Беатрис
Калеб не смотрит на меня на протяжении всего ужина, и я могу сказать, что он всё ещё злится на меня. Зол и разочарован. Я знаю, что не должна об этом больше думать, но всё ещё чувствую на своём плече тепло, где Тобиас коснулся его раньше, и от этого простого факта мне становится легче, поэтому меня не так сильно волнует мнение Калеба. Становится легче… но не лучше однозначно. Я ненавижу ссориться с Калебом. В основном потому, что мы почти не ссоримся. Дети Отречения никогда этого не делают. Вместо этого это всегда превращается в своего рода холодную войну, до тех пор пока кто-то не извинится. И этот раз не будет исключением. Этим вечером его очередь мыть посуду, поэтому я делаю это за него, надеясь, что он перестанет на меня злиться, хотя, по правде говоря, он никогда не принимал такую щедрость. Калеб всегда ведёт себя, как король, и он очень самоотверженный — идеальный ребёнок Отречения. Сегодня, однако, он соглашается без малейших угрызений совести. Может быть, он позволяет мне искупить свою вину перед ним с помощью этого? Я собираю тарелки, иду на кухню и впадаю в знакомую рутину. Мытье посуды для меня успокаивающее занятие. Это даёт мне время собраться с мыслями, дышать спокойно, думать. Я занимаюсь этим, пока не слышу строгий голос своего отца, вещающий мне, чтобы я пришла в гостиную, и я понимаю, что Калеб не принял мои извинения, позволив мне помыть посуду за него. Он просто хотел побыть с нашими родителями. Почему я купилась на это так легко? По тембру папиного голоса я убедилась, что Калеб выдал меня. Вздыхаю, а затем вхожу в зал с опущенной головой. Калеб сидит напротив моего отца, в то время как мама стоит возле стены. Примерно целую минуту меня переполняет желание ударить его. Потом я вспоминаю, что отец Тобиаса делает с ним, и ненавижу себя только за одну мысль об этом. — Беатрис, присаживайся, — говорит Эндрю спокойно, и я повинуюсь. — Где ты была сегодня после школы? Я раньше никогда не увиливала, но мне приходится делать это сейчас: — Я помогала своему другу, — отвечаю я тихо. — Какому именно другу? Поднимаю голову и смотрю на него. — Тобиасу Итону. — И вы были только вдвоём? Я перевожу свои глаза на Калеба. Эгоистично — ненавидеть, но я ненавижу его прямо сейчас, невзирая ни на что. — Да, но я просто помогала ему… или, скорее, он помогал мне. — В чём он помогал тебе? — мама впервые решается заговорить сегодня, в её голосе присутствуют нотки волнения. — Быть хорошим человеком… — бормочу я. Комната полна напряжённости, и я чувствую, что не могу дышать. — Беатрис, ты же знаешь правила… — Я знаю, но мы не нарушали ни одного из них! В смысле… я не про то, что мы были наедине, просто… всё происходило по правилам Отречения. — Беатрис, — мама вздыхает. — Милая, ты знаешь, как это происходит. Мы рассказывали об этом. Да, я знаю. Знаю, что если парень проявляет интерес ко мне, я должна пригласить его на ужин, где мы обязаны провести несколько неудобных бесед с нашими родителями; ему не разрешается смотреть на меня, пока в один прекрасный день он не спросит о том, можно ли ухаживать за мной, и даже после этого парень не должен смотреть на меня без разрешения. Потом мы поженимся. И тут в мою голову приходит идея. Я замечала, что Калеб видится со Сьюзен. Мне просто не нравится, какой нелепый «сценарий» происходит после женитьбы, когда у супружеской пары должен появиться ребёнок. — Да, я знаю, но разве мы не можем быть просто друзьями? — Тебе четырнадцать. Это неуместно, — говорит быстро мой отец. — Калеб на десять месяцев старше меня, и ты позволяешь ему дружить со Сьюзен. Мой брат поднимает свои глаза и смотрит на меня, а потом качает головой. — Я не прячусь в переулках и не разрешаю Сьюзен дотрагиваться до меня, а ты? Это прозвучало гораздо хуже, чем есть на самом деле, но я уже знаю, что проиграла эту битву. — Беатрис, — говорит моя мама мягко и подходит ко мне, присаживаясь на колени передо мной, — мы пересмотрим всё это снова через два года, когда ты будешь готова. — Мы что… не можем даже дружить? — Нет, если он проявляет к тебе интерес. — Невооружённым взглядом видно, что маме не нравится это, но она не пойдёт против правил, особенно когда отец так грозно на неё смотрит. Моё сердце сжимается от боли. Как будто весь воздух выходит из меня при мысли, что я не буду видеться с ним каждый день. Я не смогу. Мало того — даже пытаться не стоит. Это нечестно. — Я не могу обходить его стороной. И не буду. — Прости, что? — гневается папа, сверкая злобными глазами. Я никогда не спорила с ним, но в этот раз не могу подчиниться ему. Я не могу. — Я просто… Не могу этого сделать, и я не хочу лгать вам. Он встаёт и обменивается с мамой взглядом. — Всё не так плохо, как ты думаешь. Честное слово! — умоляю я. — Беатрис, здесь не дебаты. Ты больше не будешь видеться с ним. Я качаю головой. — Он хочет ухаживать за мной! Это не… Он не безрассудный, и он хочет… — я затихаю, понимая, что ничего не могу сказать и вытащить из себя. — Беатрис, мы сможем повторно посетить его, когда придёт время для ухаживаний за тобой, — говорит мама спокойно. Папа направляется за своим пиджаком, а Калеб быстро убегает наверх по лестнице, как крыса. Я наблюдаю, как Эндрю просовывает свои руки в рукава пиджака. — Куда ты идёшь? — спрашиваю я тихо. Знаю, что не должна задавать вопросы, но я ничего не могу с собой поделать. — Я должен пойти и поговорить с Маркусом. Мой желудок скручивается, и ужасное парящее ощущение наполняет меня. Нет. Запрещать мне видеться с ним — это одно, а рассказывать Маркусу Итону о том, что Калеб увидел в переулке — совершенно разные вещи. Я резко встаю. — Ты не можешь… — Почему нет? — настаивает мой отец. — Ты просто не можешь. У меня дрожат руки. Я не могу допустить то, что он расскажет Маркусу. Я не хочу быть причиной того, что Маркус решит разукрасить лицо Тобиаса снова. — Пожалуйста, папа.Пожалуйста. — Почему ты так переживаешь, Беатрис? — говорит мама. Она интуитивно понимает, почему. — Беатрис, ты что-то скрываешь от меня? — спрашивает Эндрю. Я сжимаю сильно свои губы. Я не смогу помешать своему отцу рассказать всё Маркусу, независимо от того, что скажу ему, и я знаю, что Тобиасу будет только хуже, если я раскрою хоть что-нибудь. Я медленно качаю головой. — Нет. Нет, н-ничего. Мой голос ломается на последнем слове. — Беатрис, Маркус — хороший человек. Он поймёт, что Тобиас сделал ошибку, но он должен знать об этом. Я закрываю глаза и стараюсь дышать, но всё равно чувствую вину в своём животе. — Я скоро вернусь, — проговаривает Эндрю больше маме, чем мне, и выходит за дверь.Тобиас/Четыре
Когда раздаётся стук в дверь после ужина, я почему-то убеждён, что Калеб всё рассказал. Я не допускал другого варианта — что он не станет это делать. Калеб не похож на тот тип человека, который держит в себе такие вещи. Если по справедливости, то я не должен был трогать Беатрис, но я не смог удержаться. Когда нахожусь рядом с ней, невозможно соблюдать правила. Всё, кем я могу быть с ней, — это импульсивным. Маркус приказывает мне подняться наверх, и я иду без возражений, но остаюсь на лестничной площадке, прижавшись к стене так, что могу слышать. Маркус приглашает Эндрю войти, и очень вежливо спрашивает, не желает ли он чего-нибудь выпить. Они садятся за кухонный стол и разговаривают о работе некоторое время, но беседа быстро переключается: — Я бы хотел поговорить с тобой кое о чём. О твоём сыне и моей дочери, — говорит Эндрю, получая от Маркуса всё его внимание. — Ох? Я не вижу их, но практически чувствую, как кулаки Маркуса сжимаются. — Да. Похоже, он встречается с моей дочерью… В частном порядке. — Их только двое? — спрашивает отец смертельным тоном. — Да. Это неуместно, и я уверен, что ты согласишься с этим. — О… абсолютно, — подтверждает Маркус. — Беатрис ещё очень молода. Она иногда принимает необдуманные решения. Обычно это часто случается с теми подростками, кому ещё не довелось проходить тест на пригодность, но… — Тобиас должен был лучше знать. Эндрю выпускает крошечный вздох, как бы показывая этим, что он согласен. — Спасибо, что рассказал мне, Эндрю. Я все немедленно решу. Я слышу шарканье и понимаю, что Эндрю направляется к выходу, а Маркус следует за ним. — Маркус? — Слышу, что отец Беатрис что-то говорит и напрягаюсь, чтобы чётче понять. — Я не против, если Тобиас будет ухаживать за Беатрис через два года. Даже, думаю, что они будут отличной парой. Только не сейчас. Мое сердце наполняется теплом без предупреждения. Эндрю считает, что мы будет отличной парой. Отец Беатрис думает, что мы будем отличной парой. Это что-то. — Не думаю, что у Тобиаса будет время на ухаживания в ближайшем будущем. Если он будет продолжать нарушать правила подобно этому, я придумаю что-нибудь для того, чтобы он был занят. — Не будь слишком строг с ним. Он молод. Я всегда думал, что шестнадцать лет — странный возраст, и решить, что ты хочешь от остальной части своей жизни, почти невозможно. — Спокойной ночи, Эндрю. Маркус тих, но я слышу в его словах опасность. Затем щёлкает дверной замок, и я медленными шагами двигаюсь по направлению к своей спальне. Думаете, я знаю, как подготовить себя к тому, что грядёт, так как за годы я набрался практики, но вы ошибаетесь. Я ложусь на свою кровать и слушаю, как бьется сердце в грудной клетке, когда жду Маркуса. Дверь распахивается через секунду, и я сразу сажусь, смотря на отца, стоящего передо мной. — Что ты думаешь о своих действиях с Беатрис Прайор? Моё сердце бьётся так быстро, что я почти уверен, что он слышит. — Ничего, — говорю сразу, ненавидя свой дрожащий голос. — Не лги мне, — цедит он, сужая глаза. — Ничего. Думаю, что люблю её… Я… хочу ухаживать за ней. — Ты думаешь? Я киваю. Не знаю, что сказать прямо сейчас, кроме правды. Ложь не избавит меня от неизбежной боли. — Считаешь, что это приемлемо — быть наедине с четырнадцатилетней девочкой, которая может не выбрать эту фракцию через два года? — Я не… Эм. — Я плотно закрываю глаза. — Тобиас, я пытался и пытаюсь научить тебя, как быть человеком, а ты продолжаешь принимать эти нелепые эгоистичные решения. Я думал, что ты наконец-то повзрослел, когда выбрал Отречение, но теперь вижу, что мне всё равно придётся держать тебя за руку и водить везде. Его слова нахлынули на меня, как холодная вода. Я ненавижу его за способность заставлять меня чувствовать себя идиотом. Я ненавижу его. — Мне жаль, — шепчу я. — Этого больше не повторится. Я буду держаться от неё подальше. — Знаю, что больше не повторится. И я вынужден убедиться в этом. Наблюдаю за тем, как он высовывает ремень из петель. Я видел это много раз, но все равно мурашки бегают по моей спине. Медленно поворачиваюсь, обнажая свою спину. Я легко принимаю свою судьбу. Проще не сопротивляться. Когда ремень соприкасается с моей кожей, я закрываю глаза, слыша голос Беатрис в своей голове. «Возможно, если бы ты выбрал Бесстрашие, то ты научился бы защищаться». Вот и всё. Вот и решение. Я должен научиться быть Бесстрашным, даже если внутри меня сидит Отречение, — для этого мне нужно попасть в здание Бесстрашия. Даже когда ремень контактирует снова и снова с кожей моей спины, всё, о чём я могу думать, — сколько раз я наблюдал за Бесстрашными в вагонах поездов. Именно это становится моим смыслом, даже когда меня бьет отец. Это мой путь. Буду договариваться. Я должен, потому что я так больше не могу. Ремень Маркуса соприкасается с моей спиной вновь и вновь, и знакомое чувство, будто ничего не происходит, охватывает меня. Я становлюсь сильнее; сила пылает в моей груди так, как и тогда, когда Беатрис улыбается, смеётся или говорит. Я все исправлю. Я должен.***
Уже очень поздно и идёт дождь. Всё болит. Я лежу на животе, прислушиваясь к шуму дождя и как он стучит в окно моей комнаты. Лежать на спине не вариант сейчас: только на животе я смогу уснуть. Маркус ушёл к себе несколько часов назад — я слышу его храп, доносящийся из коридора. У меня есть план. Мне просто нужно набраться сил, и я смогу осуществить его. Тянусь под кровать и вытаскиваю карту, которой у меня не должно быть. Карта фракций, принадлежащая моему отцу. Она рассказывает о каждой фракции и как до неё добраться. Лидерам нужна такая. Я долгое время рассматриваю её, а затем медленно выбираюсь из постели. Пытаюсь оставаться невероятно тихим, когда спускаюсь по лестнице. Если Маркус проснётся, то весь мой план будет разрушен. Когда, наконец, подхожу к входной двери, я останавливаюсь, вздыхая с облегчением, но не жду слишком долго, направляясь к станции. Добраться до Бесстрашия проще всего на поезде. Дождь совсем не унимается, и я благодарен. Когда, наконец, попадаю на станцию, она кажется совсем другой, чем была в День выбора. У меня сегодня другой выбор. Я даже не удивляюсь, когда состав не останавливается. Я много лет наблюдал, как Бесстрашные запрыгивают в поезда. Начинаю бежать; мои ноги работают быстрее, чем когда-либо им приходилось, но желание быть способным защищать себя подталкивает меня. Как только я добегаю до двери, хватаюсь за ручку и бью коленом по одной её стороне. Игнорирую боль в ноге, затаскивая себя в движущийся состав. — Черт возьми, что Стифф делает в этом поезде? Моя кровь стынет. Я правда не думал, что кто-нибудь будет в этом поезде. Медленно поворачиваюсь и понимаю, что внутри — семеро человек: четыре парня и три девушки. Все они одеты в чёрный цвет Бесстрашия. Сердце подступает к горлу. — Это какой-то странный обряд посвящения? — спрашивает девушка, сидящая в углу. — Мы должны выгнать его или что? Один из парней качает головой. — Нет. Помнишь, что у нас сегодня выходной? Когда осматриваюсь вокруг, я убеждаюсь, что вломился на их вечеринку. Бутылки из-под алкоголя разбросаны везде. Вижу девушку, которую обнимает один из парней, и я могу сказать, что это не какой-то там официальный визит. Или, может быть, это просто Бесстрашные. — Зачем пожаловал? — говорит другая девушка, а потом хохочет. — Я… — слова исчезают в горле. Я не знаю, зачем я здесь и что делаю. Это было глупо. Так глупо. Я не знаю, что сказать, поэтому просто еду с ними. — Что, надоело играть в хорошего мальчика всё время? — спрашивает парень. — Да. — О-о-о… интересно, — говорит одна из девушек, язык у неё немного заплетается. — Он милый. Можно мы его оставим? Парень, который говорил, что у них сегодня выходной, кивает мне. — Имя. Это приказ, а не просьба. Мой язык тяжёлый и сухой. Я не хочу говорить ему свою фамилию. Я не хочу говорить и своё имя. Я поднимаю плечи. — Вы можете называть меня, как хотите. Он на мгновение замолкает. — Ладно, Стифф. — Он оценивающе смотрит на меня, затем наклоняет голову. — Зачем ты здесь? — Я просто… Я… Думаю о том, чтобы что-нибудь соврать, но какой в этом смысл? Я здесь и хочу научиться защищаться. Если я собираюсь быть Бесстрашным, мне нужен тот, кто покажет мне во всём. — Мне нужна помощь. Я хочу научиться защищать себя. Парень поднимает брови, а потом смеётся. — Защитить себя от чего? То есть твоя фракция не мирная? — Похоже на то, но это не Дружелюбие. В каждой фракции есть плохие люди. Мне просто посчастливилось жить с тем, кто любит разукрашивать мне лицо своими кулаками. — Ух ты… — говорит девушка, сидящая в углу. — Это пугающе… и тяжело. Парень смотрит на меня секунду, а затем немного кивает. — Ты хочешь, чтобы тебя научили драться? Я киваю. Замечаю, как его глаза рассматривают мой чёрный синяк. — Ладно. Я помогу. — Он протягивает мне свою руку. — Я Зик. Я беру его за руку и пожимаю её, снова начиная нормально дышать. В итоге он знакомит меня со всеми. Девушку, которая находилась в объятьях парня в углу вагона, — если бы Беатрис так обнимала меня, то я бы умер, — зовут Кристина. Парня — Уилл. У Зика есть брат Юрайя, который прижимается к стене поезда рядом с той девушкой, что попросила меня рассказать всем, зачем я здесь. Её зовут Шона. Ту, которая сказала, что я симпатичный — Марлен, и парня с тёмной янтарной жидкостью в руке — Ал. Зик также объясняет, чем посвящённые занимаются в течение дня, — видимо, инициирование в Бесстрашии проходит довольно интенсивно. Когда, наконец, приближаемся к Бесстрашию, мы все вместе спрыгиваем. Все приземляются на ноги, кроме меня. Я неуклюже выпрыгиваю из поезда, но, по крайней мере, я прыгнул. — Подожди… — говорит нервно Шона, оглядываясь по сторонам. — Как мы проведём его? Зик закатывает глаза. — Ты совсем забыла, что я работаю в диспетчерской. — Ох… верно… но всё же… Мы впустим его в этом? — Она указывает на мою одежду. — У нас не получится провести его мимо охраны, даже если все они тебе знакомы. Я рассматриваю себя и свою огромную одежду Отречения. И почему я не подумал найти что-нибудь другое из одежды, чтобы соответствовать? Зик выпускает протяжный вздох, снимая свою куртку и бросая её мне. — Надень и до конца застегни. — Он смотрит на мои штаны и обращается к Алу: — У тебя с собой те мокрые вещи? На плечах Ала висел рюкзак. Он снимает его и достаёт оттуда чёрные штаны, и швыряет их Зику. А тот потом бросает их мне. — Мы ходили купаться. Они мокрые, но тебе придётся их надеть. Я чувствую себя крайне неловко, переодеваясь на глазах у всех девушек, но делаю то, о чем меня попросили, потому что эти люди — моё спасение. Как только переодеваюсь, он выпускает свист. — Ну, посмотрите на это. Как по мне, ты смахиваешь на Бесстрашного. Осматриваю себя и прихожу в шок. Я выгляжу иначе, даже немного пугающе. Я не могу сдержать ухмылку на своём лице. — Ладно, пошли, — говорит Зик, поворачиваясь ко мне. — Держи голову опущенной, хорошо? Я киваю, и мы следуем за ним к отверстию на крыше. К гигантской дыре, которая, кажется, не имеет ни конца, ни края. Я паникую, когда Юрайя с воплем прыгает вниз. — Что он делает?! Зик улыбается. — Эй, Отречённый, ты хочешь стать Бесстрашным, не так ли? — А затем он исчезает, спрыгивая с выступа тем же способом, что и Юрайя. Я наблюдаю за тем, как все рядом со мной повторяют за ним. Пока не остаюсь один на крыше, и моё сердце так сильно бьётся в грудной клетке. Я закрываю глаза, и делаю гигантский прыжок. За долю секунды, что я нахожусь в свободном падении в воздухе, я думаю, какой я идиот, что вообще решился на это. Бесстрашные сумасшедшие! Затем падаю в сетку. Сеть. Конечно, есть сеть. Зик помогает мне выбраться из неё, ухмыляясь. — Добро пожаловать в Бесстрашие, — он смеётся. — Ребят, что вы тут делаете? Почему не в своих кроватях, как и положено? Девушка с тёмными волосами и пирсингом в брови приближается к нам. — Ой, давай, Лорен, сломай нам весь кайф. Мы просто не хотим спать. Вот и всё. Лорен устало вздыхает. — Ты учишь инициированных плохим привычкам? Зик качает головой. — Вообще-то, я учу посвящённых получать удовольствие, чтобы они не поубивали себя под надзором Эрика. Лорен зевает. — Просто ложитесь спать, ладно? Я слишком устала, чтобы иметь дело с этим. — Почему ты сейчас исполняешь свои обязанности? Кто-то болен? Лорен пожимает плечами. — Не знаю, они попросили меня, поэтому я здесь. Ложись спать. — Группа начинает двигаться, и я иду рядом с ними. — Эй, подождите. — Опять Лорен. Наша компания затихает, и я вместе с ними задерживаю дыхание. Она подходит ко мне и со скучающим взглядом разглядывает меня; я беспомощный, но не отвожу глаза. Она морщится, когда видит моё лицо. — Боже, Эрик действительно делает вас, ребята, жалкими, — она немного вздыхает. — Почему я не знаю тебя? — Хм, он тихий инициированный, всегда мало тусуется, не разговаривает много. Перешёл из Дружелюбия. Лорен поднимает бровь. — Не слышала, что в этом году из Дружелюбия кто-то перешёл… Как тебя зовут? — Хм… — Я напуган — так напуган, что мои губы дрожат. — Гарри, — говорит Зик. — Его зовут Гарри. — Ладно. У нас наверняканет никакого посвящённого по имени Гарри. Что происходит, Зик? — Лорен, я никогда не просил тебя о чём-нибудь в своей жизни. Просто обойди это стороной на одну ночь. Лорен смотрит то на меня, то на Зика, а потом закатывает глаза. — Всё. Я устала. Ему лучше уйти отсюда к утру. До того, как Эрик увидит, понял? — Понял, — говорит Зик, и тогда она быстро скрывается из виду.