How are you, Ангел?

Если бы ещё утром хоть кто-то шепнул мне на ушко, что этот день будет настолько невыносимым, то я бы отключила будильник и лишние часы повалялась бы в тёплой кровати, изучая потолок и стены любимой комнаты. С началом первого занятия я бы только взялась готовить завтрак, и тогда бы за мной на одну неудовлетворительную оценку было бы меньше, что радовало бы и меня, и попавшие под руку листки зачётной работы. В момент окончания мученичества за дверями института я бы ещё не спеша накидывала на плечи джинсовую куртку, завязывала бы белоснежные шнурки и крутилась бы перед зеркалом, стараясь такой красотой не сбить с ног саму себя. И, недолго копаясь в непроснувшейся голове, побрела бы с листком бумаги и красками на окраину парка, где уже давно была оставлена самая большая часть моей сознательной жизни, и оказалась бы там в момент опустения и заполняющего лёгкие умиротворения. Но если ничего этого с половины восьмого не началось, значит – суждено было кем-то свыше, чтобы я увидела всё то, отчего хотелось хорошо промыть с мылом глаза и что я пыталась забыть в момент накала чувства неосознанности, неприятия, ненависти, бушевавшего уже порядка двух дней, пяти часов и восемнадцати минут. Та игра в любовь, скользящие по тонкой талии грубые мужские руки и тошнотворные словечки с элементами картавости теперь не уйдут из моих кошмаров, и я буду просыпаться от собственного крика на пропитавшейся холодным потом подушке, буду глотать слёзы среди четырёх стен и не смогу удержать лишь в мыслях желание разбежаться и полететь вниз. Мне будет казаться, что мир вокруг меня взрывается насмешливой истерикой и неустанно тыкает в меня пальцем, твердя, что я – самое худшее его продолжение. Я буду всюду искать повод для душераздирающего крика, эхом отдающегося в уставшее от испытаний сердце, и её изящный силуэт. Я буду болеть чем-то страшнее простуды и самостоятельно ставить диагноз этому проклятому городу – ловец расставаний и губитель надежд. Мне будут напоминать, что препараты тут бессильны, а постороннее вмешательство только ухудшит ситуацию. Я буду вынуждена предоставить его самому себе и растворить остатки своего разума среди лабиринтных сплетений улиц и безжизненного дыхания свинцового неба, чтобы отныне спокойно закрывать глаза под покровом ночи. Но последними отголосками влюблённой души я буду возвращаться к тому дню и трепетать всем телом то ли от злости, то ли от восхищения… Занятия закончились гораздо позже, чем я рассчитывала, что не могло не огорчать – мне катастрофически не хватало времени, чтобы заскочить домой за папкой с карандашными набросками и бежать к парку, где была намечена встреча с Ангелом. Она должна была ждать меня на нашей скамейке ровно в два, поэтому я спешила и очень боялась не столько опоздать, сколько помять нарисованный накануне портрет, который намеревалась ей подарить. В голове ещё были свежи воспоминания со встречи прошлой недели, когда я по своему обычаю стеснительно вручила написанную наспех картинку, а она преподнесла мне в качестве сюрприза набор новых кистей взамен моих истрепавшихся. Я была готова завизжать на всю улицу от радости, но сдержалась и привычно коснулась холодными губами её мягкой щеки, кожа которой пахла цитрусом и несколькими нотами мяты. И тогда, вышагивая по парку с глупой улыбкой, я представляла, какой аромат она сегодня подарит моему сознанию и позволит отпечатать в памяти как ещё одну деталь, связывающую меня с ней. Мои коленки уже предательски подрагивали, когда я ступила на дорожку, ведущую к набережной, и обомлела, выронив из рук папку с рисунками и своё самообладание на землю. Она, моя прекрасная зеленоглазая блондинка, утопала в объятиях смазливого парня, нагло нависающего над её ухом, за которое была заправлена тонкая прядь. Он изящно шутил, она ярко и заманчиво улыбалась, словно почти не играла. Я смотрела точно в их сторону и пыталась распалить во взгляде огонёк упрёка, но зелёные очи, незаметно скользящие с моего лица к мужской фигуре и обратно, постоянно незаметно гасили его, будто боялись взрыва эмоций. Она застала мои слёзы, но ничего не сделала – а меня терзало изнутри понимание того, что я – настоящая дура, потому что повелась на губы и руки, обещавшие мне защиту. Она не принадлежала мне, она принадлежала тому мужчине, которому сказала долгожданное «да» ещё зимой. С детства я помню, что никого нельзя предавать и обязательно нужно быть хорошей девочкой в глазах людей, чтобы не пришлось отвечать на лишние вопросы. Мне постоянно твердили о манерах и правильности моей пластилиновой улыбки в любых случаях. Меня учили не быть обладателем розовой оправы, не нырять в омут с головой и не отпускать мысли в свободное плавание, иначе вся жизнь полетит к чертям. Но никто не сказал мне, почему так больно сначала стать безумно влюблённой, а потом – безмолвно брошенной. Хотя сейчас жаловаться как-то чересчур неосмотрительно, потому что даже на такие случаи у меня всегда были припасены правильные образцы поведения. Да, я терпела, когда в паутину будней канули все мои лучшие друзья, предоставив меня самой себе без объяснений и прощаний. Да, я не уронила ни слова в секунды, сделавшие меня пустой без самого дорого человека, любовь к которому не знала финала и меньшего огня с первого дня знакомства с ним. Мне было привычно надеть маску, молча отпустить, а потом вычеркнуть человека из памяти за его ненадобностью или несостоятельностью. Так почему же я не смогла сдержать слёз, когда увидела моего Ангела в объятиях другого мужчины? Наверное, я никогда не найду ответа на этот детский вопрос, который спустя месяцы моего опустошения и нового возвращения в течение скучной жизни стал простым набором слов. Абсолютным нулём. Ничем. И когда я уже стала подзабывать порядок слов в нём и общий смысл, пронесённый сквозь воспоминания, мне почему-то решили совсем неожиданно дать повод задаться этим вопросом в очередной, не менее болезненный, случай. Я, сотни раз пытавшаяся увлечься любителями пообсуждать автомобили и пригласить в кино на последний ряд, привыкла обжигаться красивыми вспышками сериальных чувств, перестала ощущать на коже дурацкие ожоги и шла по ненавистному городу такой неясной лёгкой походкой и с гордо поднятой головой, потому что теперь уверенности в несмышлёной девочке было с достатком. Я не боялась утопающих в солнечных лучах улиц, ведь встретить в глухом парке то, чего я искала всю жизнь, не было никаких шансов. Точнее – кого. Она исчезла из моей жизни совсем незаметно, как будто отчеканила шаг по дорожке к моему сердцу и обратно, и этого оказалось пусть не мало, но я была сыта по горло. И какая же всё-таки злопамятная бывает судьба, если в самые прекрасные дни, когда ты уже склеиваешь себя из тысячи осколков и готовишься только залатать лишь мелкие порезы, отправляет тебе навстречу стройный силуэт в чёрном пальто и с собранными кокетливой косой светлыми волосами… Попрощавшись на перекрёстке с брюнеткой, безостановочно твердящей от самого здания института о новой весенней коллекции в любимом бутике, я двинулась в сторону киоска с мороженым, о котором думала с начала занятий. Поздняя весна была невероятно щедра на солнечные и безумно тёплые дни, поэтому нужда в чём-нибудь холодненьком ощущалась с каждым часом сильнее. Я расплатилась с добродушным старичком и распаковала свой клубничный рожок, неповторимый аромат его ударил в лицо пышным облаком. Через час у меня была назначена встреча с новым редактором газеты, в которой у меня была возможность печататься во время учёбы, и была забронирована моя будущая должность не только как автора статей, но и как талантливого оформителя. Каждый день находил всё больше состыковок с предыдущим, создавая целую жизненную палитру, улучшающуюся на глазах хозяйки. Я радовалась изменениям как ребёнок. А теперь моим хорошим мыслям способствовали ещё и сладкий привкус мороженого во рту, и нежный поток весеннего ветра в волосах. Я скинула согнутую в коленке ногу на прогревшийся за первую половину дня тротуар, стряхнула с джинсов налетевшую пыль и отправилась в сторону редакции. Мой телефон ожил в кармане в тот момент, когда за спиной у меня было около десяти ступенек, а в запасе до назначенного времени оставались считанные минуты. Моя неугомонная брюнетка похвасталась новой блузкой из весенней коллекции и принялась воодушевлённо бормотать, что в следующий раз обязательно затащит в магазин и меня, потому что у меня, видите ли, не хватает в гардеробе таких же блузочек. Я кивала ей в ответ, плохо понимая, что она этого не видит. Не прекращая разговора и односложно отзываясь на восклицания, я несколько раз ударила костяшками в дверь и переступила порог кабинета нового начальства, не упуская из виду деревянный пол, который в предыдущий раз меня подвёл гордо торчащим гвоздём, который порвал мне балетки: - Добрый день, – пропела я с улыбкой, отрываясь от созерцания обуви. И стоило мне это сделать, как в мыслях одной длинной кинолентой пронеслось всё, что было тщательно затёрто и заменено, казалось, навсегда. Она смотрела на меня ровным взглядом поверх очков в чёрной оправе и изящно сложила руки на груди, закусывая губу, помня и зная, как мне это нравится. На безымянном пальце блестел золотой ободок, а в любимых зелёных глазах плясали прежние озорные чёртики. От неё пахло цветами и чем-то ещё, оставшимся для меня до сих пор самой важной загадкой. Брюнетка на том конце провода продолжала болтать, в комнате повисла дрожащая тишина. Я судорожно сглотнула и прикрыла глаза. Не хотелось верить. И видеть.