Разное: Fate/

- Я вернулся, Тосака. Разуваюсь, вешаю куртку на крючок, прохожу внутрь. Она сидит за столом, заваленным свитками, книгами и странного вида инструментами, отдаленно напоминающими школьные циркули и транспортиры. В прошлый раз, когда я рискнул спросить, чем же она занимается, мне пришлось вытерпеть получасовую лекцию, к концу которой она уже не скрывала нехорошего блеска в глазах, а потом еще и поинтересовалась, все ли я понял и сумею ли повторить. Так что в этот раз я просто подхожу и наклоняюсь над ее плечом. - Привет. Из королевства туманных формул и расчетов, где Тосака витает, даже не заметив, как я вошел, наконец доносится отклик. - А?.. О, Широ. Привет. Ты уже встал? Обычно я встаю раньше нее, но в такие дни, когда она совершенно теряет ориентацию в пространстве и времени, возможно все. - Встал, умылся, позавтракал, сходил прогуляться. Ты же меня провожала. Не помнишь? Она смотрит на меня и трет глаза. - Может быть, - признается наконец неохотно. Она терпеть не может, когда ей указывают на ее ошибки. Я улыбаюсь, но тут в ее глазах, рассеянно устремленных на меня, мелькает стальной холодный блеск – свидетельство напряженной работы мысли. - И долго ты гулял? Что-то я не помню, чтобы мне утром приходилось закрывать дверь. А чашки в раковине, кажется, стоят еще со вчерашнего дня. Я беспомощно развожу руками, стараясь поскорее изобрести какое-нибудь подходящее объяснение – «у тебя же экзамены, Тосака, как ты вообще можешь быть в чем-то уверена, кроме своих формул» может спровоцировать совершенно непредвиденную реакцию, все зависит от того, насколько она действительно в них погружена – но она уже сделала выводы. Глаза у нее леденеют. - Широ, ты опять виделся с этой женщиной? - Да всего один скороспелый Апостол, ничего особенного… - я осекаюсь. Выражение ее лица ясно говорит мне, что я только что совершил непоправимую, роковую ошибку. Это не ревность – мы уже говорили об этом, и Тосака достаточно умна, чтобы не судить о людях по эмоциональному впечатлению, тем более ошибочному. Но все равно она почему-то не может даже слышать имя Сиэль, не говоря уж о том, чтобы спокойно относиться к нашим с ней ночным вылазкам. Хотя я-то как раз против ее книг не возражаю, а мог бы. Ничего плохого в том, что я иногда помогаю Сиэль, нет – я не завален учебой так, как Тосака, а лишний Мертвый Апостол, по-настоящему мертвый, уж точно никому не повредит. Но сейчас, глядя ей в глаза, я чувствую себя бестолковым нашкодившим ребенком. Я не знаю, что сказать. Она прожигает меня взглядом, фыркает и отворачивается. - Превосходно! Если с ней тебе так интересно, что ты готов рискнуть своей, да и моей репутацией – вперед! Очень мне нужно тебя удерживать. Какое мне вообще дело до того, чем ты там занимаешься? Все равно ничем тебя не проймешь, что хочешь, то и творишь! Она яростно зарывается в свои пергаменты, продолжая что-то возмущенно бормотать себе под нос, а я стою и гляжу ей в затылок. В одном она, как ни странно это признать, права – с Сиэль мне действительно интереснее, чем в этой башне, полной высоколобых надменных зануд, считающих себя великими магами и крайне удивляющихся, когда я не выказываю никакого желания перед ними преклоняться. Готов побиться об заклад, Сиэль многим из них даст сто очков форы, но она никогда не задирает нос. С ней мы говорим на одном языке. Мысленно представляю ее себе: короткие иссиня-черные волосы, синие глаза – темнее, чем у Тосаки, черные церковные одежды… одной причиной больше для Тосаки ее не любить. Но, и в этом я готов поклясться, Сиэль – не Котомине. Она не фальшивка. Она сражается за то, что любит и во что верит. И когда она улыбается – а это хоть и редко, но бывает – она кажется такой непоправимо, отчаянно одинокой, что я просто не могу бросить ее. Мы с ней – партнеры, но ведь это совсем не то. Я наклоняюсь ближе. - Рин, ты устала. Хочешь, заварю тебе чаю? Она вздрагивает так, что моя рука, которая уже тянется лечь ей на плечо, отдергивается, как от огня; но, когда она снова поднимает на меня глаза, в них ни льдинки, ни капельки злости. Она устало массирует пальцами виски. - Да. Хочу. Я тебе очень благодарна… Широ. Ее взгляд прилипает к моей спине, когда я прохожу на кухню, достаю заварку и наливаю в чайник воды. Счастье, что есть чем занять руки. Я научился распознавать этот диковатый, потерянный взгляд – будто она не вполне уверена в том, с кем говорит, этот ненужно тихий голос, ненужные паузы. В последнее время она что-то часто вспоминает о нем. Я ревную? Неважно. Ревновать к себе глупо. Но он – не я. Его ни я, ни она никогда больше не увидим, и третий между нами двумя нам совершенно не нужен. Мне не нужен; как ей, не знаю. Мы никогда об этом не говорили – я не спрашивал, а она не откровенничала: кто он ей, что говорил обо мне, было… было ли между ними хоть что-нибудь. Не уверен, что хочу знать. Я насыпаю заварку в чайник: рука не слушается, и чаинки просыпаются на столешницу. Я слышу тихий смех. Оборачиваюсь – она стоит в дверях, скрестив руки на груди, и смотрит на меня тем особенным, только ей присущим ласковым взглядом, которому я не могу противиться. Я так и стою там с ложкой в руке, а она подходит и обнимает меня сзади, утыкается мне в спину носом. - Ты устал, всю ночь не спал… а я тут тебя эксплуатирую. Не надо, передохни. Я тоже прилягу, что-то мне уже все эти константы на ум не идут. Она, кажется, ждет моего ответа, а я понятия не имею, что сказать. Наконец она выпускает меня, улыбается на прощание и выходит. Я смотрю ей вслед. Потом осторожно кладу ложку на столешницу. В дверь стучат. Негромкий стук, но вполне отчетливый, он долетает до моего сознания, как сквозь пелену, и я на автомате иду открывать. За дверью стоит посыльный в форме Башни. - Эмия Широ? - Да, - чуть запнувшись, подтверждаю, - да, это я. - Вам посылка. - Мне? – переспрашиваю я машинально. Я почти не получаю ни посылок, ни писем; сестра Фуджи предпочитает звонить лично, наплевав на связанные с международными звонками расходы, и изливать свою бурлящую энергию непосредственно на меня, а Сакура… что ж, Шинджи и то пишет мне чаще, чем она. Посыльный молча протягивает мне коробку. Они тут, в Башне, слова лишнего не скажут – и правильно делают, в общем-то. Я наспех расчеркиваюсь в листе получения, и он исчезает. Я тупо смотрю на коробку, оставшуюся в моих руках. Плоская, совсем небольшая. Это может быть… все что угодно. Я видел, какие шуточки студенты разыгрывают тут над теми, кто им не нравится. Умнее всего было бы позвать Тосаку, но почему-то не хочется. Я не чувствую никакой опасности, исходящей от этой коробки. А чутью своему я доверяю. Я возвращаюсь на кухню и взрезаю шпагат ножом, потом снимаю крышку. Из-под нее на пол слетает клочок белой бумаги, но я почти не замечаю его, уставившись на то, что внутри. Потом машинально отступаю на шаг назад, падаю на стул, чувствую ногой что-то мешающее, поднимаю записку и разворачиваю ее. «Береги себя». Вместо подписи – печать: крышка гроба с оттиснутым на ней крестом. После слов выше может показаться недобрым предзнаменованием, но у меня нет времени на суеверия: я знаю, от кого это. Одной причиной больше для Рин никогда этого не видеть. Но я знаю, что не смогу от нее скрыть. Красный плащ аккуратно свернут, и кажется, что белая коробка налилась кровью. Может быть, это наша общая судьба. *Согласно TYPE-MOON Wiki, именно Сиэль подарила Арчеру его красный плащ: «Made from the burial cloth of a saint, they offered protection against the external world rather than enemies».