Обещание ценою в жизнь

Через несколько дней после парада победы, я собрался смелости заглянуть к родителям Оли. Всю дорогу я пытался представить себе их, но все тщетно. Мне постоянно мерещились мертвецы и военные, внимательно рассматривающие трупы погибших под бомбежкой. Пока я шел по чудом уцелевшей каменной дороге, я задумался о том, что же мне сказать матери и отцу Оленьки? Ведь я совсем о ней ничего не знаю, разве только то, что она погибла защищая свой родной город. Детских вещей было мало, поэтому нам раздавали то, что осталось на складах или в уцелевших домах. Жители города помогали друг другу кто чем мог, несмотря на собственное трудное положение. Рубашку, что мне выдали, была размеров на пять больше меня самого. Рукава свободно болтались, скрывая мои исхудавшие руки, а штаны, перевязанные на поясе тугой веревкой еле держались, чтобы не упасть вниз. Но все это добавляло мне только уверенности в своем поступке и я представлял то, что я уже взрослый мужчина, который идет в дом к даме своего сердца. Такой гордый и довольный. Я шел по уцелевшим улицам города. Где-то мимо пробегали детишки, что уже оправились от того ужаса, что принесла нам война. Они таскали за собой полуразбитые пластинки и какие-то коробки, представляя что это их домик, а пластинки - тарелки. Мне показалось это безумно глупым, хотя я сам не так давно вел себя точно так же. Может плохо, что я слишком быстро повзрослел? Но те, кто хоть раз видел ужас войны - никогда уже не станет прежним. С каждым проделанным шагом мне становилось все тяжелее идти вперед, хотя нужный мне дом был уже совсем близко, стоит только протянуть руку и ты откроешь дверь подъезда, в котором живет Анна Петровна. Спустя десять минут я уже стоял на площадке многоквартирного дома одной из центральных улиц города, что уцелела после бомбежки. Если мне дали верный адрес, то именно здесь должны жить родители Оленьки. Я привстал на корточки и надавил на черную большую кнопку звонка, ожидая кого-то, кто откроет мне дверь и впустит внутрь. Где-то там раздался громкий и режущий слух писк звонка и дверь дрогнула. Это была низкая женщина, на вид лет шестидесяти. В теплых коричневых носках, вязаной шали и в длинном поношенном синем платье чуть ниже колена. Она взглянула на меня потерянным взглядом и дрожащей тонкой рукой позвала внутрь. - Тебе кого, сыночек? - заикающе и почти шепотом спросила она. - Я Егор! Вы мама Оли? Женщина поджала губы и закрыла за моей спиной дверь. Видимо, я попал именно туда. Ее дрожащая рука коснулась моего плеча и совсем легко подтолкнула в сторону кухни. Это была обычная однокомнатная квартирка со скромной обстановкой. Тесный коридор, где в углу стояли чьи-то поношенные валенки с зимы и висела на крючке большая мохнатая шапка с ушами, а в другой стороне виднелась часть большой комнаты, где прямо напротив двери на меня смотрело мое отражение в зеркале. Это было то самое старое трюмо, что было почти во всех домах этого времени. Большая тумбочка с тремя дверцами и большое зеркало с прикрепленными на магниты открытками и вырезками из газет. Я прошел на кухню, молча поглядывая на пожилую женщину, не решаясь сказать ей и слова. Меня терзала совесть за то, что я пришел сюда и решил расспросить старушку о той, кого уже нет. - Она была такой хорошей. - Мать поставила на плиту кастрюльку с водой под чай. Темные волосы были аккуратно собраны в пучок на голове. Я бы подумал, что это молодая девушка, если бы не седые пряди. - А еще, у нее сын родился недавно. Сашкой называли. Только погиб он, с отцом своим, в первый же день. Не успели добежать в укрытие. Во мне что-то перевернулось. Вот почему она вызвалась идти в бой. Она как и все, хотела отомстить за свою потерю. - Вот как бывает. Дети уходят раньше своих родителей. Я сидел на стуле у стены и чувствовал, как женщина начинает плакать. Ведь стоит только счастью появиться, как его тут же забирают таким варварским способом. Меня пробирала дрожь от мыслей о том, каково сейчас этой женщине. У меня не было родителей и я не особо знаю, каково это терять близких. Анна Петровна почерпнула кипятка из кастрюли большой кружкой и поставила на стол, подлив в него темной заварки. Я все никак не мог решиться взглянуть на нее. На ту, что потеряла на этой чертовой войне все, что было когда-то дорого и то, о чем она заботилась больше своей жизни. - Ты пей чай, да кушай пряники. Все равно без дела лежат. Зубов то у меня нет, а вот Оленька очень любила их погрызть с чаем. В горле встал ком и на глаза навернулись слезы. Ведь сейчас я сижу на этом самом месте и пью тот чай с пряниками, который должна была пить она. Мои губы задрожали, а по щекам полились струи соленых слез. Несправедливо это. Женщина молча на меня смотрела пустыми глазами, ведь для нее уже не было смысла в этой жизни. Ее последняя надежда числилась погибшей при обороне города, а муж уже давно умер от болезни, подцепленной на фабрике по производству удобрений. - А почему она пошла..., - я замялся, подбирая более подходящие слова для выражения собственной мысли, но так и не смог. - На смерть? Я вздрогнул от такой прямолинейности. Стало так жутко. Да, я хотел это сказать, но это было бы слишком грубо и не вежливо по отношению к ее матери. Но женщина была спокойна. Она не ревела и не хваталась за голову, раскачиваясь из стороны в сторону, как это делали дамы на площади. Нет. Она лишь смотрела на меня своими мокрыми глазами и будто чего-то ждала, какого-то ответа на ее немой вопрос, который я так и не мог понять. Не смог ответить в голос и просто кивнул, двигая к себе настоящий горячий чай, приятно пахнущий и такой бодрящий. - Глупая потому что. Говорила ей, сиди, да помогай уцелевшим. Нет, рванула в самое пекло. В голосе матери я услышал разочарование. Нет, не в дочери, а в самой себе. Она не смогла ее удержать и теперь внутри не дает покоя мысль о том, что она сгубила свое дитя. - Не стоит так, Анна Петровна, - я опустил глаза в пол и достал из кармана штанов медаль, что отдала мне Оля в самый первый день нашей встречи, - я думаю, что вам она будет важнее. Я отдал застывшей матери гордую награду и направился к двери, не говоря ни слова. Мысли о том, что у Оли был муж и ребенок не давали мне покоя. Я был зол на самого себя.