Amaryllis

Январь начинается несказанно дерьмово. Гарри просыпается на рассвете с мыслью, что ему придется сейчас столкнуться с сильнейшим похмельем в его жизни. Осушив то количество алкоголя, что потребовалось, чтобы напоить оборотня, ему, вероятно, следует быть благодарным, что тошнота и головная боль – это единственные симптомы недомогания, что он испытывает. У него дикая сухость во рту и в горле, и парень лишь задается вопросом, до каких волчьих выходок они докатились после полуночи. Когда он решается открыть глаза, то обнаруживает себя в своей привычной гостевой комнате, лежащим полностью одетым поверх простыней, а Луи – мирно спящим рядом с ним. Он… ох. Луи. Туман в голове никак не рассеивается, пока Стайлс наблюдает, как солнце пытается разогреть пасмурный день, зато фантомное ощущение чужих губ на его собственных все же всплывает из памяти, и этого достаточно, чтобы внутренности закружило ураганом. Вот же блять. Вау. Пошатываясь, Гарри встает и оставляет спящего Луи. Он не перестает думать о вчерашней ночи, пока залезает в душ и без толку пытается расслабить мышцы под горячей водой. Капли стекают по его телу, разжигая вновь пожар из чувств, напоминая о танцах и горячих прикосновениях, и он чувствует, как его член дергается от воспоминаний. Ему действительно, действительно не стоит делать это прямо сейчас, не в ванной комнате дома – даже не его дома – а здания, полного оборотней со сверхчеловеческими слухом и обонянием. И конечно, не тогда, когда объект его порочных фантазий спит прямо по соседству. К сожалению, тело Гарри совершенно ему не подчиняется. Образ Луи разворачивается в мыслях, и парень начинает тяжело дышать, потому что вся кровь уже прилила вниз. Он чувствует, что ему становится труднее себя сдерживать, член чуть болезненно тянет, даже без ограничивающего воздействия белья и джинсов, и парень медленно спускается ладонями от груди к животу, пытаясь думать об отвратительных вещах в тщетных надеждах избавиться от жесткого стояка. Когда же он, наконец, наконец, касается себя, краешком сознания представляя, что это пальцы Луи, его бедра автоматически толкаются вперед. Гарри приваливается к стенке душа, сосредотачиваясь на своих медленных вдохах и выдохах, и закрывает глаза. Его сразу же атакуют воспоминания или, возможно, даже ощущения. Грохот басов снова доносится до него, но постепенно исчезает, по мере того, как Луи заполняет каждое из его чувств. Он казался таким податливым, таким согласным на все под руками Гарри, будто мог растаять от его прикосновений в любой момент. Парень начинает медленно себя гладить и просто вспоминает: как нахальный, но прекрасный язык Луи хозяйничал во рту, как его голая грудь просвечивала сквозь промокшую от пота рубашку, как соприкасались их оголенные участки кожи, когда они лежали вместе в комнате наверху. Память подкидывает ему картинки их поцелуев, и как ни странно, из-за них он чувствует, будто у него в груди раздувается огромный шар, и Гарри собирается вот-вот взлететь в небо и танцевать там на облаках. Это счастье в чистом виде, взбудораженное предвкушение тех вещей, которые, как он надеется, произойдут в дальнейшем. Отпуская сознательные мысли прочь, Гарри начинает гладить себя быстрее, нажимая большим пальцем на щелку и позволяя теплу свободно распространяться по всему телу. Он слышит звон в ушах и чувствует, как покалывает в кончиках пальцев. Теперь это просто вспышки из голубых глаз, мягких волос и красиво очерченных губ, которые все ближе подталкивают его к краю. Парень подносит свободную руку ко рту, вцепляясь в нее зубами и пытаясь заглушить стон, который так и норовит проложить себе путь из горла, но тупая боль только посылает раскаленный толчок удовольствия вниз по спине и вскрывает то, что он пытался сдержать в потаенных уголках разума. Гарри всегда подозревал, что, вероятно, хотел бы, чтобы тот, кому он безоговорочно доверяет, оставлял на нем небольшие царапины и укусы, подчинял его своему полному контролю. Но когда он представляет, что это делает Луи, у него реально подкашиваются колени. Он даже может чувствовать это на себе: призрачные зубы на шее, груди и на внутренней поверхности бедер, горячий рот, посасывающий головку его члена, царапающие бедра короткие ногти и рои мурашек, поднимающиеся по рукам. - Блять, - шипит Гарри, проклиная свое воображение, и отчаянно толкается в руку. Вода стекает по лицу и капает с ресниц, становясь все холоднее и холоднее, но он этого не замечает. Внизу живота все ярче разгорается огонь и поднимается выше и выше. Часть его сознания нашептывает ему вернуться обратно в спальню и попросить Луи принять душ вместе с ним, а потом они могли бы – пожалуйста – ужасно громко предаться страстной любви вплоть хоть до следующего утра. Сама мысль о Луи внутри него сводит с ума. Гарри раньше несколько раз пытался растягивать себя пальцами, но это всегда было невероятно неловко – он никогда не мог найти хороший угол, чтобы пальцы вошли достаточно глубоко, да и запястье начинало быстро болеть. Но представление того, как он подставляется Луи, а тот шепчет ему на ухо пошлости, покусывает шею, дразнит, кружа пальцем вокруг его дырочки, пока он не подчинится полностью и не попросит… Даже смешно, насколько это его заводит. Луи, наверное, большой, потому что с привлекательными людьми так обычно и бывает, и он заполнил бы Гарри так чертовски хорошо, передавая ему через свои толчки энергию и жизненные силы, он бы закинул ноги Стайлса себе на плечи для более глубокого проникновения, целовал бы его слишком много и сладко и делал бы все так хорошо… Гарри кончает на плитку в душевой. Он наблюдает, как сперму медленно затягивает в смыв и набирает пригоршню воды, чтобы уничтожить оставшиеся улики. На большее он не способен. Парень дрожит, дрожит весь с головы до пят, и он абсолютно уверен, что звездочки все еще пляшут перед его глазами. Стайлс коротко выдыхает, от чего керамика на стенах запотевает еще больше, и чувствует себя так, будто легкие в какой-то момент выпали из его грудной клетки, а сердце пульсирует у него, кажется, в каждом дюйме тела. Ток крови, как шквал водопада, наполняет уши белым шумом и несется по венам. Это просто случилось, так он думает, но понятия не имеет, что с этим делать. У него никогда не было оргазма такой силы – ни разу за два года секса с разными людьми, и этого факта достаточно, чтобы взгрустнуть и впасть в отчаяние. Гарри хочет так сильно, желание по-прежнему пульсирует в нем, заставляя мышцы сжиматься от приятной боли. Он хочет, чтобы Луи взял его, чтобы показал ему, как он должен себя чувствовать, показал, что хочет быть с ним. Это почти заставляет его заплакать, потому что в настоящее время выглядит таким несбыточным. Возможно, Гарри – гей, а возможно, ему просто необходимо по-настоящему влюбиться, прежде чем заняться сексом, чтобы получить удовольствие, – да плевать ему, почему именно к Луи он испытывает такие чувства, ему лишь хочется приложить все возможные усилия, чтобы между ними что-то произошло. Вода уже поливает его ледяными струями, и парень бьет несколько рекордов по скорости, намыливая и втирая шампунь в волосы. Морозное омовение занимает не больше минуты, и хоть кожа теперь мокрая и холодная, в нем все еще ярко горит огонь, мягко согревая изнутри. Гарри вытирается, потряхивая влажными волосами, оборачивает полотенце вокруг талии и открывает дверь, раздумывая о том, как разбудит Луи, и, возможно, приготовит ему завтрак. Он замирает на пороге спальни. Кровать, где они спали, еще разобранная и мятая, и до сих пор можно рассмотреть небольшое углубление на правой стороне матраса. Но Луи ушел. * * * Вне зависимости от того, как оптимистично Гарри чувствовал себя утром в первый день нового года, весь позитивный настрой покинул его к третьему января. Он остается в доме до тех пор, пока не нужно будет вернуться в университет, и ему это нравится быть здесь, но когда парень спускается в пустую кухню – снова – он не может избавиться от легкого недомогания в животе. Четыре дня назад Гарри был ослепительно счастливым, глядя на фейерверки и обнимая своего мальчика, и он не понимает, как все могло испариться так быстро. Дело в том, что Луи избегает его, и Гарри вполовину не осознает, что такого натворил, что они теперь ведут себя друг с другом подчеркнуто вежливо. Вернее, Томлинсон просто уходит на противоположный конец комнаты, стоит ему только заслышать его приближение, и они не обменялись ни словечком с самого кануна Нового года. Измотанный волчонок занимается приготовлением завтрака. У него нет никакого настроения, но он все равно погремывает кастрюлями и ложками и возится с бутылкой масла, потому что обещал Найлу блины, а нарушение обещания, данного Хорану, равносильно святотатству в этом доме. Мир медленно пробуждается за окном, солнце только поднялось, чтобы осветить легкий, полупрозрачный слой снега, который, должно быть, намело за ночь. День кажется прекрасным, и Гарри думает, что прогулка после завтрака пошла бы ему на пользу. - Думаю, что слышал, как ты спускался, - весело щебечет Лиам, пока Гарри заливает первый блин на сковороду. Он действительно единственный, кто тоже способен подняться так рано, и Стайлс рад его компании. Все парни сразу же заметили напряженность между Луи и Гарри и изо всех сил старались подбодрить и развлечь Гарри, пока Луи скрывался в своей комнате или в лесу. - Доброе утро, - отзывается кудрявый. Лиам похлопывает его по спине и проходит к холодильнику. Они больше и не разговаривают, зато кучка блинов Гарри медленно растет вверх, и солнце медленно поднимается выше в небо. Но парня все равно утешает, что другой человек просто находится в той же комнате и дышит одним воздухом с ним. Это снимает со Стайлса некоторое беспокойство. Он был полностью погружен в себя в последние несколько дней, и независимо от того, чем занимался, все равно снова и снова мысленно возвращался к тому, чего лишился. Парень и не осознавал, как сильно зависим от Луи, от его ужасно составленных сообщений и случайных телефонных звонков, от его улыбки, смеха и подколов, но теперь, когда все это у него отобрано, он просто на грани. Неважно, сколько раз он звонил маме или играл в покер с Найлом, заменив фишки шоколадными батончиками, ощущения тепла и дома ушли. Он больше не чувствует себя, как в колыбели: защищенным от всех невзгод, находящимся в безопасности. Он чувствует себя не так – все, что Гарри может сказать. - Эй, Гарри? – осторожно спрашивает у него за спиной Лиам, когда он выключает плиту и складывает грязную посуду в раковину. - Да. - Я думаю, ты должен поговорить с ним, - говорит он, и когда Стайлс поворачивается, чтобы посмотреть на него, сверлит взглядом дырку в столешнице. Гарри удивлен – никто не пытался заговорить с ним, возможно, принимая к сведению мешки под его глазами и постоянно дрожащие руки и не желая огорчать его еще больше. Ну Лиам, по крайней мере, хочет поставить в этом точку. Гарри бы предпочел скрываться и жалеть себя, хотя и обещал себе раньше попробовать, возможно, именно на это Луи и надеется, этого ожидает. - Вероятно, должен, - признает Стайлс, садясь напротив Пейна с одним лишь стаканом воды. У него совершенно нет желания завтракать. Лиам медленно кивает, задумываясь. - Я имею в виду, что не знаю, что случилось… - Ничего, - быстро говорит Гарри. – В смысле, мы пошли спать в новогоднюю ночь, утром я проснулся, а он уже ушел. – Он опускает то, чем занимался, прежде чем найти кровать пустой, и, вероятно, это к лучшему. - Я говорю о том, что это же Луи. С ним сложно, но он не злится. - Я знаю. - Он никогда не поступает так без причины, - продолжает Пейн, ставя странные акценты на каждом слове, сходящем с его губ. – Он, наверное, думает, что ты его возненавидишь или что-то вроде того. - Почему? – хмурится Гарри. Лиам пожимает плечами в ответ, потягивая апельсиновый сок, будто это вовсе и не он явился на кухню, чтобы сбросить на Гарри бомбу. - Да просто так работает его мозг. Думаю, он боится и ждет, что ты успокоишь его. - Но он же… он просто уходит, когда я оказываюсь рядом с ним. - Тогда последуй за ним, - улыбается Пейн. Они замолкают на несколько мгновений. Гарри пропускает через себя всю эту информацию, а в мыслях проигрывает разные странные сценарии и возвращается обратно к реальности. - А что если это я что-то сделал не так? – наконец спрашивает он спокойно. - Я так не думаю, - отвечает Лиам. – Мы же говорили тебе, что ты лучшее, что может быть, даже он понятия не имеет, насколько ты хорош для него. Он обожает тебя, Гарри, не думаю, что ты можешь сделать что-то плохое в его глазах, даже если захочешь. Гарри по-странному приятно слышать такие слова, и небольшая бездна тепла разрастается внутри него. Она не имеет ничего общего с огнем счастья, который пылал в его груди во время поцелуев с Луи, но это только начало. - Он не обожает меня. Брось. Лиам только приподнимает брови в ответ, глядя на него, как на безнадежного. Не говоря ни слова, он указывает наверх, и ослепленный возможностью вернуть Луи назад, Гарри послушно идет. Наверху еще темно и холодно за закрытыми дверями и опущенными жалюзи. Комната Луи находится в самом конце лестницы, дверь темная и скромная. Гарри плашмя прижимает ладонь к резной древесине, пытаясь услышать что-то, кроме собственного дыхания. Еще совсем рано, и Луи, вероятно, спит. Разбудить его – последнее, чего Гарри хочется. Парень нервно переминается с ноги на ногу и прижимает ухо плотнее. Он просто жалок. Да, и труслив. Если Луи не спит, он наверняка его слышит. - Входи, - раздается неожиданно. Возможно, все дело в толстой деревянной двери, или, возможно, у Гарри слуховые галлюцинации, но голос Луи кажется хриплым и пустым. Стайлс отчаянно хочет это исправить. Он толкает ручку вниз, просовывая голову в комнату, прежде чем пропустить и остальную часть тела. Здесь почти полностью темно и пахнет ужасно, будто никто не открывал окно пару суток. - Привет, - спокойно говорит Луи. Он свернулся в изголовье кровати, откинувшись на подушку и укрывшись несколькими одеялами. Гарри никогда не видел его таким разбитым, погруженным в себя, со сцепленным вокруг колен руками. Он похож на раненого зверя. Нет ни малейшего намека на привычного Луи, а его обычно искрящаяся энергия не заполняет комнату. - Привет, - бормочет Стайлс тем же тоном. – Могу я? – он обводит жестом комнату в целом, несмотря на то, что его пригласили уже. Не говоря ни слова, Томмо кивает, настолько слабо, что Гарри бы пропустил этот кивок, если бы ни следил за ним неотрывно. Медленно, подобно тому, как приближаются к диким животным, когда не хотят их напугать, Гарри закрывает за собой дверь. Он так и не перестает смотреть на Луи, пытаясь встретиться с ним взглядом, пока подходит к нему все ближе и осторожно садится на краю его кровати. Кудрявый даже не достаточно близко, чтобы коснуться его, но ладони прямо-таки чешутся оттого, как сильно этого хочется. Он чувствует себя ужасно, видя Луи таким, и отчаянно хочет, чтобы тому стало лучше любым доступным способом. Это, наверное, эгоистично – желать видеть улыбку Луи сейчас, когда вряд ли можно сказать, что между ними все в порядке, но Гарри уже привык к своим демонам. Честно говоря, он планировал форменный допрос, штурм комнаты, подрыв двери, крики и требования объяснений, но он не может, он не может. Не тогда, когда Луи начинает слегка дрожать, просто глядя на него, не тогда, когда он выглядит так, будто не видел солнца несколько дней. - Ты в порядке? – вылетает у Стайлса, и он не удивлен легкости, с которой это спрашивает. Томмо хихикает, вытирая лицо, а потом полоска слабого утреннего света падает ему на щеку. Неподсохшие остатки слез еще можно рассмотреть возле носа. – Ты плачешь. - Да нет, - Луи прочищает горло, сильнее сворачиваясь в клубок. – Извини за это. - Не извиняйся, - рука Гарри взлетает, отчаянно надеясь связать их вместе, сблизить и согреть, но в итоге парень лишь касается ею холодных простыней. – Боже, Луи, нет. Просто… Ты можешь сказать мне, почему? Он улыбается. - Я просто идиот. Гарри начинает хмуриться, но потом вспоминает, как чувствовал себя неделю назад, в ту ночь. - Нет, ты не идиот. - Ладно, как скажешь. - Луи… - Прости, - прерывает его Томлинсон, устало потирая лицо. – Я не должен был избегать тебя, это было глупо. - Да, - тихо отвечает кудрявый. Он не хочет показывать, как сильно это его ранило, но ужасно справляется с такой работенкой – все как обычно. Луи вытягивается поперек кровати, напрягая кончики пальцев, чтобы коснуться его, и Гарри протягивает ему руку. Их ладони соединяются, и это так же тепло и знакомо, как и во все те ночи, которые они провели, разговаривая ни о чем на диване. - Блять, мне очень жаль. Ты расстроен, - говорит Луи, а его глаза ярко сияют на бледном сероватом лице. Тут есть что-то еще, из-за чего он выглядит, как привидение. – Я должен был просто… Боже, я идиот. Извини. Гарри не совсем понимает, что ему стоит сказать. - Ты тоже расстроен. Что случилось? Почему… почему все это? – он жестом обводит комнату вокруг них, указывая на темные груды грязной одежды на полу и задвинутые жалюзи. – Я не понимаю. - Гарри, я… я думаю, мы должны поговорить о, э-э… О том, что произошло. - Ты имеешь в виду наши поцелуи? – спрашивает Гарри, оживляя в памяти оставшиеся чувства и впечатления и выстраивая вокруг них стены, чтобы защитить от того, что Луи собирается сказать. Эти воспоминания сотканы из чистого счастья, и он хочет сохранить их незапятнанными навечно. Луи инстинктивно касается своих губ. - Да. Наши… да. - И что с этим не так? – Рука Томлинсона все еще находится в его ладони, сейчас липкой-прелипкой от пота, но ни один из них не отпускает другого. - Это не должно было случиться. И дело в том, что Гарри хочет принять его слова за чистую монету, но не может. Он чувствовал, как отчаянно Луи прижимался к нему ночью, чувствовал, как он дрожал и проглатывал стоны под его руками, и их поцелуи не были спровоцированы алкоголем или обычной необходимостью отвлечься. Они были настоящими, они были подкреплены чем-то большим, и будь он проклят, если не добьется объяснений, почему они не были достаточно хороши для Луи. Так что Гарри задает самый сложный вопрос, который может придумать. - Почему? - Хаз, послушай. Я люблю тебя, на самом деле, но мы не можем делать ничего подобного. Это не пойдет на пользу никому из нас. - Это вообще не ответ, - Гарри бы ушел сейчас, но он по-прежнему сжимает пальцы Луи, пытаясь сдержаться и не сказать чего-то, о чем будет жалеть потом. – Я тоже тебя люблю. Новогодняя ночь сделала меня счастливым, и я думал… - в горле набухает комок, и парень яростно моргает, пытаясь его изгнать. – Ладно, не суть. – Когда он смотрит на Луи, тот глядит в ответ с одним из своих ласковых выражений на лице, а на лбу у него появилась маленькая морщинка. Даже когда его глаза начинают гореть синим, Гарри ясно может рассмотреть слезы в них. Его сердце разрывается. - Просто… мы никогда не сможем стать чем-то. - Да почему нет? Они просто наседают друг на друга: Гарри больно, и он знает, что Луи испытывает что-то подобное, так что боится, что в какой-то момент один из них сломается. Томмо качает головой, окончательно вытаскивая ладонь из рук кудрявого, и обнимает себя. - Едва ли ты знаешь что-нибудь обо мне. - Я знаю, и меня это не волнует, - встревает Стайлс. - Есть вещи… Что-то, что я сделал, что-то, что со мной случилось... Я запутался. - Я знаю, что с тобой не все в порядке, Лу, - Гарри приближается к нему. – Я провел рядом с тобой достаточно времени, чтобы прийти к такому выводу. Но ты замечательный, удивительный, такой, какой есть, с твоим бременем и всем, что не отпускает тебя, и я хочу, чтобы мы могли просто… Мне не нужно знать всего, Луи. Но если ты когда-нибудь почувствуешь, что я стал для тебя кем-то, кто может облегчить тебе жизнь, помочь тебе, заставить тебя провести день с этой улыбкой на лице, я был бы счастлив посвятить себя именно этому. До тех пор, пока буду тебе нужен. Луи пытается вытереть лицо насухо уголком одеяла, но не совсем справляется с этим. Его взгляд удивленный, и в глазах есть что-то вроде благоговения и всепоглощающей грусти. Он подносит руку, чтобы коснуться щеки Гарри так же, как он сделал перед тем, как они поцеловались. Его палец мягко касается уголка губ Стайлса. - Ты так чертовски мил, - шепчет он, и едва заметно усмехается. – Но мы все еще не можем. Не можем. Гарри молча кивает. - Так ты скажешь мне, почему начал избегать меня? - Прости, - бормочет Луи снова и убирает руку. – Это… я хотел отпугнуть тебя, наверное. Чтобы этого разговора не было. - Но нам есть, о чем поговорить? – мягко спрашивает Гарри, затаив дыхание. - Есть. Даже если мы никогда не заговорим снова после сегодняшнего дня или любого другого, я до сих пор не думаю, что было бы справедливо держать тебя в неведении. Ты должен знать, что я сделал. Ты должен знать все, и тогда уже сам решишь, хочешь ли видеть меня снова. Я не мог просто делать вид, что все в порядке, и продолжать целовать тебя, удивляясь, насколько, блять, счастливым ты меня делаешь, не зная ничего. Это не честно, я разобью нам сердца, но… Сердце Гарри уже на пути к полному разрушению. Он почти видит, какая борьба разгорелась под кожей Луи, и ему хочется найти какое-то решение, провести мирные переговоры, успокоиться и успокоить его, исцелить все их раны. - Ты уверен? – спрашивает парень, и если они оба сейчас разрыдаются, они будут единственными, кто узнает об этом. Луи умоляюще смотрит на него и выражает в этом все: как ему сложно открыть свою сокровенную тайну, как он нуждается в том, чтобы Гарри поверил его словам, как он нуждается в Гарри. - Я доверяю тебе. Стайлс кивает и пытается выровнять дыхание, пока его сердце болезненно сжимается. - Хорошо. - Но я не уверен, что я смогу… возможно, ты должен, э-э, посмотреть сам. - Посмотреть? - Мои глаза, - шепчет Луи и закрывает их от стыда, будто только что вспомнил, что сверлил Гарри пылающим ярко-синим взглядом. Когда их взгляды снова встречаются, его глаза успели вернуться к обычному цвету бледного неба. – Они не всегда были синего цвета. Это неестественный цвет глаз для оборотня. - Оо, - все, что говорит Стайлс. Раньше он задумывался об этом вскользь, но никогда не давал себе как следует порассуждать на эту тему. - Да. У нормального оборотня глаза будут золотыми, как твои, - он слегка улыбается, а когда Гарри на секунду позволяет своим глазам вспыхнуть золотом, улыбка становится шире. – У Альфы – красными. А мои просто… ладно. Никто не пожелал бы такого. - Они прекрасны, - искренне отзывается кудрявый. Луи горько смеется, до боли сжимая кулаки. - Не надо. Пожалуйста. - Прости. - Ступай, ладно? – Томмо протягивает руку, растирая костяшки пальцев Гарри. – Ты найдешь все в библиотеке, в одной из книг по генетике. Ты должен был услышать это от меня, но я… я не могу. - Хорошо, - соглашается Гарри. Он просто хочет вернуть все на правильный лад, исправить это, исправить их, даже если это и невозможно сделать. Парень берет обе руки Луи, переплетается с ним пальцами и сжимает, упиваясь тем, что тот слабо сжимает их в ответ. Их сердца бьются в унисон и в каком-то безумном ритме от испуга. Гарри чувствует себя так, будто стоит сейчас на краю обрыва, и лишь один шаг отделяет его от свободного падения. – Хорошо. Могу я вернуться после? - Ты не захочешь, - голос Томлинсона звучит пугающе уверенно. А Гарри устал, и ему больно, и единственное, на что он надеется, – что по его возвращению Луи позволит ему залезть к нему в кровать и обнимать его, и дышать им. По крайней мере, в течение нескольких столетий. – Но, пожалуйста. Если ты все же захочешь. Я не… если я никогда не увижу тебя снова… - Нет, Лу. Нет, - Гарри не дает ему закончить. Он встает, все еще цепляясь за Луи, и наклоняется, чтобы поцеловать его. Их губы встречаются в беспорядке соленых слез, и это все слишком напоминает прощание. Несказанное Луи «я не буду винить тебя» тяжким грузом висит в воздухе между ними. Гарри оборачивается и выходит, прежде чем может отговорить себя от этого. Спустя двадцать минут он убегает. Едва ли он понимает, где находится, но упрямо продолжает наталкиваться на голые корни деревьев и незамеченные валуны, сейчас это его не беспокоит. Единственное, что стоит перед его мысленным взором, – это Луи, сидящий в одиночестве в своей комнате и парализованный осознанием того, что его предсказание сбылось. Гарри не вернулся. Он видит голубые глаза, горящие порочным пламенем, обвиняющие его в предательстве, и глухим эхом расходится над голыми деревьями его отчаянный вой. * * * Цвет глаз оборотня традиционно обозначает их позицию в иерархии, например, в волчьей стае. Омеги и Беты обычно имеют глаза золотистых оттенков, подобные глазам настоящих волков, в то время как глаза Альфы светятся красным. Но в исключительных случаях происходят генетические мутации. Примером этого являются голубоглазые оборотни, которые, согласно средневековым летописям, перечисленным в конце этой главы, начали появляться в четырнадцатом веке после начала осознанной борьбы с вервольфами, выразившейся в формировании отрядов охотников на оборотней. Это заставило местное население вервольфов отступить в леса и пещеры, образуя тесно связанные стаи, которые прятались в логовах и проявляли недоверие ко всем незнакомцам. Есть несколько документированных случаев, рассказывающих о том, как ничего не подозревающие путники сбивались с дороги и были разорваны, потому что нарушали невидимые границы территорий и беспокоили стаю. К этому времени оборотни стали почти синонимами диких животных, потому что избегали людей без исключения. Те, кто выходил на охоту за оборотнями, начали замечать изменения в цвете глаз, в частности, в стаях, которые жили в районах, близких к человеческим поселениям, и боялись нового вида вервольфов. После широкомасштабных действий охотников и преследования, тридцать образцов таких оборотней были взяты в плен в 1547 году возле Глазго, Шотландия, и подвержены экспериментам и пыткам с целью раскрытия секрета их мутации. Результаты этого жестокого исследования позволили сделать вывод, который в настоящее время стал общеизвестным, широко распространенным фактом: волк, чьи глаза сменили цвет с золотистого до синего, – это оборотень, когда-то в прошлом убивший невинного человека. * * * Его затягивает в трясину, хотя сейчас около четырех часов пополудни и он лежит лицом вниз на своей кровати, пытаясь вдохнуть и выдохнуть, а не тонет в болоте. Ничего нет. Он не думает ни о чем, его мозг будто угодил в бесконечную черную дыру, которая высасывает все его мысли, все его знания и оставляет после себя пустыню. Ничто не имеет смысла. Он пошел в библиотеку, нашел книгу, название которой не провоцировало у него головокружения от обилия устаревших слов, и сел, чтобы разыскать раздел, который ему нужен. Он не знал, чего ожидать, и теперь не мог поверить, что был таким чертовски наивным и думал, что все может закончиться хорошо. Должно же быть какое-то объяснение этому, Гарри уверен. Нет такого варианта, при котором – блять, одной мысли об этом достаточно, чтобы он начал задыхаться – Луи мог быть убийцей. Он не может им быть. Он все самое светлое и положительное, что есть в его жизни, он само счастье, и Гарри тонет в нем. Но, возможно, все и не так. Прямо сейчас Гарри не знает ничего, это факт. Его мама всегда говорила ему, что он доверяет людям слишком легко и даже не допускает и капли сомнений в них, и эта мысль оседает тяжестью на сердце. Возможно, все это было сплошным надувательством? Возможно, дружба Зейна, забота Лиама и ужасные шутки Найла – обычное притворство? Возможно, Луи просто подыскивал доверчивого дурачка, чтобы очаровать его, а потом выбросить, или же разорвать ему горло, пока он спит? Об этом даже думать больно, но это все, что ему остается. Счастливые воспоминания, все положительное, что он испытал за последние месяцы, разбито поддельными изображениями обмана и предательства, которые продолжает подкидывать ему мозг. К девяти вечера воздух в комнате становится слишком плотным, чтобы им можно было дышать, но и в любом случае, Гарри чувствует, как утопает в собственных мыслях. Спасение приходит в виде Эда, который возвращается в Лондон, чтобы отыграть несколько концертов, и приглашает его на кружечку пива. Гарри помнит, что случилось в последний раз, когда он ходил в бар, и это именно та причина, по которой он соглашается. Он хочет, чтобы музыка безжалостно стучала по перепонкам, чувства были перегружены, и воздух вокруг был пропитан множеством эмоций. Он хочет, чтобы боль впитывалась, чтобы заполняла его до тех пор, пока не останется места ни для чего другого. Когда он возвращается обратно в кровать в четыре часа утра, все, что остается при нем, – это звон в ушах и разбитое сердце. * * * Время протекает в привычном распорядке, может, лишь немного ускоренно и печально. В каждый из одинаковых дней, серых и холодных, Гарри мечтает не просто сказать, что с ним все в порядке, но и на самом деле подразумевать это. Поначалу его телефон звенит каждые нескольких часов. Лиам, Зейн и Найл постоянно одолевают его звонками и сообщениями, где есть все: от «Гарри, где ты? вернись, пожалуйста» до простого «ты ебаный пиздюк». Парень не принимает оскорбления близко к сердцу (в глубине души он знает, что они правы) и подавляет свои стремления просто ответить им, сказать, что с ним все в порядке, завести разговор. Но он не знает, что сказать. Он скучает по ним так сильно, что иногда не может дышать. Нет ничего лучше, чем быть окутанным запахом своих лучших друзей, быть в своей стае. Гарри знает, что они приняли сторону Луи, и это правильно, потому что он по-прежнему новичок, который сбился с пути и зацепился за них, наивно думая, что понимает, во что ввязался. Но в первую очередь он скучает по Луи. Тот оставил после себя огромную зияющую дыру в его груди, на том самом месте, где раньше было сердце, сбивающееся с ритма всякий раз, когда он улыбался. Гарри не может не думать о том, чем Луи занимается, злится ли, грустит или просто принял то, что он пришел и ушел из его жизни, не оправдав ожиданий. В его кошмарах Луи предстает с клыками, когтями и сверкающими красным глазами, убивая на своем пути толпы людей, но Гарри все равно знает в глубине души, что убийца – последнее, кем он может быть. Ему по-прежнему больно, он по-прежнему запутан, и это не позволяет ему выбраться из рутины дней, наполненных пустотой, набраться смелости, двинуться знакомым маршрутом к лесу и извиниться. Парень проводит часы взаперти, но с широко открытыми окнами, чтобы морозный воздух окутывал его, и иногда воображает, что различает в нем именно его запах. Иллюзия. Как будто Луи хочет быть с ним рядом, тоже хочет, чтобы он вернулся домой. Последнее сообщение, полученное от Найла, приходит посреди ночи. «Удачи, Хаз», – и все. Они перестают ему звонить за неделю до полнолуния, и Гарри рыдает в течение трех часов подряд. * * * Гарри смотрит на окружающие его холодные стены гаража и отстраненно надеется, что они сдержат его этой ночью. Еще два часа до наступления темноты, но он уже может чувствовать, как болят суставы, перестраиваясь. Больше нет того ожидания, волнения, что он испытывал в прошлые полнолуния, нет тяги к безудержности и свободе, которыми он раньше грезил, потому что нет никого, с кем можно было бы разделить эти эмоции. Он в полном одиночестве, запертый среди ледяных бетонных стен, отгороженный от мира металлической дверью. Холод прокладывает себе путь по его венам, скручивает их, вгрызается в его кожу и сжимает легкие до того, что трудно дышать. Волчонок надеется на спокойную ночь, потому что гараж находится на некотором отдалении от небольшого и уютного пригородного района. Если бы он только мог найти свой якорь снова, чем бы он ни был, лишь бы держал его в том же спокойствии и умиротворении, в которых прошло последнее полнолуние. Тогда он просто свернулся бы калачиком в углу и дрожал во тьме наедине со своими дикими мыслями до тех пор, пока солнце не поднимется. В этом маленьком помещении нет окон, и Гарри остается в полной темноте, когда запирает дверь за собой и опускает ключ в карман. Он начинает медленно раздеваться, нехотя, подпрыгивая на месте, чтобы ускорить ток крови и отогнать влажный холодок, прилипающий к обнаженной коже. Он так отчаянно жаждет, чтобы с ним был кто-то, кто мог бы поделиться своим теплом, прикасался к нему так, как больше никто не может – мягко, нежно, с вниманием, волнением и любовью, будто он единственное, что имеет значение. Но он просто одинокий несчастный человек, страшащийся своей участи посреди этих ледяных стен. На самом деле, он замерзает уже несколько дней. Он забыл, что такое – чувствовать себя, его пальцы онемели от холода вместе с кожей, разумом и сердцем. Пол оказывается абсолютно ледяным, когда Гарри снимает обувь и неохотно стягивает носки. Он аккуратно все складывает в относительно сухом углу и усаживается посреди помещения на потертом рваном одеяле, что принес с собой. У него нет возможности определить, где находится сейчас луна, но его сердцебиение учащается с каждой минутой, а знакомый уже беспокойный стук в глубине костного мозга медленно нарастает в предвкушении. И все же, не видя неба, парень не знает, когда ждать, что его волк начнет биться во внутренние стенки черепа, стремясь выбраться наружу. Он сосредотачивается на дыхании и на своей человеческой стороне, цепляясь за такие вещи, как любовь и боль, вещи, которые волк не может чувствовать. Гарри думает, что возможно, если ему повезет, то у него получится не обращаться в волка вообще. Двумя часами позже обращение все-таки начинается. Накатывает внезапная сила, от которой у Гарри захватывает дух, и его власть над волком плавно и безболезненно испаряется. Покалывания прорастающего меха охватывают все тело – тысячи мелких болезненных уколов, перед глазами все заволакивает краснотой, и мир вокруг него меняется. Это уже знакомые физические ощущения, но раньше он испытывал их, будучи в сознании волка, сейчас же Гарри пугается. Он слишком подавлен и слишком устал, чтобы держаться долго. Он отступает назад и сдается. Волк нервничает и шарахается в темноте. Он носится вдоль стен, принюхиваясь к холодному ночному воздуху, поступающему из-под металлической двери, но в нем нет ни малейшего намека на запахи его товарищей по стае, он ничтожен и одинок. Так много незнакомых пузырьков вскипает под его кожей, они наполнены гневом и, кажется, направлены на весь мир, но нет ничего и никого, чтобы принять их на себя. Стены не поддаются его когтям, не поддаются, когда волк бросается на них снова и снова, пока штукатурка не трескается, но металл двери держится даже под шквалом атак зубов. Одеяло он разрывает в клочья, смакуя ощущение рвущейся на клыках ткани, и катается по обрывкам. Его вой разносится эхом по гаражу и возвращается, ударяя по чутким волчьим ушам. Он зовет снова и снова, но стаи нет; нет никого, волчонка бросили. Гнев, печаль, разочарование и слишком много других чувств охватывают его разом. Они слишком разумные, слишком человеческие. Он кусает свои лапы, чтобы остановить это, чтобы сосредоточиться на боли, чтобы попытаться исправить все ошибки, совершенные человеком, но этого недостаточно. Волк воет снова, раздирая собственное горло, где комком встали слезы, и падает на пол, рыдая. Ночь только началась.