрице. — Руки-то умелые. Даже слишком. Этими, едрит-мадрит, руками она одного чувака уже до самой макушки этак порвала, — бурчу я. Оглядываюсь по сторонам. Мы с Ирвом и голубками остались на пляже практически в гордом одиночестве. Снук со своей пассией уже куда-то испарились, Омен у барбекюшницы жадно запихивает в рот то, что не доели наши