Красные Бабочки

Спустя некоторое время, я мог не всегда совладать с собой, поэтому часто избивал и резал своего близнеца без особых на то причин. Происходило это, конечно же, в моменты нашего уединения, так что если кто-то и замечал царапины и синяки, то скидывали всё на наши «бегалки» в лес. Дима никогда никому не пытался доложить на меня, он даже не сопротивлялся. Бывало, лежим мы на кровати, смотрим в потолок, а я начинаю за шею кусать, под рёбра бить или за волосы дёргать. А он лежит, иногда открывая рот в немом болезненном стоне, но не пытается хотя бы отбиться. Я бил его достаточно сильно, не контролируя себя, оставляя множество синяков, а он терпел, терпел до тех пор, пока не случилось кое-что, перевернувшее нашу с ним жизнь. Это был обычный день, которых в существовании у нас было великое множество. Я лежал, облокотившись корпусом на спинку кровати, а мелкий (я считал его младшим из нас, хоть и на 3 секунды) сидел на моих ногах и крепко обнимал мою шею. - Ты выглядишь грустным, — шепнул я, рассматривая задумчивое лицо братца, — чем хочешь заняться? Тот лишь помотал головой, опровергая факт своей грусти, а в ответ на вопрос о занятиях улыбнулся той самой улыбкой, которая находилась на его лице при нашем ритуале, улыбкой уголков губ. Второе, что он любил после бабочек - секс, полный грубости и боли для него, но которого он так отчаянно желал. Я нередко использовал ножи или любые режущие предметы, которых в нашей комнате валялось предостаточно, чтобы нанести ему порезы на спине или боках. Его хрупкое тело украшали эти шрамы и синяки. Иногда оказывалось, что поблизости с кроватью не было подходящей для побоев «вещички», и мне приходилось бить тем, что попадётся под руку: книги, разбросанные едва ли не на каждом шагу, зарядка для телефона, шнуры которой я любил использовать в качестве хлыста, упаковки от дисков с достаточно острыми углами из-за нехорошо обработанного пластика, даже обычный пульт от телевизора я умудрялся засунуть ему чуть ли не полностью в рот. Он никогда не был против, ну, или никогда не мог высказать своего настоящего мнения. Он просто лил свои прозрачные слёзы, которые мне иногда хотелось окрасить в багровый цвет наших бабочек. Он сам был моей бабочкой. Бабочкой, которой не позволено говорить с самого рождения, которой невозможно улететь, которая сама не хотела улетать от столь жестокого «энтомолога», как я. Не теряя времени, Дима начал стягивать с меня футболку, я же в это время спускал пальцем одной руки его боксы вниз, а второй рукой гладил тело под его футболкой, водя ладонью вверх-вниз, задевая соски, от чего он прогибал спину. Ох уж эта братишкина чувствительность: стоило мне только прикоснуться к бледной, практически белоснежной коже, как тот начинал дрожать и покусывать губы. Как только он был достаточно разработан, а мой член в полной готовности, малой облокотился на мои плечи и с лицом, которое выражало столько похоти и смущения одновременно, что я сходил с ума, начинал насаживаться на мою твёрдую плоть. Мы могли часами не вылезать из кровати. Когда дома никого не было, не приходилось сдерживаться ни в чём, что радовало нас обоих. В тот самый день никого не было дома: он стонал по-своему, по-немому, языками жестов, скребясь руками по кровати и выгибая спину, а я, в свою очередь, с силой хлопал ладонью мою копию по спине, заднице, которая шлёпалась об мои яйца, по столь пошлому и невинному лицу, дёргал за волосы, оттягивая их на себя. Но самое любимое моё деяние над ним - удары головой об спинку кровати или тумбочку. Я обожал, когда на его скулах появлялись синяки, заменяющие ему румянец, а из уголка губ текла кровь. Не жалея сил, да и его самого, я ударял как можно чаще и больнее, добиваясь нотки страданий в его затуманенных возбуждением глазах. В тот день, в тот ужасный и решающий день, я переборщил и ударил его виском об угол тумбы, стоящей рядом с кроватью. Он обессиленно уронил свою голову на саму тумбочку и затих. А я, словно в бреду, думая, что он притворился, дабы смягчить меня, продолжал изо всех сил драть его в узкий зад, долбить и не замечать, как он потерял сознание. Каждый из вас подумает: "Как же это аморально!" А я лишь виновато улыбнусь и покачаю головой: "Это любовное сумасшествие." Спустя минут 10 я благополучно кончил внутрь, как и обычно. И только тогда заметил красную нить крови, стекающей по левому виску моего близнеца. Я отчаянно начал толкать его и пытаться расшевелить, казалось, он даже не дышал. Позвать бы на помощь... Но это был ТОТ день. И в ТОТ день мы были одни.